Рай - Гурна Абдулразак - Страница 25

— С чего Богу проявлять милосердие к невежественным тварям вроде вас? — орал он, слова его с трудом различали те, кто стоял рядом. — Это всего лишь буря. Почему вы так себя ведете? Ой-ой, змея проглотила солнце! — передразнил он, вращая бедрами в издевательской пародии на бабское поведение. — Ой-ой, горе-злосчастье! Дурной знак! Ой, путь нам преградят демоны! Так спойте же песенку, чтобы рассеять злые чары. Или сожрите мерзостный порошок, которым вас снабдили знахари! Что, неужто не знаете каких-нибудь заклинаний? Может, зарежете козу и погадаете по желудку? Вы одержимы страхом перед демонами и всякими предзнаменованиями, а еще называете себя людьми чести и важничаете. Ну же, спойте песню, чтобы отогнать злую волшбу.

— Я полагаюсь на Бога! — вскричал Симба Мвене. — Тут не все трусы.

Мохаммед Абдалла смерил его пристальным взглядом. Он стоял под дождем, вода текла с него ручьями. Он словно тщательно взвешивал и слова, которые произнес Симба Мвене, и как тот держался, когда их произносил. Затем мньяпара усмехнулся с тщательно отмеренной злобой и кивнул. В бурю Мохаммед Абдалла вновь стал самим собой, в хаосе он метался и орал с упоением.

— Хайя, хайя, — подгонял он носильщиков. — Если не хотите, чтобы я расписал вам задницы тростью, угомонитесь-ка живо. Посмотрите на сеида: он рискует потерять куда больше, чем вы. Что у вас имеется, кроме жалкой жизни, которая никому не сдалась? А у сеида — его богатство и богатство, которое вверили ему другие люди. Он должен заботиться и о вашем благополучии, не только о своем. У него от Бога дар вести дела. У него красивый дом, куда он хочет вернуться. Все это он может утратить, но разве он носится по двору, кудахча, как курица с яйцом? Демоны! Сотню демонов и тысячу ифритов вам в глотку, если не прекратите этот галдеж. Делом займитесь, укройте провизию и товар! Хайя!

Дождь не стихал до поздней ночи, к тому времени постройки обрушились, скот унесло потоком, животные тонули в огромных лужах, вспененных яростной бурей. Сорвало крыши с уборных, переломилось и рухнуло одно из хлебных деревьев на росчисти. Чудом уцелели голубятни, так сказал Хамид. Во дворе до утра жгли факелы, носильщики и охранники пытались спасти все, что могли. Теперь уж они переговаривались бодро, порой поливая друг друга насмешливой бранью, выкрикивая ругательства. Они изумлялись царившему вокруг хаосу и разрушению, но вроде бы не были ими удручены.

Утром, когда все было готово, дядя Азиз подал сигнал.

— Хайя! — сказал он. — Доставьте нас вглубь страны.

Мньяпара возглавил процессию, он держался очень прямо, несмотря на боль в плече, задирал голову с презрительным высокомерием аристократа. Ему было трудно сохранять прежнюю осанку, он знал это и все же надеялся, что сумеет произвести достойное впечатление на этот наемный сброд и на грязных дикарей, мимо которых шествовал. Чтобы подчеркнуть размах нынешней экспедиции, к барабанщику и трубачу добавили двух горнистов, целый оркестр. Первым вступил рог сива, его протяжные, внушающие почтение звуки пробуждали в каждом тайную тоску, а затем присоединились остальные музыканты и возвеселили сердца путешественников, шагавших в неведомые земли.

Хамид стоял на террасе и смотрел им вслед — встревоженный, напуганный. Юсуф припомнил, что говорил Хуссейн: Хамид втянулся в игру, которая ему не по средствам, — и задумался, не эта ли мысль терзает Хамида. Он представил себе, как отшельник смотрит на них с высокой своей горы и качает головой при виде такого безумства. Рядом с Хамидом стояли его маленькие сыновья, но ни Аши, ни Маймуны Юсуф не увидел, как не увидел и Каласингу, а ведь надеялся, что тот выйдет их проводить. Сам он навестил Каласингу и рассказал ему о предстоящей экспедиции, и Каласинга пустился восхвалять путешествия в дальние страны, обрушил на мальчика свои фантастические советы. Не забывай раз в неделю капать в ухо немножко масла, иначе там отложат яйца глисты и черви. До последней минуты Юсуф воображал, как сикх драматически вырулит навстречу на грязную дорогу, выскочит из грузовика и отдаст честь проходящим мимо. Каласинга всегда салютовал по-военному в такие важные минуты. Но, вероятно, он правильно сделал, что остался дома, подумал Юсуф, вспомнив, как носильщики смеялись над тюрбаном сикха и его заплетенной в косички бородой.

В первый день они далеко не продвинулись, удовлетворились тем, что отошли от города. Носильщики жаловались на усталость после безумной ночи, но Мохаммед Абдалла угрозами и криками подгонял их. Ранним вечером разбили лагерь и принялись разбираться, в какое положение они попали и что ждет впереди. Ливень пропитал землю, прибил пыль, и казалось, будто земля тут жирная, налитая соком. В ясном свете блестели деревья и кусты, доносились звуки торопливой пробежки, что-то отчаянно царапалось, словно сама земля пробуждалась. Остановились они у небольшого озера, берега которого истоптали животные.

Поначалу Юсуф затесался среди носильщиков: сам не зная почему, он предпочитал держаться подальше от дяди Азиза. Но вскоре Мохаммед Абдалла отыскал его и отправил в конец каравана, а там купец приветствовал его дружеской улыбкой и шлепком по затылку. Вскоре мальчик понял, что здесь ему и надлежит быть, выполняя поручения дяди Азиза. После той первой остановки все заботы об удобстве купца легли на него. Он расстилал его циновку и приносил купцу воду, устраивался рядом с ним, ожидая, пока приготовят еду. Дядя Азиз будто не замечал буйного веселья своих спутников, он спокойно озирал окрестности, словно каждая деталь ландшафта требовала особого внимания.

Проследив за тем, как обустраивается лагерь, мньяпара присоединился к дяде Азизу, сел напротив него на циновке.

— Когда смотришь на эти места, — дядя Азиз нехотя оторвал взгляд от окрестностей, — душа устремляется ввысь. Здесь так светло, так чисто. Кажется, будто здешним обитателям неведомы ни старость, ни болезни, будто дни их полны радости и заняты поиском мудрости.

Мохаммед Абдалла захихикал.

— Коли есть на земле рай, он прямо здесь, прямо здесь, — пропел он, кривляясь, и вызвал у дяди Азиза улыбку.

Вскоре они заговорили по-арабски, жестами обозначая направление, споря о преимуществах того или иного маршрута. Юсуф пустился бродить по лагерю, мимо аккуратных стопок товара, мужчин, собиравшихся группами вокруг небольших костров и своего имущества. За немногие часы, что они провели здесь, лагерь приобрел сходство с маленькой деревней. Кое-кто звал Юсуфа выпить чаю или делал менее пристойные предложения. Больше всего народу толпилось вокруг Симбы Мвене, который развалился, опираясь на мешки, а слушатели наклонялись ближе послушать его рассказы о немцах. Симба с восторгом повествовал о строгости и неумолимости немцев. Малейшее нарушение карается, сколько бедолага ни молил бы о милости и ни клялся исправиться, говорил он.

— У нас, если виновный выкажет раскаяние, нам уже трудно его наказать, особенно когда приговор суров. Люди приходят и просят за осужденного, у всех есть близкие, кто будет оплакивать казненного. А у немцев все наоборот. Чем суровее наказание, тем судьи решительнее и непоколебимее. Как только приговор произнесен, можешь молить, пока у тебя язык не распухнет, а немец будет стоять перед тобой, глаза у него сухие, ни малейшего смущения на лице. А потом ему надоест тебя слушать, и ты поймешь, что выхода нет — только принять наказание. Вот как они проделывают все то, на что, как мы видели, они способны: не позволяют сбить себя с толку.

Сгущались сумерки, воздух наполнился ревом и воплями животных, которые пришли к воде поесть и напиться. Юсуф никак не мог заснуть, его мучил страх, лежать было неудобно. Поразительно — как это они расположились на продуваемом склоне горы, ночью, а вокруг рыщут голодные звери, рычат на расстоянии одного прыжка. И тем не менее, похоже, уснули все, кроме стражей, забаррикадировавшихся позади мешков с товарами. А может быть, никто и не спит, думал Юсуф, может, лежат молча и терзаются тревогой.

5