Еврейская нота - Веллер Михаил - Страница 13

Остальная прибыль идет Обществу. На жизнь и культуру. Вот калькуляция. Вот цены, вот сроки, вот варианты тиражей. А это – содержание первого номера. Никому никаких гонораров – Конвенцию по авторским правам СССР не подписывал.

Что требуется? Марка «Общество еврейской культуры Эстонии». Оно входит в Культурный Фонд Эстонии, который утвержден ЦК Компартии Эстонии и им курируется. Виза «Ээсти Куультури фонд» – это разрешение на печать.

Все мигом сообразили, что им принесли дармовые деньги, и единогласно утвердили меня главным редактором журнала.

Батюшки-светы! Национальность впервые в жизни запахла привилегиями! Вот так штука.

…Дальше было смешно. Автоматически включились шестеренки еврейского бизнеса. Об этом бизнесе прекрасно писал Шолом-Алейхем – в главах про предпринимателя мальчика Пиню, которого опасались, как чумы.

Первым делом они решили поставки бумаги возложить на братскую и старшую Еврейскую Общину Финляндии. Зачем? Под это дело можно на казенный счет ездить в Хельсинки и жить там несколько дней в отеле. Раза три-четыре в год. Для координации действий.

Вот так невыездной я в одни сутки получил синий служебный загранпаспорт! И в сорок лет впервые посетил заграницу! Финляндию! Без группы, без стукачей, втроем с председателем Общества и зампредседателем Культурфонда. Это отдельная песня.

Вторым делом финские товарищи решили поставить еврейскую культурную инициативу на деловую основу. Они поселили нас в пятизвездном отеле. Выдали на три дня по пятьсот марок (это сто баксов) «командировочных», зная советскую нищету. И составили бизнес-план: братская Еврейская Община Нью-Йорка, у которой, как все знают, денег куры не клюют, будет финским сельтсемеесет жертвовать деньги на еврейский журнал для обретающей еврейское самосознание оккупированной Эстонии. Не много: примерно один миллион долларов в год. Они ведь там в Нью-Йорке тоже что-то себе отщипывают от всех пожертвований – ставки в своем аппарате, поездки, суточные, гостиницы. Им это даже выгодно.

Ну, а финским благотворителям тоже что-то перепадет. Эти деньги пойдут одному члену правления общины, у него своя маленькая бумажная фабрика, и он будет посылать к нам в Эстонию бумагу. Паромом. В порт.

Я не стал ломать хорошим людям планы. В самом деле, чужих денег не жалко. Особенно денег акул Уолл-Стрита любой национальности. Пусть бедный финно-еврей заработает свою копейку. А я буду раз в квартал на халяву кататься в Хельсинки. Жрать фантастические бифштексы в «Рамада-Президенте» и неописуемые пироги в заведении на скалистом берегу и с пианистом за белым роялем под пальмой.

По возвращении в Таллин председатель Общества радостно потер руки и обратился к правлению:

– Ну, давайте думать, как мы будем жить еврейской жизнью!

Они подумали и вскоре все свалили в Израиль или США. Там жить. Еврейской жизнью или какой другой.

…Денег жадные евреи Нью-Йорка не дали. Через полгода из Финляндии приплыли двадцать четыре тонны бумаги в ролях (рулонах). Не того размера. 80 сантиметров. У нас такого стандарта вообще нет.

Типография ругалась. Переналаживать линию. Отходы от обрезки были огромные. Я проклял этих гешефтеров. Но номер раскупили, и прибыль была!

Это был единственный номер первого в СССР еврейского журнала «Иерихон».

1990-й год, Большая Алия валит в Израиль, в Прибалтику прибыл уполномоченный Сохнута, и вот он посетил Таллин. Большой зал, за кафедрой немолодой мужчина: худое лицо, остатки редких волос, нахальные манеры, истеричные интонации. Поучает и стыдит в жанре нотации с претензиями. Почему вы еще здесь? Кто вы вообще такие? Послушайте иврит, послушайте, вам полезно! Я скажу, когда можно задавать вопросы. Вам должно быть стыдно, что вы еще не в Израиле! Возникшие сильные чувства сдерживались с трудом, особенно возмущение.

Потом был перерыв, курили у окна в коридоре, и я сказал этому посланцу Святой Земли про манеры, вызывающие желание пинком вернуть его на родину, и про деньги американских евреев, на которые он разъезжает по миру и имеет наглость хамить тем, кто его принимает.

Сохнутовец сделался тих, печален, миролюбив, вспомнил про Аушвиц, в котором он уцелел ребенком, и здоровья уже нет, а вот он все ездит, делает что может.

С благодарностью и уважением я заподозрил вслух, что если он здесь так выступает, то можно представить, как они обращаются с приезжающими, простите, репатриантами, когда те попадают под их власть в Израиле.

Я не собирался уезжать ни тогда, ни раньше, и все равно мероприятие оставило по себе неприятный осадок.

Мне исполнилось семнадцать в 1965 году, а брату – в 1973. А это принципиальная разница. Он с ранних лет не питал иллюзий и симпатий насчет Советской Власти. Он хотел свободу, видеть мир и хорошие машины. И заниматься медициной не на советском уровне. В тридцать три года он улетел из Шереметьево – в единственных джинсах и замшевой куртке, с единственным полупустым чемоданом. Таможенники выразили одобрительное изумление.

Через год он встречал меня в Израиле. Старенький деревянный аэровокзал в Бен-Гурион напоминал сибирский областной. Вода и пиво оказались по одной цене! И +38◦ Цельсия – при хорошей влажности: август.

Я ощущал дрожь и вынос мозга при мысли о двух вещах: Средиземное море и Стена Плача. Когда открылось синее пространство за окном автобуса, я потерял самообладание, и от тахана-мерказит в Хайфе пешком, как сомнамбула, устремился через пустыри к воде, разделся дрожащими руками и изрезал ноги о камни, забираясь в волны. Мне было сорок два года. Сорок из них я твердо знал, что никогда в жизни не увижу Средиземного моря – оно было мифом из иностранной жизни в другом измерении. Брат стоял на солнцепеке и смотрел сочувственно.

Брат снимал в Цфате крошечную квартирку, учил в ульпане иврит и готовился подтверждать свою кардиологию. В воскресенье мы поехали в Ерушалаим. Пошли в Старый Город. Я увидел Стену Плача.

Струился нереальный пейзаж. Это уцелевшая стена Храма. Ее видели римляне, ассирийцы, персы. Понтий Пилат, Навуходоносор и Кир. Здесь молились царь Соломон и царь Давид.

Я имею к этому отношение. Здесь жили, работали и сражались предки моих предков. Здесь произнесли впервые, оглядываясь на пожары: «Да отсохнет моя правая рука, если я забуду тебя, Иерусалим!»

Еврей, впервые приезжающий в Израиль, испытывает предварительное чувство всеохватного братства, в которое он сейчас погрузится. Это страна, где все – евреи. Какая бы то ни было готовность к национальному ущемлению исчезает абсолютно. Напротив – здесь все свои. В прошлой жизни так или иначе униженные и оскорбленные, клейменые, неполноценные. Наступает блаженная и благородная компенсация. Здесь мы все уважаем и ценим друг друга, поддерживаем и помогаем, отлично понимаем и сочувствуем, радуемся успеху соседа. Мы в своем государстве, в своем праве и достоинстве – наконец-то.

Вот вам фига. Большая и смачная.

Среди людей нормальных, среди людей приветливых – вдруг нарвешься на грубость, а случаем на хамство – это может неожиданно и на твой взгляд без повода вспыхнуть при таможенном контроле, на рынке, в автобусе. Израильтяне встречаются резки и громкоголосы. Такое редко – но действует сильно. Как?! Здесь?! Меня?! Почему?..

Потом начинаешь различать. Таксист случается хам редкий, но практически всегда это арабы, наглые и агрессивные, если дело касается их удобства и их денег. Евреев различают по странам исхода. Румын презирают за жадность и ложь. Марокканцев – за дикость. К русским отношение неоднозначное: они работящи и образованны – но хотят высоко влезть, а прибыли на готовое. За высший сорт идут американцы и немцы: богаты, высококультурны и сознают свое превосходство.

Адвокаты наивероятнее – эталонно бездушные вымогатели.

Будь готов, что назначенное время встречи или сделки ничего не значит. Не всегда! Но заказанную покупку тебе пообещают привезти завтра в час, раздражаются на вопрос послезавтра в шесть, через три дня ответят, что тебя не было дома, и вдруг привезут через неделю в неожиданный момент. А могут вообще не привезти. Могут потерять. А могут кинуть.