Тяжело в учении, легко в бою (СИ) - Лифановский Дмитрий - Страница 23

При воспоминании о родных улыбка пропала, а лицо девочки исказила гримаса боли. Перед глазами мелькнула мама, уходящая на службу. Худая, бледная, с впавшими глазами. Она подошла к лежащей на кровати и укутанной в старый отцовский полушубок дочери и, погладив ее по голове, чмокнула в нос. А потом вышла из дома и больше не вернулась. А через два дня умерла тетя Капа. Просто утром не встала с кровати и все. Вале тогда стало очень страшно оставаться в одной комнате с тетей — неподвижной, холодной, с застывшими, уставившимися в потолок мертвыми глазами. Она стала стучаться к соседям по коммуналке, но ей никто не открыл. Странно. Дядя Иосиф должен был быть дома. Наверное, ушел получать паек. Да и Левины почему-то не открыли. Валя села в коридоре и стала ждать, когда вернется кто-нибудь из соседей. Но никто не пришел. А потом стемнело. Очень хотелось кушать, было жутко одной и холодно. Пришлось вернуться к себе в комнату. Тетя Капа все так же лежала, ее белое лицо с блестевшими в наступившей темноте мертвыми глазами вызывали пробирающий до самого нутра ужас. Валя подбежала к телу и быстрым, судорожным движением натянула на это пугающее лицо одеяло. Стало немного легче, но все равно было очень страшно. Еще и печка почти потухла. Дура! Чего сидела, ждала?! Теперь чтобы разжечь дров больше уйдет, а их и так совсем мало. А сейчас, когда она осталась совсем одна, где их брать? Да и еду тоже. Надо поискать карточки, где-то должны быть, но это завтра. Валя привычно настрогала щепочек и раздула буржуйку, кинув туда несколько дощечек от разломанного ящика. Весело и уютно затрещал огонь. На мгновение показалось, что вот-вот вернется со службы мама. Валя оглянулась на дверь. Вот же кулема! Дверь не прикрыла! Пришлось вставать от теплой печки и идти закрывать, чтоб тепло не уходило. На обратном пути подошла к столу, налила в металлическую кружку воды и отломила себе кусочек сухаря. На столе осталась вторая половинка, точно такая же, как и была у нее в руках, величиной чуть меньше половины ее детской ладошки. Дошла до буржуйки и поставила на нее кружку, пусть греется кипяток. А сама маленькими кусочками стала откусывать грубый черствый хлеб, подолгу рассасывая кусочки. Это было ее изобретение. Она не жевала хлеб, а сосала его, гоняя во рту. Так казалось сытнее. Голод не унялся, живот все так же сводило, но стало немного получше. Обжигаясь, выпила кипяток. От тепла и еды сразу осоловела. Кое-как доползла до кровати и, закутавшись в тулуп, уснула.

Утром проснулась от холода. Кружилась и очень болела голова, появился кашель и озноб. Наверное, простыла вчера, когда сидела в коридоре. Опять раздула огонь в печке и доела остатки хлеба. Еле-еле нашла карточки. Были они у тети Капы под подушкой. И зачем она их туда спрятала? Еще раз постучалась к соседям. Никто так и не открыл. Куда ж они все подевались?! Очень хотелось кушать. Одного хлеба было мало. Раньше мама со службы приносила еду: крупу, вяленую рыбу, крахмал, один раз даже сахар принесла. А сейчас все продукты кончилась. Надо собираться и идти отоваривать карточки. Куда идти Валя знала, ходила с тетей Капой. Но одно дело идти с взрослой женщиной, а другое самой. Карточки могли отобрать или украсть. В очереди говорили, что и убивают за них, Валя сама это слышала. Самочувствие становилось все хуже и хуже. Ломило кости, дышалось тяжело. Однако, деваться некуда, оделась и пошла на продпункт.

Стоило выбраться из колодца двора на улицу, как холодный промозглый ветер бросил в лицо колючий снег. Девочка покачнулась, неожиданно накатила дурнота, еще сильнее заболела голова. Пристроившись в спину шагающему в нужную ей строну прохожему, Валя шла, наклонив голову от ветра и механически переставляя ноги. Как же тяжело идти, а еще этот ветер! Девочка не заметила, как мужчина, шедший впереди, пошатнулся и, заскользив по наледи, упал, перекрыв ей путь. Она шла и шла пока не споткнулась о лежавшее поперек дороги тело. Упав, увидела прямо перед собой такие же мертвые, как у тети Капы глаза. В ужасе девочка скатилась с трупа в снег. Попыталась встать, но сил уже не было.

Вале повезло, полузамерзшую ее нашел патруль. Девочку отправили в детский дом санаторного типа, куда свозили таких же, как она ослабевших от голода, оставшихся без родителей детей. Там их немножко подкармливали, оказывали медицинскую помощь и отправляли на Большую землю. Так она встретила своего теперь уже братика. Когда Саша кинулся к ней на аэродроме, она сначала испугалась. А потом ей стало жалко этого парня, захотелось подойти к нему, обнять, что-нибудь сказать. Но Валю крепко держала за руку девушка в летной форме, а спустя мгновение парень уже пришел в себя и дал команду к погрузке.

И вот он ее нашел. Специально искал. Такой же одинокий, потерявший всех близких, как и она. Пришел и предложил ей стать его сестрой. Вот так вот просто. Валя даже сначала не поняла, что хочет от нее этот летчик. А когда поняла, не поверила. А Саша ее уговаривал, предлагал подумать, пока он с фронта не вернется. Глупый он, хоть и старше! Чего тут думать?! Она согласилась сразу. Как он обрадовался! И одновременно расстроился, что нельзя забрать ее к себе сразу. Обещал сделать это, как только вернется с фронта. Просил подождать, месяц или два и все решится. Конечно же, она будет ждать! Даже дольше будет ждать! Главное ей есть, кого ждать, она снова не одна!

— Ты только вернись, братик! Останься живой! А я тебя подожду! — шептала девочка, бездумно выводя линии на промерзшем окне.

Мехлис хмурил лоб, изредка бросая на Сашку задумчивые взгляды. Он словно хотел что-то сказать, но никак не мог решиться. Странное, абсолютно несвойственное армейскому комиссару поведение. Наконец, решившись, он начал разговор:

— Александр, я постараюсь решить твой вопрос без этого, но может получиться так, что мне придется усыновить вас с Валей.

— Это обязательно? — в принципе, парень был и не особо против. Лев Захарович ему нравился. Если б еще не его фанатизм! Только бы не начал опять агитировать за комсомол! То, что рано или поздно в организацию придется вступить, было понятно. Но становится комсомольцем, просто потому что так надо, без веры и понимания, считал для себя неприемлемым. Он видел, как относятся к комсомолу, к партии окружающие его люди. Для них это было нечто огромное и основополагающее, такое, за что можно и нужно отдать жизнь. Именно этого Сашка и не понимал. Погибнуть, защищая Родину — долг каждого, но вот погибнуть за торжество чьих-то там идей, казалось ему, по крайней мере, странным. Правда, парень и не стремился понять эти идеи. Сильно не до того ему было.

— Не знаю. Скорее всего. По закону, ты несовершеннолетний и права на усыновление кого-либо не имеешь. И признать тебя совершеннолетним, даже учитывая, что ты воюешь и являешься командиром, не получится. Нет такой возможности в нашем Законодательстве. И ни товарищ Сталин, ни товарищ Калинин на нарушение закона не пойдут. Так что это единственное быстрое решение твоего вопроса мне видится только таким. Конечно, если ты против, будем искать другие пути, но это долго и не факт, что получится.

— Да я не против, Лев Захарович, — пожал плечами Сашка, — только неудобно как-то, да и что Ваша жена и сын скажут? — и через паузу добавил, — И фамилию менять не буду!

— Глупости не говори! — голос Мехлиса прозвучал резко и жестко, — С Лизой и Леней решу! Они не будут против. Фамилия останется, это ты правильно решил. А с Валентиной я сам поговорю. Воюй спокойно.

— Спасибо, Лев Захарович, — Сашка был действительно благодарен этому человеку, тяжелому, безжалостному, но в то же время кристально честному и по-своему справедливому.

Мехлис кивнул, принимая благодарность и продолжил, сурово сдвинув брови:

— Ты когда заявление в комсомол подашь?! Мне его за тебя написать что ли?!

Сашка поморщился. Опять началось!

— Товарищ армейский комиссар первого ранга, ну какой из меня комсомолец?! Я же ничего в этом не понимаю!

— Плохо, что ты ничего не понимаешь! Наверное, придется мне оргвыводы делать по вашему комиссару и комсоргу! — зло выпалил Мехлис.