И тогда я ее убила - Барелли Натали - Страница 54

Кэрол сидит слева от Джима, она протягивает через стол руку, и я неловко ее пожимаю.

— Рада тебя видеть, Эмма. Так здорово, что ты смогла прийти.

— Правда? Мило с твоей стороны. Вот бы еще мой муж сказал то же самое.

Джим уже взял нож с вилкой и теперь демонстративно режет спаржу. Сбоку на шее у него пульсирует жилка, а на лбу, как раз между глазами, багровеет пятно. Он становится таким в стрессе. Или когда злится. Или взбешен так, что дальше некуда.

— Я вас прервала, простите, да еще во время тоста. Давайте продолжим! — Я встаю, отодвигаю стул, но не рассчитываю силу, и он опрокидывается на пол. — Ох, оставьте это, оставьте, — машу я рукой, хотя никто не пытается его поднять. — Давайте, народ! Нужно произнести тост!

Никто не знает, что делать, — все смотрят на Джима, ожидая намека, подсказки, чего угодно.

— Сядь, Эмма, — бормочет он.

— Нет! Ну что же вы? Это же праздник, так? Ну-ка вставайте все! — На случай, если они не понимают, что значит встать, я поворачиваю руку вверх ладонью и делаю ею энергичные движения в сторону потолка. Терри, дай ему бог здоровья, вскакивает и поднимает бокал:

— За «Миллениум» и его талантливого руководителя!

Остальные наконец робко следуют его примеру, встают и повторяют мои слова под скрип стульев.

— И пусть этот успех будет первым из многих! За министерство финансов! — добавляет Терри.

— За министерство финансов! — подхватывает общий хор.

— За мой миллион баксов, который сделал контракт возможным! — восклицаю я, так резко поднимая бокал, что половина содержимого проливается на скатерть. Я одним глотком осушаю остаток, но на сей раз хор молчит. Все смотрят на меня, затем — на Джима.

Джим встал. Я вижу это краешком глаза. Он хватает меня за локоть. Теперь уже все лицо у него свекольного цвета. Я несколько волнуюсь, как бы его удар не хватил, а он резко дергает меня от стола, и я спотыкаюсь, чуть не упав. Каблук зацепляется за ножку стула, и лабутен слетает со ступни.

— Пусти! Перестань! — кричу я, но он идет слишком быстро, увлекая меня за собой; его пальцы впились мне в руку чуть выше локтя.

Персонал ресторана пялится, когда мы проходим мимо, однако никто не пытается остановить Джима. Вероятно, у всех на уме одно и то же: чем скорее меня тут не будет, тем лучше для каждого.

Джим толкает плечом стеклянную дверь, дергает меня за руку, хватает за плечо и выталкивает из ресторана. Я падаю на тротуар.

— Ты пьяна. Поезжай домой, Эмма, — с отвращением глядя на меня, говорит Джим.

Я упираюсь руками в асфальт, приподнимаюсь и умудряюсь сесть. Мимо Джима проскальзывает официант, протягивая ко мне руку. Я тоже тянусь к нему, благодарная за то, что он готов помочь мне подняться, однако нет: он принес мою туфлю и сует ее в протянутую ладонь.

— Вызвать такси, мэм? — спрашивает он.

— Нет, — я сглатываю и чувствую, как в горле клокочут рыдания, — все в порядке. — Ухитрившись встать, показываю на противоположную сторону улицы, где припаркована (если честно, кое-как) моя машина.

— Тебе нельзя за руль, — фыркает Джим.

— Тебе-то какое дело? Нечего мною распоряжаться, мудила! — кричу я.

И ковыляю через дорогу к машине. На колене ссадина, мне больно. Дверцу приходится открывать целую вечность, потому что я без конца роняю ключи. Оборачиваюсь посмотреть, наблюдает ли за мной Джим, но вижу его удаляющуюся спину: он возвращается в ресторан и машет рукой сбоку от головы, будто отгоняя источник раздражения, то есть меня.

Я прислоняюсь лбом к рулю и позволяю унижению меня захлестнуть. Рыдаю так, что даже дышать толком не могу. Погружаюсь в страдание столь глубокое, что не чаю из него выбраться. Я не хочу заводить мотор, не хочу вообще ничего делать, только сидеть тут и хватать ртом воздух.

Звонит телефон, и сперва я его игнорирую, потому что в этот ужасный миг мне кажется, что я никогда не была столь одинока и друзей у меня нет и быть не может. Ни единого. Некого попросить о помощи. И вызов переключается на голосовую почту.

Но телефон звонит опять. Кто бы это ни был, ему действительно хочется со мной поговорить. Я вываливаю содержимое сумочки на пассажирское сиденье и беру трубку.

— Алло? — удается выдавить мне.

— Эмма, это Николь. Надеюсь, я не слишком поздно.

— Николь?

— Николь Каллаган — ну, знаете, из телефонной компании.

— А-а, Николь, повисите секундочку, пожалуйста. — Я кладу телефон, сморкаюсь, вытираю лицо. — О’кей, Николь, прошу прощения. Слушаю вас.

— Просто хотела сообщить, что добыла для вас адрес.

Я резко выпрямляюсь.

— Добыли адрес?

— Да, мой парень отследил айпишники. А чего тянуть-то? У вас ручка есть?

— Сейчас, минутку. — Я роюсь в вещах на сиденье, беру ручку, старый чек и сообщаю: — Я готова.

Она диктует, а я записываю. Это не мой адрес. Не знаю почему — похоже, я действительно схожу с ума, — но я почти поверила, что каким-то образом за всем этим стоит Джим.

Закончив разговор, я смотрю на листок бумаги с неровными каракулями. Я не в том состоянии, чтобы сцепиться с шантажистом, но мне надо знать, кто меня мучает, и положить этому конец. Хватаю с пассажирского сиденья кошелек, вываливаюсь из машины и устремляюсь к кофейне в конце квартала.

Через полтора часа я паркуюсь перед ухоженным домом из бурого песчаника. Не знаю, кто здесь живет, — ни разу не бывала в этом районе, — зато вот-вот выясню, кто ненавидит меня настолько сильно, что последнюю пару недель превращал мою жизнь в ад. Неужели всего лишь пару недель? А по ощущениям — века. Но кто бы ни был мой обидчик, такое впечатление, что он не больно-то нуждается в моих деньгах. Это не многоквартирный дом, а особняк. Его окна темны; обитатели, вероятно, уже спят, время-то близится к полуночи. Я прихлебываю горячий черный кофе из очередного стаканчика и постепенно прихожу в себя — ну или хотя бы трезвею. Я готова встретиться лицом к лицу со своим ночным кошмаром. Наверное, следовало бы бояться: в конце концов, преследователь кое-что знает обо мне, кое-что очень тайное, а я не знаю о нем абсолютно ничего. Но страхи позади. Меня трясет от гнева. Я не спеша разглядываю окна и гадаю, кто спит за этими занавесками в спальне наверху. У меня есть все время на свете, и я жду, когда стану достаточно трезвой. Подкатывает такси, оно останавливается перед домом, и через мгновение кто-то выходит из него и поднимается на крыльцо. Когда такси отъезжает, я тихонько открываю дверцу и перехожу дорогу. Фигура на крыльце оборачивается, услышав стук моих каблуков по тротуару.

— Эмма, что ты тут делаешь?

До Ханны быстро доходит, что мне все известно. Мое потрясенное лицо говорит само за себя: ей ясно, что я не ожидала ее тут встретить. Лицо у нее делается каменным, но она все же приглашает меня в дом.

— Чего ты хочешь, Эмма?

— Я думаю, вопрос в том, Ханна, чего хочешь ты.

Я иду следом за ней в гостиную. Она снимает пальто, бросает его на спинку дивана, я делаю то же самое. По-прежнему не глядя на меня, она направляется к антикварному барному шкафчику, достает бутылку скотча и два бокала, наполняет их, вручает мне один. Я беру его, хотя пить не собираюсь: на то, чтобы протрезветь, ушло почти два часа, во время которых я галлонами вливала в себя черный кофе.

— Тебе что, заняться больше нечем, — спрашиваю я, — кроме как меня доставать? Преследовать? Черт, ты вообще нормальная?

Ханна смеется, и сейчас смех ее звучит не слишком-то приятно.

— Да кем ты себя возомнила? — вдруг рявкает она, и никакого смеха уже и в помине нет. Она осушает бокал и быстро наливает себе еще, ведь бутылка по-прежнему у нее в руке.

Фантасмагория какая-то — стоять вот так посреди ее гостиной с бокалом виски. Со стороны это наверняка выглядит светским общением, а вот изнутри… ну, тут другая история.

— Знаешь, а я ведь в полицию обратилась.

— Сильно сомневаюсь.