Станешь моей? (СИ) - Чер Алекс - Страница 7

– А что она? Взяла, как миленькая. Хотя все тогда затаили дыхание. Думали, что она откажется.

«А она не смогла», – киваю я про себя, жуя огурец. Вот только даже и не знаю уже что её больше останавливало: потеря денег за отказ, или страх, что второй раз он её уже не выберет. И личных свиданий больше не будет. Как бы она его ни любила, о том, что женой его ей не стать, она знала точно. Иначе он не предложил бы ей чёртов красный цветок.

– А кто-нибудь вообще отказывался? – перехожу я к лотку с «горячим», где и томятся под железными крышками моя любимая картошка и маленькие сосиски, а рядом краснеет гора пакетиков кетчупа.

– Говорят, очень давно. Ещё в самых первых сезонах. Года два назад. Этих выпусков даже в сети уже не найти. Удалили. И тогда всё было совсем не так. Ну, наконец-то все разошлись, – оглядывается она и понижает голос. – А ты любишь море?

– Море? – удивляюсь я. – Кто же его не любит.

– Хочешь пойти со мной?

– Куда? – ставлю я на край стола тарелку.

– На берег, – тянет она меня за руку. – Только решайся быстро, пока никто больше не пришёл.

Ей хватает моего поспешного, необдуманного кивка, и её горячий шёпот сообщает, что надо делать.

Оказывается, надо просто делать вид, что идёшь в туалет рядом со столовой. Там выбрать крайнюю кабинку, в которой камера захватывает только открытую дверь. Эту дверь открыть-закрыть, но в кабинку не заходить, прижаться к стене и, влипая лопатками в штукатурку, двигаться за прилавки. Там вход на кухню.

В кухне и днём и ночью кипит работа, поэтому по сторонам не смотрят. Нужно проскользнуть сразу в раздевалку для персонала. А там через задний двор до моря рукой подать.

Наверно, рассказывать это было дольше. Потому что я и оглянуться не успела, как под ногами зашуршала галька и в лицо ударил солёный ветер.

Шум набегающих на берег волн. Терпкий запах водорослей. И волшебный вечер, вдруг окутавший чернильной синевой, когда яркие огни особняка остались позади.

В мерцающем свете луны, что то и дело скрывают облака, удаётся разглядеть немного. Но то, что я вижу, мне не нравится.

Маленькая бухта почти правильной круглой формы от большой воды с одной стороны отгорожена высокой скалой, уходящей далеко в море, а с другой – цепью обломков, между крайними из которых аркой виднеется выход к морю.

«Как между Сциллой и Харибдой», – так рисуется этот вид мне.

Небольшой деревянный пирс, слева увешан снастями: мотками верёвки, плетёными корзинами, сетями. И вообще вид у бухточки не пляжный, скорее технический, рабочий, промысловый. А таблички «Купаться запрещено», воткнутые вдоль берега, и вообще вызывают уныние.

– Да, только подышать, прогуляться. Любоваться не на что, – пожимает плечами Анита. – Днём сюда на катере привозят продукты и всё необходимое. Зато ночью можно побыть наедине самой с собой, а не в этом общежитии с камерами.

– А почему купаться запрещено? – обогнув предупреждающую надпись, подхожу я к самой кромке воды. Снимаю шлёпки на блестящей гальке. Затягиваю выше колен пижамные штаны.

– Не знаю, – встаёт она рядом.

– Холодная, – вздрагиваю я, когда голых ступней касается набежавшая волна. – Но, если постоять подольше, думаю, можно привыкнуть.

– Говорят, самые отчаянные купались. А вон там, местные, – показывает она рукой на гряду, – даже сигают со скал в воду.

– Здесь есть местные? – прикладываю к глазам руку козырьком, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.

На самой крайней к берегу плоской скале мне даже мерещится мужской силуэт.

Далеко! Подойти бы поближе.

– Те, кто тут работает, не аборигены, конечно. Хотя, как знать, может, это и большой остров, с местным населением, вытесненным куда-нибудь на задворки.

– И порабощённым, – усмехаюсь я, не личное ли для неё это. – А ты часто сюда приходишь? – оглянувшись, идёт ли эта темнокожая красавица за мной, бреду я по скользкой гальке.

«А вдруг она приехала как я: заработать денег? На жизнь целой африканской деревни. Или была отправленная вождём племени на поиски лучшей жизни для своего народа?» – лезет в голову всякая хрень.

– Бывает, прихожу, – скидывает она свои тапки и тоже заходит в воду по щиколотку. – Сегодня и правда вода ледяная, – приседает она, а потом исподтишка брызгается.

– Эй, – пинаю я волну, окатывая Аниту в ответ снопом брызг и отбегаю подальше.

Она, уклоняясь, заваливается на задницу. Смеясь, поднимается и бежит следом, чтобы отомстить.

И мы визжим, толкаемся, брызгаемся, смеёмся, отступая всё дальше в воду по скользким камням.

– Да погоди ты, – останавливаюсь я, чтобы подтянуть всё же сползшие вниз и намокшие штанины.

Но вместо этого Анита толкает меня с разбега.

– Ах ты, су… – сделав шаг назад, я поскальзываюсь на скользком камне, но прежде чем спиной упасть в воду, чувствую, как ногу словно полоснули ножом.

«Разбитая бутылка», – первая мысль, что возникает у меня, пока я барахтаюсь в воде. Выныриваю, отплёвываясь. А ногу жжёт просто адски.

«Разрез в солёной воде», – пытаюсь я мыслить логично, объясняя себе эту боль, а тошноту – страхом увидеть кровоточащий разрез.

– Ев, ты чего? – подаёт мне руку Анита, когда до берега остаётся один шаг.

– Нога, – падаю я на гальку, хватаясь за лодыжку. Но к своему удивлению не вижу ничего, кроме каких-то ниточек слизи, словно присосавшихся к ступне.

И больше уже ничего не могу сказать. Не могу даже вздохнуть, безуспешно открывая рот.

– Я сейчас. Я за помощью! – слышу я как шуршит под ногами Аниты галька. И шорох этот удаляется.

Но мне всё равно. Завалившись на бок, уткнувшись лбом в камни я думаю только о том, чтобы сделать хоть маленький, хоть слабый, хоть крошечный глоток воздуха. Вопреки грохочущему как поезд, набирающий обороты сердцу. Наперекор дрожи, что начинает мелко сотрясать всё тело. Тонкой-тонкой струйкой мне всё же удаётся впихнуть в себя, всосать, втянуть порцию кислорода. И каким-то чудом найти то единственное положение, при котором распухшие гланды ещё впускают в непослушные лёгкие частичку этой атмосферы с запахом водорослей и йода.

Не знаю, почему мне не страшно. Может, потому, что, как и всё тело, мозг тоже парализовало. Но я слышу тяжёлые шаги, бегущего по берегу человека. Значит, ещё жива.

– Дыши! Дыши! – переворачивает он меня на спину и, накрывая мои губы своими, проталкивает в лёгкие воздух. Делает глубокий вдох и вновь склоняется над моим ртом.

«Адам?!» – последний вопрос, что возникает в моём меркнущем сознании.

А потом наступает темнота.

– Держись, котёнок, держись! – поднимаю я девушку на руки.

И даже удивиться не успеваю, пока бегу с ней на руках к дому, откуда, из каких глубин подсознания вырвался этот «котёнок». Я так никого и никогда не называл. Но она, холодная, в мокрой одежде, безвольно, доверчиво склонившая голову мне на плечо, словно повернула Землю. И сместила центр тяжести, вдруг заставив меня почувствовать желание оставить её себе. Этого мокрого дрожащего котёнка.

Я понял это, когда увидел её первый раз на мониторах. Я почувствовал это, когда сегодня со скалы заметил её, бредущую по берегу. Но что я ощутил, когда прижал к себе – даже я не ожидал. Непреодолимую потребность защитить её от всего мира. А ещё мучительное, невыносимое желание ни на секунду от себя не отпускать.

Да, и лёгкое беспокойство за её жизнь. Она дышит сама – это хороший знак. Но я видел это десятки раз: острую боль, затруднённое дыхание, дрожание, паралич, что вызывает яд чёртовых цветочных морских ежей, чтобы действительно волноваться. А ежей в заливе видимо-невидимо. И чем холоднее вода, тем ближе к ночи их больше на мелководье.

Эти опасные ежи – ещё одна причина по которой я ненавижу этот остров и этот залив. Нельзя зайти в воду с берега, чтобы в ногу не впилась эта тварь, на которой отец сколотил своё состояние. И на других таких же дрянях – редких уникальных видах ядовитых морских гадов, на изучение которых дед потратил жизнь, а отец стал делать деньги на его разработках.