Солнце гигахруща. Том 1 Том 2 (СИ) - Иванов Дмитрий - Страница 79

— Зачем они нужны?

— Я же говорил: производят бумагу, воду, еду, энергию, метал. Иначе, как ты думаешь, у нас бы появилось столько гермодверей? — он ненадолго замолчал. — Или тетради? Патроны? Заряд для огнеметов? Это все производят во фрактальных установках. Понимаешь? Фрактальная установка внутри фрактальной установки! Интересно, как глубоко пойдет человечество в этом безумном эксперименте.

— Это партия его проводит?

— Нет! — звонко ответил Макар. — Его проводило НИИ, но эксперимент давно вышел из-под контроля. Сейчас сам эксперимент проводит над нами эксперимент. Понимаешь? Снова фрактальная природа.

— Они хотят остановить ФУП?

— Хотят. Конечно, хотят. Но как же они это сделают, если мне не говорят координаты точек категорий А и Б? И желательно В. Ведь гигахрущ меняется. Точка А-один постоянно гуляет туда-сюда. Как они могут ее найти?

— Что за точка А-один?

— Расположение экспериментальной камеры ФУПа, где стоит сам аппарат.

— Ты работаешь на партию? — снова понизив голос, спросил Андрей.

— Нет, я не работаю на них. Не работаю.

— Тогда откуда знаешь все это?

— Потому что я работал в НИИ.

— Альтернативной энергии?

— Я там работал раньше, до гигахруща. Но совершенно этого не помню. Сейчас осталось только НИИ Слизи. Они все оставшиеся отделы соединили и получилось НИИ Слизи. Сначала называли в шутку. А потом… Я работал там. Работал на них.

— Почему ушел? Тебя выгнали?

— Я не знаю, выгнали меня или нет. Они говорили, что я сошел с ума, когда начал рисовать проекции гигахруща на бумаге, — он сначала посмотрел себе под ноги на тетрадные листы, затем перевел взгляд на Андрея. — Но что я мог поделать, если у них не было компьютеров для модулирования? Почему считать безумием вот это, — он обеими руками указал на раскиданные повсюду бумаги, — если сам ФУП был рожден в безумии? Ведь Бауман и Сакадзе повстречались в доме для психов.

— Кто это? Бауман и Сакадзе.

— Что? Кто? Ты ведь ничего не знаешь! — Макар остановился и стал подергивать себя за бороду. — Зачем я тебе это все объясняю?

Он на несколько секунд впился в Андрея взглядом, пока тот продумывал ответ. Ему казалось, что, если бы он сказал что-то не то, их разговор оборвался бы. Однако хозяин квартиры, не отрывая глаз от гостя, опустился на пол и обнял себя за колени, а затем стал говорить.

— Бауман был голова, — слегка покачиваясь начал тот. Андрею вдруг стало казаться, что разум Макара от этой истории стал светлеть. — Я его не встречал, но говорят, что он был очень умным, если не гениальным. Он был заведующим кафедры фрактальных исследований и ничего кроме фракталов в своей жизни не знал и не хотел знать. А потом его упекли в психбольницу, засадили в одиночную клетку три на четыре, где он разговаривал сам с собой. Целый день говорил о своих фракталах и повсюду их видел, говорил, что они ключ ко многим проблемам. Не прекращал говорить вообще никогда, даже если ему задавали другие вопросы. А знаешь, когда он перестал говорить и стал слушать? — он дождался, пока слушатель отрицательно мотнет головой. — Когда в камеру напротив поселили Сакадзе. Того привела в дурдом та же научная страсть, но уже к неевклидовым пространствам.

— Что это? — как можно более мягко спросил Андрей. — Что такое неевклидовы пространства?

— Ну это… — качаясь, он думал о простом объяснении. — Ну это, представь, если получится в эту комнату уместить весь блок. Безумно звучит? Безумно? В этом и заключается неевклидово пространство. Возможность в малое пространство уместить огромное, превосходящее это малое в пять, десять, двадцать, сто раз. Я в этом мало что понимаю. А Сакадзе только об этом и говорил. И окружающие тоже решили поместить его в психбольницу. Благо больница эта была ведомственная, специально для таких вот непонятых гениев. Знаешь, почему их не просто так отпускали, как меня? М? — он вновь дождался ответа Андрея. — Потому что их могли подхватить наши враги. А так Бауман и Сакадзе сидели под нашим замком. Друг напротив друга. Так вот Бауман перестал болтать сам с собой, когда услышал научные бренди Сакадзе. И заинтересовался ими. Он внимательно слушал. Внимательно. А потом обратился к соседу по поводу того, что тот бесконечно говорил. И тот вдруг тоже замолк и стал думать над ответом. Он ответил и сам задал вопрос. Так двое безумцев начали обсуждение двух разных направлений, которые постепенно слились в одно. И кто потом может сказать, что это было — гениальность или безумие, м? Что это было?

— Я не знаю, — Андрей мотнул головой. — Гениальность?

— Я вот тоже так думаю. Только другие думали иначе. И держали их взаперти. А потом кто-то случайно услышал их разговор и пригласили, знаешь кого? Победоносцева. Тот со стульчиком сидел в коридоре, слушая их бесконечную беседу. Сакадзе и Бауман не знали о том, что их слушают. А затем Победоносцев поговорил с кем-то и убедил их развести Баумана с Сакадзе и позволять им встречаться в строго отведенное время. Когда между ними стоял диктофон и записывал все-все, что они говорили. Разрешали им говорить час или два максимум. А запись эту потом целую неделю слушали ученые, делали конспект, обсуждали и пытались понять, как применить эти идеи на практике. Ни Бауман, ни Сакадзе не могли четко сформулировать ответы на вопросы ученого совета. Они слишком оторвались в своем научном понимании мира от всех остальных. И потом Победоносцев с коллегами разработал первые наметки устройства, которое впоследствии стало первой версией ФУПа. Они решили уместить два направления в одном устройстве, чтобы генерировать материю и пространство. Уместить на площади одной комнаты двадцать ферм, которые бы производили ресурсов на сто тысяч человек. Это открывало огромные горизонты. Просто огромные, — он стал раскачиваться сильнее. — Даже представить себе трудно потенциал этой технологии. Это при правильном раскладе могло привести к обществу всеобщего достатка. Никакой нужды. Все базовые потребности удовлетворены. Еда, вода, энергия, стройматериалы. Поставь одну коробочку, которая даст тебе все, что пожелаешь. Как в сказке. С ума сойти можно, если подумать. И, говорят, что Победоносцев тоже стал потихоньку сходить с ума. Стал одержим своим аппаратом. Ничего другого кроме него не видел, не слышал. Упускал из виду очевидное. Наверное, поэтому и произошла авария. Гигахрущ — порождение безумия. Мы все в нем живем. Даже если считаешь себя здравым, ты все равно существуешь в безумии. Нельзя быть вменяемым в мире, построенном на принципах безумия.

— Почему произошла авария? Что случилось?

— Это была чья-то преступная халатность, — он стал быстро-быстро пожимать плечами. — Или кто-то намеренно учудил. Всякие есть безумцы. Всякие.

— Это мог быть кто-то из НИИ?

— Наверное. Я не знаю.

Андрей то опускал взгляд, то поднимал его на Макара. Он боялся задать ему следующий вопрос.

— Это мог быть… — он сделал паузку. — Кто-то из партии?

— Из партии? Это интересно, конечно, — он стал легонько дергать себя за бороду. — Может, почему нет?

— Это мог быть Звездин? — его голос снова звучал очень тихо.

— Звездин? — он ненадолго погрузился в раздумья. — Мог быть кто угодно. Я не знаю. Я ничего не помню из того, что было до аварии. У меня восстановленная память. Я даже не помню свой дом из того мира. Мог быть любой. Даже Звездин. Ты, кстати, знаешь, что Звездин происходит от слова звезда? Знаешь, что такое звезда? Их здесь нет. Звезды видно на небе ночью. Солнца не видно, а звезды видно. И здесь в гигахруще тоже есть звезды. Но их простым людям не видно. А я знаю, где они. Я покажу!

С неожиданной ловкостью и быстротой Макар стал ползать на ногах и руках, собирая бумаги в нужном порядке. Всего через минуту на полу ничего не осталось. Макар убрал стопку на телевизор, метнулся в другой угол, взял другую стопку и тут же принялся раскладывать исписанные тетрадные листочки по полу. Когда пол был полностью устилан, старик несколько раз пробежался глазами по бумагам, чтобы проверить правильность раскладки. Затем, стоя на коленях, махнул рукой Андрею.