Враг моего сердца (СИ) - Счастная Елена - Страница 42

— Не выдумал ничего. Видел. Так, как сейчас перед собой вижу, — он, почти касаясь её скулы, согрел кожу дыханием.

Девушка скомкала его рукава на плечах, прикрыла трепещущие веки.

— Чего же ты хочешь от меня? Раз неволить не будешь, так отпусти, — в её голосе проскользнул оттенок мучения.

Словно шла сейчас внутри неё какая-то борьба. Он чувствовал, как её тело всё ж распаляется под его руками, как дыхание, перестав быть прерывисто-злым, становится глубоким и частым.

— Поцелуй меня, — он улыбнулся. — Просто ответь — и я уйду.

Чаян мягко придержав за подбородок, поймал её губы — и истинным хмелем ударило в голову её согласие. Она обнимать не стала, как ни хотелось, но расслабилась и позволила наконец целовать её, не преодолевая яростное сопротивление. Он спустил руки по плечам Елицы, огладил с лёгким нажимом округлые бёдра и протиснул ладонь между ними, до одури ясно ощущая, какая она там жаркая.

Княжна дёрнулась рьяно и отпрянула бы, не мешай ей дверь за спиной. Чаян тут же убрал руку.

— Прости, — спешно проговорил, испугавшись, что всё испортил. — Я не должен был. Прости.

Он отпустил девушку, и та быстро отошла, повернулась плечом, прикрывая ладонью нацелованные губы. В глазах её стояли готовые политься злые слёзы. Зря он пришёл. Зря поторопился навязать своё влечение. Но, видно, день сегодня такой — никак не удержаться. Особливо, как увидел он её на холме, среди девиц — знакомую и неуловимо другую одновременно.

— Я сделала, что попросил. В честь Лельника тебе подарок. Пойди вон! — сердито бросила княженка, так и не глядя больше на него. — А то гридней кликну.

Чаян и хотел бы сказать ещё что-то, да не стал — и так наговорил много. Только хуже сделал. Дыхание забилось в груди, гневное, сухое — вот же дурень! Он покинул горницу, оставив Елицу одну, и пошёл прочь, лохматя пятернёй волосы. И всё думая, как теперь быть. Но пока спускался во двор, немного охолонул, остановился на крыльце, жадно вдыхая прохладный вечерний воздух. Горели огни на стене детинца, сновали по ней редкие стражники. Слышались вдалеке голоса посадских, смех и песни. И светился на далёком холме маленьким пятнышком олелия: Чаян не видел его отсюда, но знал, что он ещё горит там. Поднял голову: через небольшую щель приоткрытого волока в горнице княженки лился тёплый свет. Она сейчас ругала его, верно, бранила за вольность. Но на ладонях словно до сих пор хранился жар её кожи, а на губах — её вкус, сдобренный едва ощутимым травяным. И в паху ломило, признаться — до злого стона, рвущегося из самого нутра. Чаян вдохнул и выдохнул глубоко пару раз, запрокинув лицо к облитому закатом, словно малиновым соком, небу. И мучительное ощущение начало помаленьку сходить. А вместе с ним пропадали из души все остатки сожаления за сделанное.

Чаян покачал головой: первый раз такое, чтобы так остро всё внутри откликалось на близость девушки. И ничего нельзя было с этим поделать. Вспыхнувшая между ним и Зимавой страсть — не в счёт. Ещё недавно ему дурили голову победа и власть, что свалилась словно бы с неба, хоть и было пролито много крови. Да хорошо, что не пролилось больше. И это болезненное, шалое влечение к княгине сейчас уже сходило с тела и разума вешними водами. А вот тяга к Елице — лишь разрасталась. И он понимал, что так просто её не отринешь, а потому отступаться нельзя. Кто знает? Может, в княженке кроется спасение от проклятия — в жрице Макоши, пусть и недоученной. Ведь кто-то же способен его разрушить? Хоть когда-то?

Эти мысли были опасными — он знал. И знал, что не сможет даже попробовать рискнуть её жизнью, чтобы проверить свои догадки. И потому надеялся теперь на знак от Богов, что дал бы понять, верны ли они.

Не находя в себе сил справиться с этими раздирающими нутро сомнениями и остатками возбуждения, он вернулся на ристалище: лучше бы и не уходил вовсе. Рукоять боевого топора удобно легла в ладонь, отрезвила. Чаян провёл большим пальцем по ребру лезвия и снял оружие с пояса. Прошёл неспешно поперёк поля — развернулся в резком выпаде — и замер, увидев Ледена. Тот подошёл только что, сделал последний шаг и встал у края ристалища.

— Один махаться будешь или помочь?

— Я уж думал, ты с Вышемилой до утра где пропадёшь, — Чаян усмехнулся, опуская топор. — Что, не удержала? А ведь пыталась сильно.

Брат переступил границу поля: и тогда видно стало, что гуляния он и правда уже давно закончил. У пояса его висел меч и такой же топор — с другой стороны.

— Вышемила славная, — Леден улыбнулся совсем не так, как можно было ожидать. — И ласковая. Но это всё. Всё, братец, что я могу сказать о ней.

“А о ком ты можешь сказать больше?” — захотелось вдруг спросить. Да так, чтобы с подковыркой, с подозрением. И услышать в ответ что-то, что успокоило бы душу.

— Жениться тебе надо. А там и недоля отпустит, может, — Чаян отступил дальше, внимательно присматриваясь к пружинистым и небрежным как будто движениям брата.

— Может…

Леден поднял взгляд, пронзил ледяными иглами его аж до затылка самого. Снял топор с пояса и налетел вихрем — только и успевай отбиваться. Лучшего противника из ровесников ещё не приходилось встречать. Они намахались так, что рук не поднять. После Чаян едва ноги доволок до своей хоромины, а там и завалился спать без сновидений.

глава 11

Как ушёл Чаян, Елица ещё долго с места двинуться не могла: такая сумятица в душе билась. И не сказать ведь, что неприятен его поцелуй был, да и он сам, а всё равно внутри так и поднималась волна негодования, намешанного едва не со страхом. И не знал он, какого усилия ей стоило замереть и просто принять — хоть на миг. А уж когда руки начал распускать — и вовсе пожалела, что кинжала того отцовского, что Леден ей вернул, при себе не оказалось. И что только вообразил себе? Что хозяин он теперь и княженку наравне с челядинкой какой под себя подмять может?

Да уж, верно, так он и думал — после того, как Зимава сама к нему на ложе пришла.

Елица прошла до окна и приоткрыла волок — заструился в горницу свежий, напоенный запахом молодой травы и реки воздух. Села на лавку возле и взглянула в темнеющее, усыпанное искрами звёзд небо. А после — во двор — и заметила, как спустился Чаян с крыльца да пошёл в сторону ристалищ, где сегодня почти целый день никого не было. Ничего, пусть разомнётся перед сном — полегчает, авось, да мысли дурные из головы выветрятся.

Скоро и она успокоилась, переоделась уже ко сну было, всё поглядывая на подаренный Вышемилой венок, что лежал на столе. Травы уже немного увяли, но до сих пор веяло от него ласковым дыханием Матери Сырой Земли, её силой. Недаром в Лельник даже туман, что встаёт поутру из низин, считается целебным, а уж роса сама — и вовсе от бесплодия женщину излечить может. Да всё равно не надо было боярышне этот венок ей дарить — зачем? Уж она замуж не собиралась ни в этом году, ни в другом. А вот самой Вышемиле он понадобился бы больше: она в самой поре была, как жениха себе выбирать. И понятно было, что из дома боярышня никаких привязанностей не привезла. Оттого всё-то её веселило и на шалости толкало. Как бы беды какой не случилось. Ведь уж и в тереме бабы шептались, что к младшему Светоярычу она вовсе не равнодушна. Да и тот её не сторонится, какой бы ледышкой ни был. Сплетничали и осуждали боярышню ещё больше, чем Зимаву.

Елица погладила тонкие упругие стебельки травы, согретые близостью разожжённых лучин, зевнула: уж измоталась сегодня. Ей, как княженке, сиречь наследнице Борилы, нынче весь день внимания было едва не больше, чем той девушке, что Лелю изображала. Когда-то и она, помнится, сидела на такой же скамье, окружённая требами. И танцевали вокруг неё девицы, кружились в хороводе, подхватывали песню. А после она сама, прячась с подругами у излучины Велечихи, произносила, вплетая в песню-заговор, имя милого. Радима. И ждала, что вот-вот её заберут уже из отчего дома туда, где ждёт другой род и жизнь другая — обязательно счастливая.