Приключения сестры милосердия (СИ) - Порохня Светлана - Страница 38

Бабулька, сидевшая за маленьким окошечком, тоненьким голоском кричала в телефонную трубку:

— Пятое отделение. Восьмая палата. Слышите меня?

Складывалось ощущение, что разговаривала она с Камчаткой, причем без помощи телефонной связи.

Наконец, она положила трубку на рычаг.

— Извините меня, мне нужна ваша помощь.

Этот хитрый прием я разработала давно. Если попросить, по — возможности, вежливо, то тебе, скорее всего, не откажут.

Однажды мы с Денисом поехали в однодневный Дом отдыха зимой покататься на лыжах. Я решила пойти к остановке короткой дорогой, но сломала лыжу, и мы опоздали на автобус. Надо было срочно добираться до города, ночевать в лесу ну очень не хотелось. На автобусной остановке стоял одинокий автобус, мрачного водителя осаждала толпа таких же, как мы, бедолаг. Ни уговоры, ни угрозы на него не действовали — он упрямо не открывал двери. Денис подошел к окну и тихо вкрадчиво спросил:

— Простите, вы обслуживаете этот автобус?

Неожиданная формулировка, как ни странно, изменила отношение водителя к происходящему, и он, повернув голову, вопросительно посмотрел на Дениса.

— Будьте так любезны, выручите нас, пожалуйста. Только вы можете нам помочь. Мы заблудились, моя девушка замерзла. Еще немного и она отморозит ноги. Мы так рассчитываем на вас!

Видимо, столько вежливых слов водитель не слышал за всю свою жизнь, поэтому молча открыл дверь и впустил всю толпу в автобус.

Этот нехитрый прием я применила я сегодня. Изложив бабульке ее исключительную роль в поиске маленькой девочки, которой я должна передать посылку от ее деда-пасечника, растяпы, который вместо бумажки с адресом ее родителей сунул мне впопыхах квитанцию из химчистки, я подкрепила свою просьбу коробкой Птичьего молока.

— Приходи завтра с утра. Я постараюсь узнать номер больницы. Как ты говоришь, Сорокина? А лет ей сколько?

— Я точно не знаю, маленькая сказали.

Телефон пронзительно зазвонил снова, я ретировалась.

— Где ты шляешься так долго? — встретила меня старшая сестра. — Беги в прачечную, неси белье чистое после стирки.

— Прачечная в подвале?

— Нет. В пристрое за больницей. Да быстрей, одна нога здесь — другая там. Мне еще материал заложить для стерилизации надо. — Вид у старшей сестры сегодня был, скажем так, весьма неважнецкий: темные круги вокруг глаз, бледные щеки без тени румян, тонкие губы, которые она видимо, забыла подкрасить.

Задний двор больницы выглядел неприглядно. Старый потрескавшийся асфальт на дорожках ничем не напоминал красивую брусчатку у парадного входа. Трава росла на газонах кое-как, ее ни разу не стригли, поэтому я сразу вспомнила пустырь за своим домом, на котором ребятня из моего двора играла в двенадцать записок — прообраз сегодняшней модной игры «Дозор». Поежившись, я быстренько побежала к двери прачечной, оставаться здесь долго совершенно не хотелось.

Притащив в оперблок два здоровых тяжеленных тюка с постиранным операционным бельем, я опять не осталась без дела. Старшая сестра, обнаружив свое сходство с мачехой трудолюбивой Золушки, поручила мне складывать треугольнички из марлевых салфеток. Навертев салфеток, я, наконец, закончила работу, подумав, в который раз, что обязанности санитарки в оперблоке очень похожи на рабский труд. Не хватает только надсмотрщика с кнутом сзади.

Обедать я решила пойти в столовую, питание всухомятку уже надоело, хотелось борща, или куриного супа с островками жира и кусочками нарезанной моркови. Но борща и супа в меню не было, поэтому я взяла полпорции подозрительного варева, обозначенного в меню столовой как солянка, и большую котлету с горкой картофельного пюре. Где-то через час после посещения столовой у меня заболел желудок, закружилась голова, поэтому я отпросилась с работы, пришла в общежитие, и на всякий промыла желудок, дав себе слово, что, сколько бы я здесь еще не была, в столовую больше не пойду.

Вечером в общежитии, мы с Ольгой пили чай, заперев дверь, чтобы у нас не отобрали кипятильник.

Погрузив в кружку пакетик чая на тоненькой ниточке, до боли напоминавший мне женский тампон, я, как-бы, между прочим, спросила Ольгу:

— Оль, а у вас в отделении умирают часто?

— Бывает иногда. Но реже, чем в хирургии у вас.

— А когда вскрытие делают, результаты, где записывают? В журнале?

— У нас в Центральной журналов нет нигде, везде компьютеры стоят. А зачем тебе?

(Вот почему флэшка! Горячо!)

— Из моей деревни девочка здесь умерла молодая два года назад. Матери ничего толком не объяснили. Узнать она меня просила, если смогу.

— Два года? Вряд ли найти концы можно, столько времени прошло. У нас главный врач хитрее всех — все на электронных носителях. Жалоба какая, или проверка — ничего не докажешь, все правится в один момент.

— Ну и ладно. Дома скажу, чтобы мать ее успокоилась, что дочку не залечили.

— Конечно! Чего старое ворошить, не вернешь ведь дочку матери.

От этого разговора у меня остался неприятный осадок. Вроде я ничего лишнего в разговоре с Ольгой не сболтнула, а ощущение было четкое, что я в чем-то нечаянно прокололась. На всякий случай я решила на ближайшую неделю расследование в больнице не проводить, присмотреться, а заняться поисками владельцев автомашин, стоявших в позднее время в больничном дворе, и флэшкой.

Выпив на ночь несколько стаканов чаю, ночью я проснулась и пошла в туалет в конце коридора. Мельком выглянув на улицу в закрашенное до середины белой масляной краской окно, я заметила легковую машину, стоявшую в заднем дворе общежития. Было довольно темно, но мне показалось, что это та самая иномарка, которая была припаркована во дворе моего дома в тот злополучный вечер, когда меня ударили по голове в подъезде, и привезли в городской морг. За последние дни, неизбежно подчинившись размеренному ритму новой работы, я совершенно успокоилась. Я втянулась в работу, быстро откликалась, когда меня звали Аллой, гнетущие ощущения бегущей от преследователей жертвы забылись. Но сейчас от одного взгляда на темные очертания автомобиля меня охватил прежний ужас. Колени затряслись, спина покрылась холодным потом, в глазах потемнело. Я прислушалась, судорожно сжимая в руке деревянный медальон, подаренный мне бабкой Таней. По лестнице никто не поднимался. В полупустом общежитии было тихо, только тупо билась в стекло залетевшая сюда днем муха. Может быть, я ошиблась? На цыпочках я пробралась в свою комнату и, не сомкнув глаз, пролежала до утра, натянув на голову кусачее одеяло.

Если сказать, что Хирург был рассержен — ничего не сказать. Он был взбешен! Притащить сюда этого грязного алкоголика, практически бомжа! Подумаешь, заказчик нервничает, это не повод тащить сюда всякую рвань. Еще неизвестно, чем он может быть болен. Конечно, он понимал, что для них результат — деньги. Но для него деньги были не важны, важно развитие, ощутимый прогресс медицинской науки, которую он ставил превыше всего. Превыше семьи, отношений, этики, наконец. Какая может быть этика, если при помощи его разработок в будущем удастся спасти тысячи людей. Хирург верил в это всем сердцем. Не мог не верить, потому что кроме этого у него уже ничего не осталось — умерли в полном забвении старенькие родители, ушла преданная тихая жена, когда поняла, что для нее в его сердце места нет, и никогда не будет. Совсем один, в пустой огромной захламленной квартире Хирург жил только ожиданием собственного будущего триумфа, подчиняя всю свою жизнь единой важной цели, которую он перед собой поставил. И что такое по сравнению с этой сверкающей целью жизнь одного отброса общества! К тому же, в его жизни, помимо хирургии, появился еще один интерес. Собственно говоря, он пришел в эту тему для того, чтобы еще более подхлестнуть свою успешность, как хирурга, и ускорить получение результатов в своей научной работе. Однако те знания и способности, которые он получал от Учителя стали захватывать его все сильнее и сильнее, они плотно вошли в его жизнь, стали его частью, а голос его Учителя был ему иногда просто необходим, как наркотик.