Друг моего отца (СИ) - Чер Алекс - Страница 10

– Тогда я заеду. В семь.

И хотела спросить: откуда ты знаешь где я живу? Но, к счастью, вовремя сообразила, что если он знает номер телефона, который я никому не говорила, то глупо спрашивать про адрес.

– Хорошо, – снова кивнула я. И это тоже было глупо, ведь он меня не видел. Но так уж выходило. И совсем не получалось сказать ему «нет».

– Тогда… до завтра?

– Да, – ответила я привычно коротко, но он словно ещё чего-то ждал и не отключался. И я добавила: – До завтра.

Мы помолчали, каждый со своей стороны трубки. Я не знала должна ли первой закончить разговор, а он словно тянул время.

– Только маме не говори, хорошо?

– Хорошо, Арман, – неожиданно сорвался у меня голос и его имя я скорее прошептала или прохрипела, чем сказала. Испуганно закрыла глаза. И, может быть, мне показалось, но он там словно застонал. Как тогда. И я в смятении отключилась.

У меня тряслись руки. Вспотели ладони. Сердце работало как пламенный мотор.

Для одного дня у меня было слишком много потрясений.

Я только час назад узнала, что на самом деле старше на три месяца. Что мать меня вовсе не бросила. Что она, девочка из далёкого северного города, того самого, где и я выросла, ходила на уроки с токсикозом, блевала в школьном туалете, терпела насмешки одноклассников, осуждение учителей, но не отказалась от меня. Это от неё отказались родители, выгнали из дома. И она беременная поехала в отцовское село.

Да, отец её изнасиловал. Он приехал с товарищем в её город на зимние каникулы, там на какой-то гулянке они на беду и встретились. Но никого и никогда она не любила сильнее, чем его. Его мать, моя бабаня, её приютила. И мать родила меня в их деревне, но школу не бросила, там и доучилась, получила аттестат, выкормила меня.

Но отец не вернулся. И на следующий год она поехала поступать в институт, чтобы быть рядом с ним.

– Только, оказалось, что здесь я ему не нужна. Да и вообще не нужна. Он стал такой чужой, злой, – плакала она. – Велел мне возвращаться, забыть его имя и никогда не вспоминать. Сколько слёз я тогда пролила, но была гордой, навязываться не стала. Потом его посадили. За какую-то глупость. Пьяную драку или подделку документов. А я, дура, всё помнила, как он мне обещал, когда ты родилась, что мы скоро разбогатеем, как будем жить красиво, дружно, счастливо. Только когда он загнул меня в ванной на той вечеринке и рот зажал рукой, чтобы не орала, он тоже много чего обещал. Что женится, например.

– Так и не женился? – уточнила я.

– И даже не предложил. А в институт я всё же поступила. Только кто же знал, – подлила она себе ещё виски, хотя была уже пьяна, – что я вернусь на пепелище, – она выпила одним глотком и налила ещё. – Что, когда я целовала твои крошечные пальчики, отправляясь с чемоданом на вокзал, это был последний раз, и больше я никогда тебя не увижу. Кто же знал, что это будет билет в один конец. Я – нет. И я училась как проклятая, чтобы у нас было это «красиво и счастливо», даже без него. Пахала как одержимая. Хваталась за любую работу, чтобы было на что жить самой и ещё вам отправляла. Голодала, ходила в обносках, но не отступила. Зубрила грёбаную латынь, заучивала наизусть чёртовы законы, долбила ненавистную юриспруденцию, потому что это был мой единственный шанс выбиться в люди. Кто же знал… какой ценой.

– Наш дом сгорел? – глянула я на красивый торт, но так к нему и не притронулась. Не лезло.

– До тла, – снова выпила мать и встала. – Андрея в итоге застрелили. И три свидетельства о смерти – вот всё, что у меня осталось от семьи, от любви и от будущего. Так что не говори мне, какая я мать. Я похоронила тебя. Я научилась с этим жить. А знаешь, как? – наклонилась она. – Это просто. Вырвала из груди сердце. Вот только обратно его уже туда не вложить, не впихнуть, не затолкать. Заросло, засохло, зарубцевалось за восемнадцать лет. И когда твоя бабка позвонила и сказала, что на самом деле вы живы. Я… – развела она руками, – не знала, как мне это принять. Но я приехала. Выслушала её покаянный рассказ, что тогда так было надо. Что так велел Андрей, чтобы спасти всех нас. Тебя, меня. А у неё рак, она умирает. Просила позаботиться о тебе. Только знаешь, меня это ещё больше ожесточило. Потому что больше я ведь забеременеть так и не смогла. Тяжёлые роды, необратимые последствия. Он не просто меня изнасиловал, он мне жизнь сломал. И не говори мне, что ты ни в чём не виновата. Знаю! Как знаю, что сейчас и ты меня не поймёшь, но может быть когда-нибудь, однажды…

Она махнула рукой. Велела убрать торт в холодильник и ушла в свою комнату.

Даже дверь не закрыла. Упала ничком и заснула.

Я сняла с неё туфли, в которых она ходила даже по дому, накрыла одеялом и долго сидела рядом, думая о том, что она сказала. О том, смогу ли её понять. И пусть она меня больше не любит, но смогу ли я не любить, ту, что ждала всю жизнь? Смогу ли я не любить свою родную маму?

Рядом с ней я словно становилась маленькой девочкой и не могла не надеяться, что и она меня всё же однажды полюбит.

Наверное, зря.

Честно говоря, я ждала, что после всех пролитых слёз, она будет уговаривать меня выносить ей ребёнка. Всё ждала, что она разоткровенничалась не просто так. Но она не сказала ни слова. Даже не заикнулась. А я только об этом и думала. А ещё о том, что, может, она всё же лучше, чем кажется?

Я помыла посуду. Всё перетёрла, убрала. И решилась позвонить.

А после разговора с Арманом у меня появился план. Не особо смелый и, наверно, безнадёжный, но сегодня я ещё верила, что смогу его осуществить.

О чём у матери был разговор с Чекаевым она даже не обмолвилась.

Может, думала, что я не знаю?

И я тоже решила, как он просил, ничего ей не говорить.

Узкая улочка с односторонним движением, на которой располагались офис и квартира госпожи Воскресенской, была сплошь заставлена автомобилями.

Но когда я подъехал, Яна уже стояла возле решётки подворотни.

Она о чём-то оживлённо беседовала по телефону, когда машина припарковалась у микроавтобуса со спущенными колёсами, что стоял как реклама находящейся рядом кафешки.

Я не вышел. Прятался за тонированными стёклами. Не стал рисковать. Водитель открыл ей дверь. И она, всё ещё болтая, кивнула ему и села рядом на заднее сиденье.

– Спасибо, Алла Константиновна, я всё поняла. Да, обязательно перезвоню.

Такая деловая, строгая, она как никогда была сейчас похожа на мать.

Я рассчитывал до встречи с ней, как максимум, переговорить с Валентинычем. Как минимум, хотя бы костюм сменить на что-нибудь менее официальное. Но из-за погодных условий чартер задержали, и я, прямо с лётного поля в машину и сюда, успел только пару звонков по дороге сделать.

– Привет! – уперев локоть в колено, я повернулся к ней и пригладил бровь. Стыдно признаться, нервничал.

– Привет! – не поднимая глаза, ответила она.

Снова наглухо затянутая в чёрное, она положила на коленки маленькую сумочку, молодёжную, с белыми буквами, застёжкой стерженьком и спортивным ремнём, открыла и засунула в неё телефон.

Мне бы почувствовать себя старым рядом с ней, а я, наоборот, почему-то подумал, что будь мне сейчас двадцать пять, я сделал бы то же самое.

И протянул ей раскрытую ладонь.

Коснуться её хотелось невыносимо. Пусть хоть кончиками пальцев.

Именно моих кончиков пальцев она по очереди и коснулась своими, словно играла на пианино. В одну сторону, потом в обратную. Видимо, ладонь вложить побоялась, и проигнорировать меня не смогла. Нашла такой изящный выход.

А меня передёрнуло, аж тряхануло.

– Щекотно? – удивилась она.

Честно говоря, словно палец в задницу вставили. Как массаж простаты: гормоны влупили по шарам так, что я даже глаза на секунду закрыл. И ссать захотелось. От счастья.

Блядь! Я же хотел извиниться, покаяться, вести себя достойно и благородно. А перед глазами кровавое марево, и в башке одна мысль: хочу её.