Гори, гори ясно (СИ) - Вран Карина - Страница 3

— Сдается мне, это и к короткоживущим вполне относится, — не удержался я от комментария.

Эти мои слова были встречены благосклонной улыбкой.

— Так вот, о годах расцвета и о пресечении рода вы, Андрюшенька, прочтете на досуге сами, — моя собеседница кистью указала на книгу. — Я же посчитала нужным сообщить вам другое. Вы — не первый из рода Бельских, кто прошел сквозь огонь и уцелел.

Я подался вперед, не скрывая своей заинтересованности. Полагаю, любой на моем месте повел бы себя так же. Сведения, что решила мне передать Палеолог, по одним только оговоркам тянули по ценности на бриллиант в дорожной пыли.

— День начался с ясного неба, безветрия и щебета птиц, — хозяйка откинулась назад, смежила веки. Вспоминая? Зазывая в давнишние воспоминания меня? — О ханском войске, обошедшем разряды, знали. Но безбоязненно ждали: воеводы успели войти в город. Вот — воины, чего за их спинами страшиться? Подлых захватчиков, железа да стрел? В домах укроемся, в церквях...

Изогнулись в усмешке губы, так, что я невольно сравнил их с движущейся змеей.

— Простите, что перебиваю, — встрял в рассказ. — Но можно ли чуть поконкретнее? Что за город, что за хан? Насколько помню, набегами куда больше одного хана занималось. Что за воеводы, опять же?

Она глянула на меня с укоризной, чего я якобы не заметил. Эта манера Феди Ивановны речь заводить не с начала, а откуда-то с середины истории, здорово сбивала с толку. Возможно, на то и был расчет. Возможно, обычный круг ее собеседников настолько «в теме», что не нуждается в уточнениях и датировках. Я не таков, и сбиваться с толку мне еще в прошлый раз не понравилось. Так что — восторженный туземец улыбается и машет. Опробованный ход, действенный.

— Город на Москве-реке. Год, когда заполнилась река эта — трупами, — вроде как ответила на мой вопрос Палеолог, но все в той же манере «сам догадайся». — Хан Девлет-Гирей. Из воевод интересен и важен один — Иван. Дмитриевич, как и ты. Иван Дмитриевич Бельский.

И пауза — я к таким в исполнении Феди Ивановны уже начал привыкать. Эх, мне бы знание и страсть к истории, как у Бартош — глядишь, и понимал бы с полуслова озвученные воспоминания специалиста по древностям.

— Царь — тоже Иван — тот берегом ушел из города, — не дождавшись от меня реакции, кроме все тех же интереса и внимания, продолжила хозяйка. — Хан же обрушил на город огнище: посад... предместье подожгли по его приказу. И сменилось безветрие шумным огненным штормом. Казалось, поджег хан само небо, и то, обрушившись, пролилось огнем на землю. Помчалась по улицам буря пламенная, срывая крыши, сжигая все на своем пути.

Пересказ событий взбудоражил. Шторм с ярчайшими молниями, на днях отгремевший над городом, стоял перед глазами. Представилось, как вместо ливня потоками хлещет огонь, как раздувается он в бешеных порывах ветра. Как выжигает во все стороны — и строения, и людей.

И как стоит в этом пламенном безумии невысокая девушка. Ее руки раскинуты, в темных глазах плещутся отблески огня.

— Впоследствии Иван Бельский был признан погибшим, — резко сменила настроение повествования Палеолог. — Задохнувшимся в подвале своего дома. Однако же, несколько лет спустя, мой знакомец, заслуживающий доверия, собственными глазами видел Ивана Дмитриевича. Живым, здоровым и необожженным. Слово того свидетеля, как и слово мое — крепко и истинно. То был он, а не кто иной.

— Как такое возможно? — удивился я. — То есть, если бы обгоревший труп приняли за него, я бы понял. А если он задохнулся...

Девлет-Гирей, горящая Москва и Иван на царстве — это который Грозный, тут даже я догадался. Первопрестольная вспыхивала неоднократно, но, чтобы так круто — не каждый год. И привязка к личностям.

Тут, пожалуй, то сыграло свою роль, что урок о набегах Девлет-Гирея пришелся на время болезни нашей исторички. Ее подменила молоденькая студенточка. И вот она урок вела так, что хотелось не только на симпатичную фигурку глазеть, но и слушать, что именно практикантка говорила. Так что в моей памяти отложился в неплохой сохранности урок про набеги эти. Один из них привел к страшному горению, и пленению тысяч мирных жителей, а второй завершился убедительной, разгромной победой над татарами. Побили, посекли — говорилось про наших; побежали, потонули — про неприятеля.

Что по тем временам было в развитии криминалистики? Полагаю, шиш да маленько, как Мал Тихомирыч выражается. Подкинуть что-то из фамильных украшений, доспехи напялить на схожее ростом и комплекцией тело. Обуглить до неузнаваемости. Готово! Формулировка «задохнулся в подвале» неузнаваемости не предполагала.

— Меня не спрашивай, «как», — покачала головой Федя Ивановна. — Способы разные есть. Может, мороком, может, подкупом. Ближе первое, так как при встрече той Иван был с колдовкой рядышком. А та как раз хороша была в наведении мороков. И знаю я, что с той колдовкой прыгали они через костер в купальский праздник. Закона то не нарушило: жена Ивана из Шуйских уже упокоилась. Знаю, что позже родился у них сын. Родовое имя тот взял по матери.

— К чему такие сложности? — задал вслух я крутившийся на языке вопрос. — Чтобы жену сменить?

— Если б только для того, — сдержанно улыбнулась моя собеседница. — Проще было несчастный случай провернуть. Не с собой, с женой. Нет. Царь, осмеянный ханом, не простил бы воеводу. С Бельскими и до того было остро да колко, а тут воевода город не уберег. Ему бы под ноги так и так углей подгребли. Может даже, ввиду высокого родства, сам царь своим посохом и подгребал бы... Нет, не жить было Ивану после сожжения Москвы. Другое любопытнее: как он из горящего города вышел?

— И как же? — не стал я разочаровывать Федю Ивановну, та явно этого вопроса от меня ждала.

— Не знаю, — с улыбкой развела руками она. — Знаю лишь, что костер с новой женой он перепрыгивал — одним из нас. Одним из мира Ночи.

— А поподробнее? — это уже самый настоящий интерес был. — Кем именно?

Серьезно, я-то уже настроился на то, что покровы тайны с картины фамильного древа будут сорваны. Целиком и полностью.

— Знакомец мой не спрашивал напрямик, — изобразила сожаление специалист по древностям. — А я не просила его, чтоб допытывался. Не столь велико было мое любопытство. Это повлекло бы за собой либо долг, либо неприязнь. Я такого не люблю.

Спрашивается: и стоило ли меня дразнить?..

— Вы предположили, что огонь признал меня за своего потому, что мой предок, возможно, с огнем был в ладах? — эту речь я произнес, скорее, для Палеолог, чем для себя. — А как так получилось, что я — Андрей — снова Бельский? Не какой-нибудь... не знаю, Петров?

— Про сродство с огнем и кровь общую вы верно мои догадки истолковали, Андрюшенька, — просияла Федя Ивановна. — Подлинно говорю: возвышение ваше — лишь вопрос времени. Про фамилию же: другой ваш предок, живший уже позже, воспылал чувствами к девице из рода живописцев Бельских. Принял сие, как знак. Вошел в род.

Значит, были-таки живописцы. А то я успел подумать, что про них мне лапшу на уши вешали.

— Безмерно признателен вам за этот экскурс, — повторно согнул шею. — За мной...

И снова взлетела кисть руки в останавливающем жесте.

— Все, что мной сказано — сказано по доброй воле, без долговых обязательств, — казенно проговорила она. — В знак моего к вам расположения.

После этого я снова засобирался, и чуть не забыл про еще один вопрос. Не то, чтобы особой важности он был, но у кого еще о таком справляться, как не у специалиста по памятникам письменности?

— Федя Ивановна, а не подскажете, почему планетника так называют? Немало я всяких новых слов узнал за последний месяц, и все они были... как бы так выразиться... О! С налетом старины. А планетник на их фоне сильно выделяется. Чужеродно звучит, я б сказал. Тучеводец — куда как ближе.

— Вам бы по стопам батюшки пойти, — всплеснула руками моя собеседница. — Раз подобное любопытство возникает. Взгляните: вы слышите слово, трактуете его на современный лад и потому замечаете нестыковку. В вашем понимании, в том значении слова «планета», как оно вам известно и привычно. Небесное тело, вращающееся по орбите вокруг звезды.