Друг моего отца (СИ) - Чер Алекс - Страница 43

– А отец молчит?

– Да. Здесь я сам чуть не крикнул «Арман, нет!». Но я человек Армана, он мне сказал – снимать и я снимал. Сказал молчать, и я зубами скрипел, но не ввязывался. Моя задача была, – он замялся, – ну, в общем, ты знаешь, потом…

Он не договорил, но я действительно знала: забрать труп отца, организовать похороны, а дело замять. Отец велел, если что похоронить его рядом со мной и бабаней. И «если что» случилось, поэтому его тело увезли. Здесь на кладбище нет могилы, стоит лишь памятная плита.

– Наговорился старый пердун? – выдохнула я, когда Романов махнул нотариусу. А мне ведь на вопрос «Вы не знаете, кто стрелял в моего отца и что на самом деле произошло, да?» он ответил: «Может и не знаю». И ведь не соврал. Вроде видел всё своими глазами, как и все. Как и я сейчас. А ведь не знал, что был между ними уговор.

Эх, забыть бы всё, что я уже знаю и посмотреть видео непредвзято. Не зная, что будет, что за кадром и чем закончится это «кино». Но даже без звука ждать финал стало тоскливо и страшно.

– А сейчас Арман берёт Романова практически на «слабо», – в мои тяжкие мысли вклинился с пояснением безопасник. – Задевает его тем, что сын его говно, и что он зря так старается. И князь в порыве чувства орёт, что дело не в деньгах, и даже не в картинах, дело в чести. И Арман заставляет его дать слово, что тогда кровь за кровь, а остальное не про него.

– А это кто, Эбнер? – чуть не влетела я лбом в экран, стараясь увидеть того, кто лишь мелькнул.

– Да, он был там нейтральным наблюдателем и экспертом международного права. И вот когда, именно он указанные Арманом условия выложил в виде оформленных бумаг, старый лис, наверно, смекнул: а не пытаются ли его провести. Но вида не подал.

– Но отец ещё жив, – выдохнула я и поставила на паузу. Слишком страшно. Меня аж трясло.

Я налила себе воды. Разрешила Роману Валентиновичу закурить. Открыла окно.

– Да, жив. Но в документы надо было вписать имена. И Романов, глумливо смеясь, велел вписать именно Армана, а не Зверя, и поставил свои подписи. Сказал: бумага всё стерпит, а вот ты теперь попробуй выстрели, – выпустил он дым в окно. – У тебя будет всего один шанс.

– И Арман…

– Смотри, – выпустил Валентиныч дым в окно.

Я выдохнула, прежде чем продолжить просмотр. Мне казалось, что это решается моя судьба, что на этой казни я. Но нажала клавишу. Я должна пройти это до конца и отпустить.

И запись пошла. Камера привычно задрожала.

Угол обзора был неважный. Да и качество такое, что хотелось оператора распять. Но, спасибо, что и это было. А было обыденно и страшно. Именно своей обыденностью и страшно. Я представляла себе всё совсем не так. Как-то торжественно, театрально, знаково. Эпично. А было буднично.

Арман попросил поднять их с колен. И их подняли.

Отец снял пальто и отбросил его в сторону.

Мужик, что держал Армана на мушке, передал пистолет Валентинычу. И я видела, как тот оставил в магазине один патрон, дослал его в патронник и подал Арману.

Один патрон. Один выстрел. Всего один короткий выстрел, длиною в целую жизнь.

Арман зажал ствол одной рукой и поднял. И его рука не дрожала. Ровно и чётко целилась в грудь.

Но я во все глаза теперь смотрела на отца. И их застилали слёзы.

О чём он думает сейчас? Молится? Просит прощения? Может, уговаривает друга передумать?

А он смотрел исподлобья. Спокойно и прямо.

– Прости, – сказал Арман.

И отец что-то ответил, глядя на него не моргая.

Едва заметно качнулась голова, словно он кивнул. Или мне показалось?

И в ту же секунду дёрнулся ствол в руке Армана.

Отец покачнулся. А потом упал навзничь.

На грязном снегу расплывалось кровавое пятно.

А он посмотрел последний раз в небо. Закрыл глаза. И замолчал.

Навсегда…

Запись оборвалась. Пустой экран зарябил.

– Что он сказал? – закрыла я лицо руками.

– Иуда, – тихо прозвучал голос Валентиныча совсем рядом.

И меня словно полоснуло по-живому. Иуда?! Чёрт тебя побери, отец! Он сделал всё, как ты просил, он… Меня душили слёзы. А ты… Всё что ты мог сказать ему напоследок, это назвать его Иуда, сукин ты сын? Это жестоко. Это несправедливо. Это…

«Да пошёл ты!» – захлопнула я ноутбук.

– Оставите мне это? – вытерла я слёзы и выдернула флэшку.

– Конечно, – обдав меня запахом табака, похлопал меня Валентиныч по плечу. – Говорил же тебе: не смотри. Узнала, что хотела?

Я кивнула. Узнала. Только всю душу растравила.

– Ох ты ж, ёпть! – неожиданно выругался Валентиныч.

В гулкую тишину кухни ворвался звук телевизора.

– …Карина Солод стала жертвой аварии, – бездушно сообщил диктор.

Мои руки медленно поднялись и зажали рот.

Мигалки. Скорая помощь. Носилки. Толпа зевак.

– Не справившись с управлением, неизвестный лихач сбил популярную певицу, заехав на тротуар. Девушка доставлена в больницу в тяжёлом состоянии, – я выдохнула. Жива. – Водитель с места преступления скрылся.

Трясущимися руками я снова набрала Армана.

«Телефон абонента…» – я не дослушала.

– Роман Валентиныч, – в ужасе повернулась я к безопаснику. – Она же только перед вами была у меня. Очень нервничала, сказала, что её убьют, если узнают.

– Что она сказала? – подскочил он.

– Принесла фотографию, – достала я мятый снимок из кармана. – И сказала, что Армана скоро пригласят на недостроенную стоянку, но ехать ему туда нельзя.

– Ох, ёпть! – он схватился за фото, за телефон, потом за сердце, рванул ворот строгой рубашки, стал белым как мел, ухватился за стол.

Я налила ему воды, но дёрнулась, когда его телефон вдруг ожил.

Стакан разлетелся в дребезги. Меня окатило водой и осколками.

На экране его телефона горело «Номер не определён».

Я вздрогнул всем телом и очнулся… сидя на дощатом полу, привязанный к столбу.

Руки затекли – их связали за спиной. В башке гудело – хер знает, чем меня накачали, но помню: ткнули что-то в плечо. Тусклые лампы под потолком моргали – или это в глазах всё ещё плыло? Но даже этот неяркий свет резал глаза. Язык словно распух и еле ворочался, как после анестезии. Челюсть болела.

Попытался осмотреться. Этот сарай я видел первый раз. Тюки сена, похожие на огромные рулоны туалетной бумаги пылились у стены позади и пахли сухой травой.

Я развернул башку в другую сторону. В большом помещении я сидел один. А столб стоял не один. Справа от меня через пару метров друг от друга высились ещё два квадратных обструганных бруса, что поддерживали балкончик или что-то там, в общем, второй этаж.

Пар изо рта не шёл, значит, не холодно. По ощущениям я пока не мог сказать это наверняка, хоть сидел в одних джинсах и свитере. И встать не мог – ноги онемели, словно я их отсидел. Но пальцы уже начало больно покалывать. Ими я пошевелил. А нагнув голову, чтобы размять шею, увидел торчащий из кармана уголок листа.

И какие бы неудобства я не испытывал, боль, что затопила душу как половодье, не шла ни в какое сравнение с ними.

«Зверёк, как ты могла! – выдохнул я. – Ну зачем? За что? Да ещё с этим грёбаным Тео. А ведь кому-кому, а тебе я доверял. Да и ему, чего уж. Идиот!»

И не хотел я верить. И не верить не мог.

Всё к чёртовой матери шло не так. Готовились-готовились. Вдоль и поперёк изучили чертежи этот бляцкой многоэтажной парковки, входы-выходы. Строили планы: и основные, и запасные. Рассчитывали на следующую неделю. А в результате я в каком-то сарае, мой телефон в какой-то канаве на трассе, никто не знает где я, и все мои люди там.

И не успел я об этом подумать, как дверь скрипнула и, хрен сотрёшь, нарисовался тот, кто мне свой долгострой якобы и пытался продать, и в ком я уже ни на секунду не сомневался.

– Очнулся? – расплылся в улыбке губернатор.

– Валерий Иванович?! Вы ли это? – вскинул я голову.

– Ну вот, узнал, богатым не буду, – кисло улыбнулся он и опёрся бедром о грубый деревянный стол, стоящий ближе к левой стене этого большого помещения, прямо передо мной. – Хотя нет, буду, – махнул он рукой, грёбаный клоун, и даже довольно рассмеялся. – Ведь именно затем ты здесь. Не сильно приложили головой?