Философия красоты - Демина Карина - Страница 7

Ник-Нику нравилось ощущать собственную гениальность.

Особенный. С самого детства к нему привязалось это слово, и еще несколько: удивительный, поразительный, гениальный… Гениальный. Вкусное слово: апельсиновый сок, манго со льдом и семга с лимоном. Ник-Ник обожал семгу с лимоном, а манго терпеть не мог.

Боль почти совсем утихла. Интересно, кто в этом подвале обитает: мужчина или женщина? Обстановка ни о чем не говорит, этакий отвратительный унисекс – Ник-Ник на дух не переносил любые проявления безликости, а что может быть более безликим, чем гермафродитизм. Одежда прояснила бы многое, но одежды в комнате не наблюдалось, как и косметики, журналов, газет и вообще каких бы то ни было личных вещей. Наверное, так могла бы выглядеть пещера тролля.

И тихо здесь. Тишина раздражает, Ник-Ник привык к звукам: телевизор, радио, магнитофон, шум машин, голоса, кто-то о чем-то просит, кто-то требует, кто-то предлагает, уговаривает, угрожает… А здесь? Тишина. Вода капает, этот единственный звук раскаленной иглой вонзается в череп.

Кап.

Умереть, только бы не слышать.

Кап.

Синяя шляпка из будущей коллекции. Твид и лебединый пух…

Кап-кап.

Перчатки и кожаные гетры.

Кап-кап-кап…

Заткнет кто-нибудь эту капель? Ник-Ник почти уже решился встать, когда к звуку падающей воды добавился звук шагов. Теперь песня воды звучала примерно следующим образом: кап-шлеп-кап-шлеп-кап…

Ну вот, сказочный тролль возвращается в пещеру. Наконец-то. Ник-Ник уже приготовил благодарственную речь, в меру красивую, в меру прочувствованную, достойную Великого и Неповторимого Николаса Аронова, но стоило увидеть лицо спасителя… спасительницы… и слова застряли в горле.

Такого не бывает.

Из-за Николая Петровича Аронова, которому требовалась хоть какая-нибудь медицинская помощь, пришлось подняться наверх. Ко второму выходу за ночь я была не готова, причем не готова в большей степени морально, нежели физически. Физически просто: три поворота, два подъема, старые поручни и тяжеленная крышка люка – иногда чувствую себя крысой. Морально… Выходить, сталкиваться с людьми, разговаривать… Но все прошло на удивление гладко, прохожие обходили меня стороной, а пухлая аптекарша старательно отводила глаза, но, слава богу, с вопросами не приставала. Назад я возвращалась почти бегом, дома спокойно, дома тихо.

Дома меня ждал Николай Петрович Аронов. Интересно, как он отреагирует, когда увидит? Наверное, решит, будто попал в логово ведьмы, начнет требовать свободу, врачей и адвокатов – подобные типы всегда прячутся за адвокатские спины в полной уверенности, что знатоки законов способны защитить ото всех напастей сразу.

Николай Петрович меня удивил, хотя бы тем, что не стал отворачиваться. И требовать врачей вкупе с адвокатами. Николай Петрович любезно улыбнулся, Николай Петрович попытался сесть, Николай Петрович выругался матом. Это настолько не вязалось с его правильной внешностью, что я рассмеялась.

Господи, как же давно я не смеялась.

– Добрый день, миледи. – Голос у него оказался хриплым и приятным.

– Ночь.

– Что?

– Ночь на дворе, поэтому правильно будет «добрая ночь». Или «доброй ночи»?

– Простите. – Николай Петрович нимало не смутился, да и прощения по-настоящему не просил, просто фраза такая, общепринятая.

– Прощаю. – Разговаривать с человеком, который не отворачивается, не отводит глаза и не поджимает брезгливо губы, было приятно. И странно. Неужели не видит? Видит, но тогда почему?

– Вас следует поблагодарить за мое чудесное спасение? Ну, конечно, вас, здесь ведь больше никого нет.

– Только крысы. – Огрызаюсь по привычке.

– Хорошая шутка. А позволено ли будет узнать ваше имя?

– Оксана. – Говорить, что про крыс я не шутила, этих тварей действительно хватает, не буду. Сам увидит. Или не увидит? Он уйдет отсюда, а я останусь, вместе с компом, портретом Сталина, висевшим здесь со дня появления подвала, и крысами.

– Оксана. – Николай Петрович поморщился. – Оксана… Ксения… Ксюша… Это имя тебе не подходит, совершенно не подходит…

– Тебя не спросили, когда называли. И вообще, катись отсюда.

– Куда?

– Туда, откуда пришел.

– Туда нельзя, – возразил он, – там убийца.

Она была не просто некрасивой, она была… ужасной, потрясающе, восхитительно ужасной, от одного взгляда на это лицо захватывало дух. Хотелось кричать и плакать одновременно, хотелось ударить или швырнуть что-нибудь в эту тварь, ибо в ее лице не осталось ничего человеческого. Кожа, все дело в коже, напоминающей потеки лавы. Отвратительный цвет загнивающего мяса – темно красный, с едва заметным фиолетовым оттенком – может, дело в освещении? И эти чешуйки, эти пятнышки – соль Мертвого моря на останках Мертвого вулкана. Виски почти нормальные, зато левая щека стекает чуть ли не до уровня подбородка, а рот смотрится отвратительной щелью. И, словно в насмешку: чудесные светло-карие, в желтизну, глаза и высокий лоб.

Складывалось ощущение, что на девушку напал неведомый зверь, который содрал с лица кожу, а потом, томимый чувством вины, прилепил наново, и кожа выжила, приросла к мышцам уродливыми складочками, насосалась кровью, разрослась, растеклась, заполняя тупой биомассой окружающее пространство.

Интересно, что с ней случилось на самом деле? Это врожденное или нет? Неудачная операция? Аллергия? Автокатастрофа? Кадушка с кипящим бельем, случайно опрокинутая на нее? Спросить бы, но Ник-Ник не без оснований предположил, что говорить о своей травме Оксана не захочет.

Оксана. Ужасное имя, гораздо более ужасное, чем она того заслуживает. Чересчур простое, обычное, веет от него цветущим яблоневым садом, коровой, розовыми поросятами в загоне, бестолковыми курами и собакой на цепи. А еще ежевечерними посиделками перед хатой, самогоном, семечками и пьяными песнями.

Неправильное имя, не для этой девушки. Возможно, несчастье произошло именно потому, что имя неправильное. Была бы она, скажем, Ириной… Хотя, нет, тоже слишком просто. Шушанна – этот вариант нравился Ник-Нику гораздо больше общепринятой Сусанны – или Аида… Азиза… Динара… Таира. К желтым глазам подходило много имен, но отчего-то выбрали именно Оксану.

Ник-Ник вздохнул. Не от боли – девушка догадалась купить обезболивающего – от скуки, не привык он лежать и ничего не делать. Эх, карандаш бы и бумагу, но в подземелье не нашлось ни карандаша, ни бумаги. Скучно, остается лежать и тайком рассматривать спасительницу. Спасибо, не выгнала, согласилась на то, чтобы Ник-Ник погостил несколько дней. Аронову нужно было время, чтобы подумать, но в том направлении, в котором следовало думать, не думалось. Мысли раз за разом возвращались к ужасной девушке Оксане.

Ее уродство потрясало.

Ее уродство восхищало.

А сзади выглядит вполне нормально, даже обычно: длинные волосы неопределенного цвета – не то каштановые, не то русые – собраны в удобный пучок. Шея, насколько можно судить, длинная, красивая шея. Запястья тонкие, породистые, как раз такие, как нужно. Ладонь и пальцы тоже вполне соответствовали представлениям Ник-Ника о красоте женских рук. Жаль, мешковатые джинсы и растянутый свитер не позволяли судить о фигуре, а это важно, очень важно…

Нет, глупости, слишком рано.

Судьба? Ник-Ник верил в судьбу. Сегодня утром он думал о новом проекте, и вот, пожалуйста, подходящий материал упал прямо в руки. Или, если быть точным, то это он, Николас Аронов, упал в руки подходящему материалу.

Собственно говоря, почему бы и нет?

Об этом тоже нужно подумать. Хорошо подумать. Ошибаться нельзя.

Дневник одного безумца.

Ну вот, снова я со своей ностальгией. Знал бы Арамис, чем занимаюсь, высмеял бы. Арамис всегда отличался черствостью, помнишь, как он смеялся над спектаклем? Называл меня придурковатым режиссером и отказывался участвовать. Но классная была настороже, и спектакль состоялся.