Подари мне семью (СИ) - Гранд Алекса - Страница 44

Выжидаю несколько секунд, чтобы Ефремов исчез из поля зрения, и материализуюсь в обители нашего штатного юриста.

Что-то в груди екает, пока отчитываюсь уже по привычке. Жаркие всполохи мажут по ребрам. Гнев испаряется, уступая место щемящей нежности. Ее столько, что хватит поделиться с парой десятков семей.

Долго копил. Не растратил.

– Молодец. Спасибо, Никита.

Оторвавшись от бумаг, благодарит меня Кира и с тихим свистом выпускает воздух из легких. Разминает затекшую от неподвижного сидения шею. Притягивает, словно мощнейший магнит.

И я подчиняюсь. Уничтожаю разделяющие нас метры. Приклеиваюсь к ней подобно безвольной железяке.

Становлюсь у нее за спиной. Прохожусь пальцами по закаменевшим мышцам. Провоцирую тихий-тихий полустон-полухрип.

– Возьму ключи от твоей Хонды, ладно?

– Зачем?

– У тебя там на бампере большая царапина и на левом крыле. Отвезут твою ласточку в малярку. Отполируют или перекрасят. Считай, что я так за тобой ухаживаю.

Не хочу вмешивать ее в скандал. И ментами пугать не хочу.

Поэтому, минуя острые углы, вываливаю сразу все имеющиеся у меня аргументы и с удовлетворением отмечаю наметившийся прогресс. Ильина не пытается строить из себя сильную и независимую женщину. Не открещивается от помощи, не отказывается от подарков и больше не предлагает разделить счет на продукты поровну.

Мурлычет едва различимо разомлевшей от ласки кошкой. Стаскивает со ступней изящные туфли на острой шпильке. И прикрывает веки, растворяясь в моменте.

А у меня башню сносит от ее податливости. Хочется вечно касаться хрупких ключиц, наслаждаться шелком платиновых волос и не контактировать с внешним миром.

Мир, правда, против. Суровый, он в два счета ломает зыбкую гармонию и оглушает заливистой трелью.

– Никита.

– Ау.

– Возьми трубку. У тебя телефон звонит.

Вытянувшись в струну, констатирует очевидное Кира и пытается вернуться к заброшенным бумажкам, пока я выуживаю мобильник из кармана пиджака и враждебно сканирую светящийся экран.

Даша.

Выдох, другой, третий. Прикидываю, что могло понадобиться этой пиранье, и пропускаю момент, когда Кира резко оборачивается, жмет на клавишу принятия вызова и одними губами произносит: «Ответь. Жена ждет».

– Алло.

Недовольно. Сухо. Зло.

– Здравствуй, Никита.

Мягко. Мило. Заискивающе.

– Что хотела?

– Ты не пришел сегодня на заседание.

– Естественно. Для этого у меня есть адвокат. Что-то еще?

– Да. Папа готов продать свою долю этому твоему Багирову. Может, увидимся вечером и все обсудим?

– Скину тебе контакты Богдана. С ним обсуждайте.

Выцарапываю из себя грубо и скидываю вызов, понимая, что лечу в разверзнувшуюся под ногами пропасть. Увернувшись от моей ладони, Кира откатывается в сторону и превращается в Снежную королеву.

Не улыбается больше. Сжимает побелевшие губы в тонкую полосу. Старательно поправляет смятый мной воротничок лавандовой блузки.

И это ее отчуждение бесит.

– У нас еще много висяков нерешенных. Не могу ее заблокировать.

Вскидываюсь. Искрю, как неисправная проводка. Оправдываюсь зачем-то и чувствую себя полным идиотом, в то время как Кира скручивает волосы в тугой пучок и ледяным тоном, которым можно заморозить целую реку, сообщает.

– А я у тебя этого и не прошу. Я вообще тебе ни слова не сказала.

– Кира!

– Иди, Лебедев. Мне надо работать.

Кира

– Кир, ты серьезно?

– Да.

Я указываю кивком головы на дверь и демонстративно поднимаю вверх бумажки, прячась за недочитанным контрактом. Листки перевернуты вверх тормашками, буквы расплываются, накатывают глупые непрошеные слезы.

Шмыгаю носом и с силой кусаю губы, чтобы переключиться на физическую боль.

За эти несколько дней я так сильно привыкла к тому, что Никита посвящает нам с Митей все свободное время и остается на ночь в нашей квартире, что забыла о маленьком таком нюансе.

У Лебедева есть законная жена. Которая носит его фамилию. Которая может позвонить ему в любое время суток и будет права. А я нет. Ведь разбирательство в суде пока в самом разгаре, и ничто не помешает Никите отозвать иск, если он вдруг передумает.

Если пресытится нашим общением. Или решит, что все еще любит Дашу.

Каменею от этих мыслей, хоть новая версия Лебедева не дала мне ни единого повода в нем усомниться, и отшвыриваю в сторону договор. Черная ревность опутывает щупальцами сердце, наполняет горечью рот и отравляет злобой все существо.

Эгоистично, но я до дрожи в конечностях хочу, чтобы Никита обрубил все контакты с Дарьей и ее семьей. Не отвечал на сообщения, не срывался никуда по первому звонку и стер все, что когда-то их связывало.

– Обедать в кафе пойдешь?

Не замечаю, как стрелка настенных часов доползает к двум, и вздрагиваю, стоит Лебедеву снова оказаться в поле моего зрения. Без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами он заполняет собой все пространство и рассматривает меня так пристально, что перехватывает дыхание.

Со мной что-то не так? Тушь потекла и прочертила черные дорожки на щеках?

С трудом удерживаюсь от того, чтобы не достать зеркальце и не проверить предположение, и выталкиваю короткое нейтральное.

– Нет.

– Превосходно. Значит, поедим здесь.

Только сейчас обнаруживаю здоровый бумажный пакет у Никиты в руках и с толикой любопытства наблюдаю за тем, как он сдвигает в сторону монитор моего компьютера, убирает папки в стоящий за моей спиной шкаф и возвращается, чтобы выложить на стол контейнеры с солянкой, пюре, куриными отбивными и салатом.

– Проголодалась?

– Нет.

Кривлю душой из вредности, но мой желудок тут же меня подводит. Громко урчит при виде всего этого великолепия и не оставляет шанса отказаться.

– Проголодалась.

Ухмыляясь, делает правильный вывод Лебедев и размещается в кресле напротив. Распаковывает свою порцию, пока я скольжу оценивающим взглядом по его переносице, и вообще ведет себя так, как будто мы с ним не спорили на повышенных тонах каких-то пару часов назад.

И эта его непрошибаемая уверенность бесит и восхищает одновременно. Он совершенно точно не допускает мысли, что я могу выставить его в коридор или вылить ему на голову солянку.

Солянку, кстати, жалко. Она пахнет так одуряюще и дымится так аппетитно, что я подтягиваю тарелку к себе, кладу туда сметану и опускаю пару долек лимона.

– Божественно, правда?

– Правда, спасибо.

Благодарю Никиту, вспоминая об обычно присущей мне вежливости, и за несколько минут расправляюсь с первым блюдом. Промокаю губы салфеткой, отправляю пустой контейнер в урну и удивленно смотрю на Лебедевский телефон, скользящий ко мне по столешнице.

– Я заблокировал Дарью. Ты довольна?

– Не обязательно мне показывать.

Отнекиваюсь, а сама кошусь на разблокированный Никитой экран. Тугой комок, пульсировавший за грудиной, рассасывается. Иголки больше не колют кожу, и ревность больше не выжигает кислотой нутро.

Становится тепло оттого, что Лебедев не стал отмахиваться от моих переживаний, не счел их глупыми и поступил так, чтобы было комфортно мне.

– Спасибо.

Благодарю его сиплым шепотом и возвращаю мобильный. Наши пальцы соприкасаются, высекая сотню незримых огней. Пульс нещадно частит. А Никита не находит ничего лучше, чтобы поднять тему, которую я предпочитаю избегать.

– Мама просила напомнить, что ждет нас на ужин.

– Дай мне еще немного времени. Сергея Дмитриевича как раз выпишут из больницы. Соберемся всей семьей.

– Ты просто не можешь ее простить, да?

Сглатываю судорожно и замолкаю.

Прокручиваю на быстрой перемотке кадры из прошлого. Никитин день рождения, на котором все косились на меня, как на белую ворону в их великосветской тусовке. Матч за выход в плей-офф, куда приперся Никитин отец и долго и нудно втолковывал мне, что я не лучшая партия для его сына. Вечеринка, на которой его сестра по чистой случайности опрокинула на мое светло-сиреневое платье графин с пуншем.