Смерть эксперта-свидетеля - Джеймс Филлис Дороти - Страница 56

• Предыдущая
• 56/79
• Следующая

Однако, когда они приближались к дому, с крыльца сошли девочка и маленький мальчик и остановились, не сводя с них глаз. Должно быть, это дети Керрисона, и по мере того, как Дэлглиш с Мэссингемом подходили ближе, сходство проступало все заметнее. Девочка скорее всего уже вышла из школьного возраста, заключил Дэлглиш, но выглядит едва шестнадцатилетней, только вот глаза по-взрослому недоверчивы. Темные прямые волосы ее зачесаны назад с высокого веснушчатого лба и заплетены в две разлохмаченные косички, перетянутые резинками. На ней выцветшие синие джинсы – постоянная униформа ее поколения, а поверх них светло-коричневый свитер, такой свободный, что мог бы принадлежать ее отцу. На шее у нее Дэлглиш рассмотрел что-то вроде плетеного кожаного ремешка. Грязные ноги босы, на них видны бледные полосы от летних босоножек.

Мальчик, при виде незнакомцев придвинувшийся поближе к сестре, был не старше трех-четырех лет от роду, плотный, круглолицый, с широким носом и добрым нежным ртом. Его лицо было миниатюрной, более мягкой копией отцовского, с прямыми темными бровями над тяжелыми веками глаз. Он был в тугих синих шортах и неумело связанном свитере, к которому сейчас прижимал большой мяч. Крепкие ножонки торчали из низеньких красных резиновых сапог. Он покрепче прижал к груди мяч и устремил на Дэлглиша пристальный и огорчительно-осуждающий взгляд немигающих глаз.

Дэлглиш неожиданно осознал, что практически ничего не знает о детях. Большинство его друзей были бездетны. Те же, у кого дети были, со временем стали приглашать его к себе тогда, когда их требовательное, возмущающее спокойствие, эгоистичное потомство находилось далеко от дома – в школе. Его единственный сын умер одновременно с матерью, прожив всего лишь двадцать четыре часа с момента рождения. Хотя сейчас он с трудом мог вспомнить лицо жены – оно вставало перед ним лишь во сне, – кукольные, словно восковые черты его сына над крохотным, туго спеленатым тельцем, плотно сжатые веки, таинственное выражение существа, погруженного в абсолютный покой, были так ясны в памяти, так сегодняшни, что иногда он задумывался, был ли это действительно образ его ребенка, на которого он смотрел так недолго, но так напряженно-внимательно, или же он, Дэлглиш, вобрал в себя обобщенный образ, прототип погибшего детства? Сын его сейчас был бы старше этого малыша, вступал бы уже в травматическую пору взросления. Адам давно убедил себя, что он рад тому, что ему не приходится это видеть.

Но сейчас он вдруг понял, что существует огромная сфера человеческого опыта, к которой, будучи раз отвергнут, он повернулся спиной, и что его нежелание признать существование этой сферы умаляет его как человека. Мимолетная боль утраты поразила его своей интенсивностью. И он заставил себя осмыслить это чувство, столь незнакомое до сих пор и столь нежеланное.

Неожиданно мальчик улыбнулся и протянул ему мяч. Дэлглиш даже растерялся – таким польщенным он себя почувствовал. Так бывает, когда бродячая кошка вдруг подходит, подняв хвост трубой, и снисходительно разрешает себя погладить. Некоторое время они оба смотрели друг на друга. Дэлглиш улыбнулся малышу. В этот момент Мэссингем подскочил и выбил мяч из пухлых ручонок.

– Ну, давай! – крикнул он. – Футбол!

Он повел желто-синий мяч через лужайку. В тот же момент крепкие ножонки помчались вслед за ним. Скоро оба исчезли за углом дома, и Дэлглиш слышал тоненький, прерывающийся смех мальчика. Девочка смотрела им вслед, лицо ее неожиданно заострилось от любви и волнения. Она повернулась к Дэлглишу:

– Надеюсь, он не загонит мяч в костер? Огонь почти потух, но угли еще очень горячие. Я жгла мусор.

– Не волнуйся. Он – человек очень осторожный. И у него есть младшие братья.

Девочка впервые посмотрела на него очень внимательно.

– Вы – коммандер Дэлглиш, правда? А мы – Нелл и Уильям Керрисоны. К сожалению, папы нет дома.

– Я знаю. Мы приехали повидать вашу экономку, мисс Уиллард, кажется? Она дома?

– На вашем месте я бы не обращала внимания на то, что она говорит. Она ужасная лгунья. И крадет у папы спиртное. А разве вы не хотите допросить Уильяма и меня?

– Женщина-полицейский приедет с нами, чтобы поговорить с вами обоими, как-нибудь, когда ваш папа будет дома.

– Я не хочу ее видеть. Я не против поговорить с вами, но я не хочу видеться с женщиной-полицейским. Терпеть не могу соцработников.

– Женщина-полицейский не соцработник.

– Это одно и то же. Она людей осуждает, правда ведь? К нам сюда приходила одна – соцработник, когда мама уехала, перед тем как процесс был о том, кому детей оставить. Так она на меня и Уильяма смотрела, как будто мы нарушители общественного порядка, которых кто-то у нее на крыльце оставил. Ходила по всему дому, везде совала свой нос, делала вид, что восхищается, что просто пришла нас навестить.

– Женщины-полицейские и полицейские вообще никогда не делают вид, что просто пришли навестить кого-то. Никто ведь нам бы и не поверил, правда?

Они вместе повернули и пошли к дому. Девочка сказала:

– А вы выясните, кто убил доктора Лорримера?

– Надеюсь. Думаю, да.

– И тогда что с ним будет? С убийцей то есть?

– Он предстанет перед судом магистратов.[46] Если там решат, что доказательств достаточно, его передадут в Королевский суд, там его будут судить.

– А потом?

– Если его признают виновным в убийстве, судья вынесет приговор о предусмотренном законом наказании – пожизненном заключении. Это означает, что он будет долго сидеть в тюрьме, лет десять или больше.

– Но это же глупо! Это же ничего не исправит. Не вернет доктора Лорримера.

– Это ничего не исправит, но это не глупо. Жизнь – наивысшая ценность для большинства из нас. Даже те, у кого, кроме жизни, почти ничего нет, и то хотят прожить ее до естественного конца. И никто не имеет права отнять ее у них.

– Вы так говорите, будто жизнь – что-то вроде мячика моего брата. Если у Уильяма мячик отнять, он будет знать, чего он лишился. А доктор Лорример даже не знает, что он что-то потерял.

– Он потерял все те годы, которые мог бы прожить.

– Это все равно, что отнять мячик, который Уильям мог бы иметь. Это ровно ничего не значит. Просто слова. Предположим, он должен был так и так умереть на будущей неделе. Тогда он потерял бы всего семь дней. Нельзя сажать человека в тюрьму на десять лет за какие-то семь потерянных дней. Они могли бы оказаться вовсе не счастливыми днями.

– Даже если бы он был совсем старым человеком и ему оставался бы только один день жизни, закон утверждает, что он имеет право прожить этот день. Предумышленное убийство – это убийство.

Девочка сказала задумчиво:

– Я думаю, это все было иначе, когда люди верили в Бога. Тогда убитый мог умереть, совершая смертный грех, и отправился бы в ад. Тогда семь дней могли бы все изменить. Он мог успеть раскаяться и получить отпущение грехов.

– Все эти проблемы легче решаются людьми, которые верят в Бога. Те из нас, кто не хочет или не может верить, должны делать все, что в наших силах, самым лучшим образом. Исполнение закона и есть то лучшее, что мы в силах сделать. Человеческая справедливость несовершенна, но иной юстиции у нас нет.

– А вы уверены, что не хотите меня допросить? Я знаю – папа его не убивал. Он не убийца. Он был дома, со мной и Уильямом, когда доктор Лорример умер. Мы вместе уложили Уильяма спать в полвосьмого и еще побыли с ним минут двадцать. Папа ему «Медвежонка Пэдди» читал. Потом я пошла спать, потому что у меня голова болела, и я себя нехорошо чувствовала, и папа принес мне чашку какао – он сам его сварил, специально для меня. Он посидел со мной, читал стихи из моей школьной антологии, пока не подумал, что я заснула. Только я не заснула. Я притворилась. Он тихонечко вышел, почти в девять часов, но я и тогда еще не спала. Сказать, откуда я знаю?

– Если хочешь.

– Потому что я слышала, как часы на церкви пробили девять. И папа как раз тогда ушел, и я лежала в темноте, думала. Он опять зашел, примерно через полчаса – посмотреть, как я, но я опять притворилась, что сплю. Так что это снимает с папочки подозрение, правда?

• Предыдущая
• 56/79
• Следующая