Утро под Катовице-2 (СИ) - Ермаков Николай Александрович - Страница 26

— Интересное слово… Рабо-тун… Но нет, нормально спал.

— Может обертка была другая?

Он посмотрел на бумажку и кивнул:

— Ага, другая, но ты можешь нормально объяснить, в чем дело?

— А Вы, Яком Моисеевич найдите в вашем волшебном мешочке другую шоколадку, и тогда, под кофеек, я буду иметь вам кое-шо интересное сказать.

Захаров ухмыльнулся, вновь порылся в мешке и достал ещё одну плитку:

— А эта пойдет?

Придирчиво осмотрев упаковку, я вынес свой вердикт:

— Вполне, а первую уберите, но не выбрасывайте, может пригодиться, — отломив половину от второй плитки, я откусил и запил кофе, — А коньячка, немцы там случаем не забыли?

— Забыли, — со вздохом кивнул политрук, — Но пришлось всё отдать в штаб полка, хорошо, хоть шоколад да кофе разрешили оставить.

— Печально, ну да ничего, переживем, — я отпил ароматного напитка и продолжил, — Так вот, что касается того шоколада — можете посмотреть, что на упаковке написано — с перветином, а это, да будет вам известно, наркотическое средство, снимающее усталость и повышающее работоспособность.

Комиссар с интересом изучил обертку обоих плиток и согласно кивнул:

— Действительно, а откуда Вы это знаете?

— Ну Вам ведь известно, за что я получил «Красное знамя»?

— Комбат сказал, что Вы в Польше воевали, но более подробно мне пока неизвестно.

— Да, я там захватил немецкий танк и два портфеля немецких документов, в том числе и инструкцию с описанием действия первитина. Так что предупредите командиров, имеющих доступ к трофейному шоколаду об осторожности.

Мы ещё немного поговорили, я допил кофе и вернулся на позиции. Там я увидел, как снайпер Еремеев с полной самоотдачей копает ход сообщения.

— Отставить, — ну даже на минуту отойти нельзя, сразу всё не слава Богу, — Еремеев, ты чего это за лопату схватился?

— Так, однако, все копают и я тоже вот.

— Тебе приказа копать не было. А то вдруг тебе работать понадобится, а руки от усталости трясутся. Сейчас полчаса отдыхаешь, потом с винтовкой и биноклем замаскируйся на опушке и наблюдай в сторону противника.

— Есть!

Кстати, с этим Еремеевым интересная история вышла. Он сибиряк, чалдон, соответственно, потомственный охотник из тех, что «белку в глаз». Казалось бы его в первую очередь и должны были поставить снайпером, но должность эта в некотором смысле почетная, поэтому на неё был назначен комсомолец Самедов пролетарского происхождения. Ну а после его ранения я поспрашивал сержантов, которые мне единодушно и указали на Еремеева как лучшего стрелка роты.

Пять дней мы усиленно зарывались в землю, я себе оборудовал блиндаж под штаб и проживание, мне туда даже телефон провели, так что теперь втык от комбата можно было получить не вставая с лежанки. Удобно. Так вот, пять дней мы зарывались в землю, а тридцатого июля немцы пошли в наступление. Первую атаку мы без труда отбили, да они и не сильно старались, пытаясь по своему обыкновению выявить наши позиции и огневые точки. А через пятнадцать минут после того, как вражеская пехота отступила, в небе появились «Юнкерсы». Я в это время был на НП, представлявшем из себя небольшой хорошо замаскированный окоп, вырытый в верхней части западного склона холма. На дне этого окопа я и скрючился, когда раздались первые взрывы. Авиабомба гораздо мощнее артиллерийского снаряда, когда взрывается центнер тротила даже в паре десятков метров, земля содрогается так, что легко подкидывает человека как пушинку, а от перепада давления бьет по ушам и кажется, что настал конец света. Но это когда в паре десятков метров…

После нескольких недалеких разрывов, заставивших содрогнуться все мои внутренности, я что-то почувствовал и посмотрел в небо, откуда прямо на меня, сверкая хвостовым оперением в лучах восходящего солнца, медленно, будто в замедленной съёмке, пикировала авиабомба. Я даже дергаться на стал, понимая, что на этот раз мне не уйти. Всё. Конец. Мир вашему дому! Мысленно прощаясь с Болеславой, я с ужасом смотрел как чугунный цилиндр плавно втыкается в землю в полуметре от моего окопа, обваливая его стенку и начинает разлетаться на мелкие кусочки, почему-то испуская при этом зеленый свет. В этот момент меня, уже готового встретить смерть, резко дернуло назад и я покатился по деревянному полу какого-то помещения. Кувыркнувшись пару раз, я лег на спину и изумлённо уставился в побеленный потолок моего горьковского дома. Ещё через секунду ко мне подскочила Болеслава, прижала к себе и начала осыпать моё лицо поцелуями, вперемежку со всхлипываниями и причитаниями. Так продолжалось минуту, после чего я, немного оклемавшись, отстранил её от себя и потребовал:

— Водки, стакан!

Жена, ойкнув, убежала на кухню, а я ощупал себя и ущипнул. Жив, цел, и даже не обделался. НУ НИ ХРЕНА СЕБЕ!

Тем временем Болеслава вернулась с бутылкой водки, граненым стаканом, куском хлеба и плошкой квашеной капусты. Поднявшись с пола, я немедленно выпил сто грамм, а закусывать пошел на кухню, где сев за стол, быстро умял капусту с хлебом. Благодаря алкоголю сумбур в голове несколько успокоился и, добавив ещё соточку, я вернул себе способность к трезвому мышлению. Но всё же НИ ХРЕНА СЕБЕ! Однако! Я обнял Болеславу и вдохнул её запах. Люблю. Усадил её себе на колени и мы слились в поцелуе. Дальше дело пока не пошло, потому как я последний раз нормально мылся в речке по пути на фронт. Представляю, какое сейчас от меня амбре. Оторвавшись от моих губ, милая прошептала мне на ухо:

— Я всегда знала, что ты ангел, так только они умеют.

И не поспоришь, обычному человеку подобные кульбиты уж точно не по силу.

— Ангел — не ангел, но поесть не мешало бы!

— Извини, я только недавно встала, еще ничего не готовила.

— Не надо извиняться, милая, ты же не могла знать, что я вот так нежданно негаданно… Давай что-нибудь по быстрому, тушенку подогрей да макароны свари.

— Да, я сейчас, — она поднялась с моих колен и хотела уже идти, но я придержал её за руку.

— Что с детьми?

— Спят ещё.

— Как проснутся, отведешь Стасика к матери, чтобы меня не видел, а то проболтаться может. И ты тоже никому ни слова, даже маме родной!

— Мог бы и не говорить, я всё понимаю, — она чмокнула меня в нос и грациозно покачивая бедрами, удалилась, а я откинулся на спинку стула и задумался.

Всё-таки, оказывается, чудеса тем моим перемещением во времени не закончились. Сегодня я перенесся в пространстве именно к тому единственному человеку, о котором думал перед неминуемой гибелью. Тут хоть какая-то логика есть, хотя ведь и тогда, под Катовице, мы с парнями, крепко приняв на грудь, много спорили о начале войны. Тогда я сильно напился, но жизни моей ничего не угрожало, а сегодня я реально был на пороге смерти. Ничего не понятно, но проведение уточняющих экспериментов для выявления закономерностей опасно для жизни. И вот ещё вопрос — что делать сейчас? Стоит мне лишь выйти на улицу, как при первой же проверке документов меня задержат как дезертира — я вытащил из кармана и открыл своё удостоверение, в котором последней стояла запись о назначении командиром роты. Да, дилемма… Хотя… Здесь же никто не знает, где сейчас находится девятнадцатая дивизия. Хм, тут есть о чем подумать… Взяв эту мысль за отправную точку, я начал прикидывать варианты, как выбраться из очередной задницы, в которой оказался благодаря своему чудесному спасению.

Пока я был погружен в раздумья, супруга приготовила макароны по флотски и я с аппетитом позавтракал. Потом проснулся Станислав и мне пришлось прятаться в спальне, пока Болеслава не ушла с ним к своим родителям, затем проснулся Алешка и я его взял на руки. Этот не проболтается, потому что говорить умеет только «папа» да «мама». Чуть больше двух недель я не видел семью, а уже успел соскучиться. Как же хорошо дома! Век бы никуда не уходил, и пропади пропадом эта чертова война!

Алешка не переставал плакать, поэтому я измельчил остававшиеся в кастрюле макароны с мясом и сунул ему в рот пол-чайной ложки. Ребенок затих, разбираясь с новыми вкусовыми ощущениями, но вскоре проглотил и потребовал ещё, затем ещё и ещё, а потом сынишка уснул с сытым и счастливым выражением лица. Я уложил его обратно в кроватку и принялся сочинять документы, которые мне помогут выбраться из этой передряги. Потом вернулась жена, я попросил её нагреть воды, чтобы помыться, и сел за печатную машинку, в течении полчаса перепечатав текст с черновика. Потом помылся и наконец-то затащил в койку Болеславу. Через два часа интенсивных ласк и физических упражнений, супруга озабоченно сказала: