Кухонные астронавты - Образцов Константин - Страница 4

С одной стороны, в этом нет ничего принципиально нового: временам общественных потрясений свойственен раскол общества и непримиримость суждений. Вспомни, как у Андреева: «Глупость, жестокость и хамство – эти три некоронованных короля современной России». Но он написал это в 1918-ом, а сегодня, сколь высока не была бы социальная турбулентность, до уровня первого революционного года сто лет назад она еще не дошла. До какой же степени дойдет культивируемая в обществе агрессия, когда получит для себя более веские основания, если даже сейчас в комментариях по любой отвлеченной теме перехлестывает через край?.. А в том, что она именно умышленно культивируется, что озлобление телевизионных шоу и публикаций в сети – это не только грязные деньги, на которые покупается популярность, но и ролевая модель поведения, определяющая нетерпимость к инакомыслящим, у меня, увы, нет сомнений.

Сейчас я уже научился справляться с психологической токсичностью социальной среды – так человек, оказавшийся в насыщенной углекислотой атмосфере, рано или поздно приучается в ней дышать, пусть даже находится постоянно в подобии полусна от кислородного голодания; но весной был натурально отравлен ментально и буквально приступы удушья испытывал от этого сочетания невежества и ненависти: ненависти всех ко всем, по любому ничтожному поводу, ненависти, как ответа на все вопросы, ненависти, которая интегрирована, как навязчивая реклама, в любой медийный контекст. Потом пообвыкся, а затем стал замечать за собой, что, едва услышу или прочту чье-то мнение по любому вопросу, как сразу чувствую желание непременно поспорить. Я открыл для себя и стал постоянно испытывать совершенно чужие и очень неприятные чувства: раздражение, даже неприязнь к совершенно посторонним мне людям. Раньше я не мог ни понять, ни принять для себя многого из новой истории; теперь стал замечать, что я не просто понимаю, а соглашаюсь как со справедливым, например, с обриванием наголо женщин, имевших связи с фашистами во время оккупации Франции; что мне не кажется чрезмерным пожизненное заключение для трясущихся стариков в инвалидных колясках, которые в годы Второй мировой войны были мальчишками, стоящими часовыми у ворот Треблинки или Дахау, или бывшими там поварами в офицерских столовых, или мывшими в этих столовых посуду; у меня не вызывали более отторжения слова из писем Ленина «повесить, непременно повесить, чтобы народ видел, не менее ста заведомых кулаков, богатеев, кровопийц», и я с ужасом ловил себя на том, что не без мрачного удовольствия примеряю эти императивы террора к тем, кого в данную минуту считаю идеологическими противниками. Я понял, что еще немного, и, если пустить дело на самотек, то начну оправдывать пытки пленных, гибель детей на войне и публичную смертную казнь, совершаемую, желательно, самым кровавым и жестоким способом. Я чувствовал себя напряженным, натянутым, как струна, во мне бурлило смятение, раздражение, неприязнь; а если добавить к этому совершенно нетривиальный внутренний разлад памяти, сознания, личности, то можно представить, в каком состоянии я находился через два месяца после появления здесь. Отчасти это объясняет произошедшее в начале мая.

На Пасху ко мне в гости пришли сын с женой и внуки – впервые с Нового года, замечу в скобках. Не то, чтобы кто-то из нас был особенно религиозен; собираться на Пасху было просто семейным обычаем, протянувшимся через поколения, который поддерживала моя покойная супруга – а теперь вот, получается, и я, после того как ее не стало.

Днем из-за легкой облачной дымки выглянуло несмелое солнце, но и этого мимолетного взгляда хватило, чтобы гостиная наполнилась нежным светом одного из тех юных и радостных дней, что редко, но все же случаются весной в Петербурге. Мы сидели за большим столом, накрытом заказанными в ресторане закусками, куличами из булочной и мисочкой с яйцами – их принесла Оксана, и то ли красила сама, то ли тоже где-нибудь заказала. Все шло хорошо, так, как и полагается на семейном обеде: внук Егор, опустив нос в тарелку и не стащив наушников, молча наворачивал салаты; умненькая Ростислава, поглядывая через круглые очки в тонкой оправе, вежливо рассказывала про какой-то семинар то ли по продуктивности, то ли по саморазвитию; Оксана в нужных местах кивала, удивлялась и выказывала интерес. Олег в основном молчал; он крепкий, широкоплечий, с короткими пепельными волосами, совершенно на меня не похожий, и почему-то очень меня раздражает, но я так и не разобрался, кого именно: то ли своего семидесятилетнего отца, то ли тридцатилетнего кэпа. Может, дело было в том, что накануне я до глубокой ночи попеременно изучал то телеграм-каналы патриотов – традиционалистов, то страницы в Facebook их либеральных противников; или в том, что с утра сосед Александр уже успел предсказать новый полный локдаун, войну с Украиной и голод. В общем, я дождался, когда Ростислава на секунду прервалась, чтоб сделать глоток морса, уставился на Олега и спросил:

– Как с работой?

Он чуть опустил плечи и буркнул:

– Никак.

Похоже, что отцом я был так себе.

– Что, не берут никуда?

Олег засопел.

– Сейчас очень слабый рынок труда, – ответила за него Оксана, и я заметил, как она слегка коснулась руки мужа. – Особенно просели все топовые позиции: например, на две реальные вакансии генеральных директоров в городе больше восьмисот резюме! А с позициями директоров по развитию или по маркетингу дела обстоят еще хуже. Кризис, увы.

Оксана, конечно, была права и вообще разбирала, что говорит: она работает в какой-то крупной компании, а должность ее называется «вице-президент по управлению опытом сотрудников» – как я понял, так сейчас модно называть тех, кто занимается кадрами. Я считаю, что Олегу с ней повезло: она красивая – античная правильность черт, прямой нос, очень коротко остриженные светлые волосы, но ей это идет, – умная, самостоятельная, и своей самостоятельностью, насколько я знаю, никогда мужа не попрекавшая, даже сейчас, когда он дома сидит без работы. Но как бы симпатична мне ни была Оксана, останавливаться я не собирался.

– И что же, совсем никакой работы нет, что ли? Никто никому не требуется? – спросил я Оксану.

– Нет, почему же, требуются, конечно. Всегда очень высокий спрос на программистов, вообще на айтишников: вот у меня сейчас только на 1С три вакансии открыто в офисе и на производстве. А в IT-отрасли разработчиков разрывают буквально! Рабочие специальности постоянно востребованы, сварщики, например, или водители погрузчиков – ну, это тоже из моего актуального. Да, а вот еще уборщицу в офис не можем найти, представляете? Дошло до того, что я сама провожу собеседования с кандидатами на эту позицию и рассказываю им о преимуществах нашей корпоративной культуры! А они слушают и обещают подумать и перезвонить!

Оксана рассмеялась, но разрядить обстановку не вышло.

– Ну вот пусть и выучится на программиста или сварщика, – сказал я. – Или в уборщицы пойдет, если ничему научиться не может.

– Да, я тоже всегда папе говорю, что нужно избегать акцентуации на негативе, быть в моменте и искать новые возможности… – неожиданно подхватила Ростислава, но поймала взгляд отца и осеклась.

Егор заинтересованно снял наушники и перестал жевать.

– Видите ли, так резко поменять карьерный трек тоже не получится, – Оксана чуть порозовела, но осталась невозмутимо приветливой. – Требуются ведь не только фактические знания, но и реальный практический опыт. Да и зарплатные ожидания придется несколько скорректировать…

– Так пускай скорректирует. Ты сколько получал на прошлой работе?

– Я не получал, а зарабатывал, – огрызнулся Олег. – Четыреста плюс бонусы.

– Ну так может, пора планку снизить? Пойдешь на… Оксана, сколько там вы уборщице платите?

– Знаешь, я не для того двадцать лет карьеру делал и компетенции нарабатывал, чтобы теперь снижать планку!

– Да? И что ты такого полезного сделал за это время?

Оксана откинулась на спинку стула и опустила глаза. Зато Олег смотрел теперь прямо на меня.