День саранчи - Велиханов Никита - Страница 14

И тут кусты зашевелились — именно там, куда смотрели обе стаи, — и на поляне появилось нечто. Огромный пес, ростом едва ли не в самом деле с теленка, с широкой, как у лошади-тяжеловоза, грудью и с мощными лапами, которые не ступали по земле: они ее попирали. Но самое поразительное было в другом. У Цербера — а Витек сразу понял, что перед ним именно Цербер — действительно было три головы.

Центральная голова — массивная, с тяжелым бугристым лбом и квадратной челюстью, с короткими стоячими ушами, глядела прямо перед собой, мрачновато, исподлобья, угрюмо. Две боковые смотрели на сторону, каждая на свою, и похожи были на центральную, как бывают похожи между собой родные братья. Но не близнецы. Обе они были несколько меньше центральной, поуже и поострее, и различались в основном выражением «лиц». Правая — с устало приспущенными уголками черных резных губ, со вздернутой бровью — маска философа-скептика. Левая — та же вздернутая бровь, но щенячье-нахальное выражение в глазах и стервозная, почти приблатненная ухмылка.

Цербер вышел перед собачьим строем, а потом развернулся и лениво потрусил к волчьей стае. Ни одна из собак не тронулась за ним следом. Ни один из волков не сделал движения навстречу. Цербер неторопливо подошел. Волки расступились и дали ему дорогу — и Витек вдруг остро почувствовал, что вот Цербера они по-настоящему уважают и боятся. Даже не как опасного потенциального противника, заклятого друга-врага. Как нечто непонятное и стоящее на голову выше их. Боятся и уважают едва ли не сильнее, чем всю человеческую стаю вместе взятую. Свои люди, конечно, не в счет.

Цербер подошел к Витьку и внимательно, всеми тремя парами глаз, посмотрел на него снизу-вверх. Витек ответил взглядом на взгляд и, наверное, впервые в жизни, не стал метаться, не стал выбирать, в которые именно глаза ему смотреть. Какая разница, в которые. Он теперь прекрасно понимал этого необычного пса, понимал — каково это, всегда иметь на все три разных точки зрения. И распределять ответственность. И сотрудничать на благо общего тела.

Витек еще раз присел и вытянул руки вперед. Его собачье тело тут же оказалось рядом. Цербер внимательно посмотрел на Витька, потом тоже сделал шаг. Все три его морды - он теперь был выше Витька сидящего — ткнулись каждая в свою цель. Правая — в руку, левая — морда к морде Князя, а центральная — Витьку в лицо. И лизнула шершавым влажным языком. Витьку не нужно было даже прислушиваться к внутренним ощущениям. Чувство спокойного приятия, уверенности в том, что это — свой, было всеобъемлющим. Но вот, что забавно: в исходившей от Цербера волне Витек четко выделил три составляющих. Одна была — провокационная и лихая, подталкивающая на какое-нибудь противоправное и несовместимое с высоким статусом встречи в верхах деяние. Другая — только что не говорила словами, и Витьку даже показалось, что он уловил некую связанную между собой, осмысленную цепочку образов, которая была адресована Цербером ему. Но обе эти составляющие были оттеснены на периферию главной, мощной и стабильной, явно принадлежавшей центральной Церберовой голове — и здесь была просто беседа равного с равным.

— Ну — сказала рядом Валя, — всё в порядке. Теперь рули.

— Чем рулить? — не понял Витек.

— Обедом, чем же еще.

Витек встал и оглянулся вокруг себя. Обе стаи явно чего-то ждали и ждали — от них с Валей. И тут до него дошло. Собаки и волки ждали, когда люди разделят добычу.

Витек передернул плечами и пошел к туше. По дороге его словно кто-то надоумил поднять с земли сухую ветку. Подойдя к давно уже переставшей дергаться корове, он прикинул на глаз число едоков в обеих стаях и «престижность» кусков. А затем разделил ее, проведя кончиком ветки по коровьему брюху и по одной из задних ног. Потом обернулся и ткнул веткой в волчью стаю, Следующее действие было очевидным. Он охватил единым движением ветки всю корову целиком и ткнул в сторону собак. А когда сделал это, ему показалось, что правая Церберова голова одобрительно кивнула.

Собаки остались стоять, где стояли, а волки, не спеша, с достоинством потрусили к добыче и принялись терзать ее именно там, где указал им Витек. Витек облегченно выдохнул и вернулся туда, где стояли Валя, Цербер и Дима Аятов.

— Слушай, Диман, — сказал он, — а почему это твои маленькие друзья корову бедную обожрали до смерти — а ни нас, ни собак, ни волков даже не тронули, а?

— А зачем мне вас трогать? — вопросом на вопрос ответил Аятов. — Они у меня наученные. Теперь мне даже установку им давать не надо — ни одного человека, ни одной собаки и ни одного волка ни за что не тронут. И ежиков вот, тоже.

Он наклонился и провел рукой по колючкам пристроившегося у самых его ног поспать ежа.

— Совсем?

— Ну если я скажу, что нужно тронуть, тогда не совсем. Тогда очень даже не совсем. А так... К тому же это не в наших интересах — я сейчас даже не об общих наших интересах, а о наших в узком смысле, о комариных. Коров-то кто сюда гоняет?

— -Кто?

— Валя с Цербером и гоняют. А теперь вот ты тоже гонять станешь. Песикам вашим с кровью оно, конечно, вкуснее, но и просто мясо они тоже очень уважают. А моим зюзюнам зато летать далеко не надо. Все под боком, кушать подано. И волки сыты, и комарам хватает.

— Слушай, а у тебя напарник есть?

— Конечно, есть.

— А кто?

— Олежек Кузнецов. У него — саранча. Мы с ним оба по насекомым специализируемся. Саранча и лиса, по прозвищу, естественно, Патрикеевна. Хитрая, стерва. Кстати, ты ведь тоже наш. В смысле, по специальности. У тебя не как у Вальки — одни теплокровные. У тебя — вон какие ребята.

И он показал рукой в утомившихся и присевших на ближайшую осину передохнуть жуков.

За первые две-три недели, проведенные в этом заколдованном лесу, Витек успел познакомиться со всеми братьями и сестрами. С Валей у него отношения наладились сразу. Но они стали чем-то большим, чем напарники. Их сближала не просто необходимость все время быть вместе и «пасти волков», как говорила Валя.

«Насекомый» блок кроме Димы Аятова и долговязого и мрачного Олежки Кузнецова составляли еще две пары. Одна интернациональная: грек из Мариуполя Дима Мелитис и еврейка из Орла Дина Ваксман занимались пчелами. Между «домашними», пасечными роями и роями дикими, в которых Витек еще не успел как следует разобраться, были какие-то странные отношения. Да и не сказать, чтобы эти ребята посвящали в свои внутренние дела посторонних. Необычным было и то, что у ДД, как звали их в лагере, не было своих «вторых» индивидуальных зверей. Зато они оба в равной мере свободно командовали при случае любыми другими двукрылыми: осами, шмелями, оводами, слепнями, мухами... За исключением муравьев. Это была епархия Арифа Мирмитова — коренастого выходца с Северного Кавказа, который ухаживал за своими муравейниками, как за любимыми детьми. В качестве «второго тела» при нем состоял взрывной и вздорный кабан Прошка. В напарницах у Арифа ходила Светка Белявская — со всевозможными разновидностями бабочек и с юркой вертлявой выдрой по кличке Коза.

В «теплокровную» секцию кроме Витька и Вали входили еще Славик Пацюк — специалист по грызунам, и Натаха Сорокина — главный местный птицевод, имевшая особое пристрастие к воробьям, воронам и галкам. Витек сразу обратил внимание на то, что фамилии у тех, кто здесь жил, чаще всего напрямую связаны со «специальностью» — наверняка у Колесника были на это какие-то свои особые резоны: Он прикинул про себя, что должна означать в этом контексте его собственная фамилия — и возгордился. И собачье его тело зовут Князем. Еще он обратил внимание на то, что взрослых здесь, за исключением самого Колесника, не было. Дине Ваксман, самой маленькой, было лет девять. Витек с Валей были здесь, наверное, старшими. Да еще Костик Раков, занимавший промежуточную позицию между «теплокровными» и «насекомыми». Его подопечные скелет имели, по большей части, внутренний, но кровь — холодную, и жили в воде и в земле. Рыбы, раки, лягушки, жабы, змеи. Не самая приятная компания.