Польская партия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 25

Александр Михайлович смотрел на Гучкова и не немного пугался. Таким же возбужденным и взвинченным он видел его только в начале 1917 года, когда было уже все решено с Николаем II. А тут… Фрунзе… он был словно одержим этим внуком молдавского крепостного крестьянина. Он для него стал некой идеей фикс. Новым Наполеоном. Тем самым, которого он столько ждал и видел в любом мало-мальски сильном лидере.

— Вы даже не представляете, насколько он интересный собеседник.

— Отчего же? Учитывая его уровень образования и воспитания… вполне.

— Зря вы иронизируете. Если вам будет угодно, мы можем пройти ко мне, и я дам вам почитать некоторые письма, не имеющие конфиденциальных или личных вещей. Это один из самых образованных людей наших дней с невероятным кругозором.

— Где же он его сумел получить?

— Ума не приложу. Но, учитывая то, что он сдал экзамены по гимназическому курсу экстерном, то вероятнее всего следует говорить о самообразовании. Да и высшее образование он получил, защищаясь публично.

— Вы же понимаете, что это не образование, а цирк?

— Цирк, — согласился Гучков. — Но разве это отменяет того факта, что экзамен сдан публично?

Сандро не стал отвечать. Ему все то шоу, что регулярно устраивал Фрунзе было не по душе. Он как-то привык к камерному мирку Романовых, в котором подобное не требовалось. Гучков меж тем продолжил.

— И да, чуть не забыл. В последнем письме он просил вас предупредить про хулиганов, собравшихся пошалить. С тем, чтобы вы держались от них подальше. А еще лучше вели себя прилично, дабы он смог замолвит словечко перед «родительским комитетом».

— Перед родительским комитетом? — ошалело переспросил Сандро.

— Да, — улыбнулся Гучков. — Так же он просил передать, как искренне сожалеет о том, что это все нелепое исключение произошло. Особо он вас предостерегает от связи… хм… детишками Вовочки и бесноватым Коленькой. А также просит совета относительно безутешной матери.

— Детишки Вовочки, это ведь…?

— Да. Потомки Великого князя Владимира Александровича. Включая нынешнего претендента на престол — Кирилла Владимирович. Бесноватый Коленька — это Великий князь Николай Николаевич Младший. А безутешная мать…

— Вдовствующая Императрица Мария Федоровна, — перебил его Сандро.

— Именно.

— И что же ему от нее нужно?

— Он хотел бы, чтобы она прибыла в Союз для участия в погребение останков Николая 2 в Петропавловском соборе. Рядом с родственниками.

— А есть гарантии, что это его останки?

— Насколько я знаю на них указали участники расстрела. Но где-кто не разобрать. Там ведь уже только кости. Причем личных вещей не было — тела выбрасывались обнаженными. Поэтому он хотел бы похоронить их в общим братском погребении. И если Мария Федоровна не даст своего соизволения, произведет это за пределами Петропавловского собора. Возможно в Казанском соборе Питера или в Спасе на крови.

— Я поговорю с ней.

— Поговорите. Если я правильно понял, то он дает нам шанс. Всем нам. Кому-то умереть, а кому-то вернуться.

— Это не может быть игрой?

— Это и есть игра. Он знает, что часть РОВС отправилась в Польшу и ее сейчас вооружают англичане с французами для войны с Союзом. Но часть. В то время как другая ее составляющая — раздражена. И… — Гучков сделал рукой неопределенный жест.

— И он пытается нас рассорить…

— Отнюдь. Мы и так в сложных отношениях. Нет. Он пытается дать нам шанс, чтобы можно было оправдать наше возвращение.

— Вот как? Хм. Занятно. И что вы предлагаете?

— Действовать. Уверен, что другого шанса у нас не будет.

[1] Гучков был одним из немногих лидером российской эмиграции, который разгадал замысел Артузова (операция Трест) и предупреждал остальных. Хотя и не был услышан.

1928 год, апрель, 28-29. Москва и граница УССР

Легкие роты и батальоны, еще намедни приведенные в полную боевую готовность, развернувшись в правильные маршевые порядки, выдвигались по дорогам. Так, словно бы они планировали идти по территории неприятеля, хотя ехали по землям СССР.

— Учения какие, сынки? — спросил уже седой селянин на околице.

— Если бы… — горько произнес один из бойцов, проезжающих мимо.

— А чего?

— Беда дед. Беда…

— Неужто снова война? — ахнул селянин, глядя на безрадостные лица ребят. Обычно-то на учениях хватает балагурящих. А тут вон — все хмурятся.

Чуть помедлив он чертыхнулся. Нервно перекрестился. И поспешил домой. Ведь какая еще беда могла случиться? Вон — солдатики по-военному двигаются, словно враг рядом. Как же это еще понять? Ему было и невдомек, что где-то за сутки перед этим разыгралась до крайности неприятная история…

Михаил Васильевич отложил очередную бумажку и потер лицо.

— Устал… — тихо произнес он и взглянул на часы.

Он ужасно не любил ждать. Когда все ясно и нужно действовать, иные совершенно раздражали своей медлительностью. Ты тут, понимаешь ли, в засаде сидишь, с утра не евши, а эти уроды идут вразвалочку, словно никуда не спешат. Сиди… жди их. А если еще прохладно и сыро, то вообще — хочется выйти и забить этих наглецов прикладом. Вот никакого уважения к другим людям. Кто их только воспитывал?

Примерно в таком настроение Фрунзе находился уже несколько дней. Сразу как стало известно о съезде Советов Украинской ССР. Формально — для решения проблем посевной, с которой наблюдались сложности. Но фактически совсем для другого…

Стук в дверь.

— Войдите.

— «Молния» от Кагановича. — произнес заглянувший в кабинет секретарь.

А потом быстрым шагом подошел и вручил телеграфную ленту, наклеенную на лист бумаги. Нарком ее прочитал. Ничего необычного. Только то, что ожидалось.

— Верховный Совет на месте?

— Занимается текущими делами. Мы предупредили всех, чтобы в дни съезда Советов УССР они находились максимально долго на своих рабочих местах.

— Отлично… — произнес Михаил Васильевич и быстрым шагом направился в ведомственный гараж, где его всегда ждал кортеж.

Началось.

И время сжалось. Теперь каждый день, каждый час, каждая минута были на счету.

Речь его была давно заготовлена.

Да и не только речь.

Но все равно, Фрунзе нервничал, как юноша перед своей первой девушкой. Вроде все правильно, но трепетно…

Дорога пролетела быстро.

Почти мгновенно.

Он даже не заметил, как добрался до зала, где заседал Верховный Совет — постоянно действующий парламент СССР. Однопалатный. Триста человек. Избираемых на пять лет прямым мажоритарным голосованием по одномандатным округам[1] в один тур.

Работы у них было — вагон и маленькая тележка, так как руководства Союза в первые годы его существования отличалось вопиющей безграмотностью. В том числе юридической. И все эти «бесконечные бумажки» требовалось привести в порядок, устранив среди прочего противоречия. А их было — масса.

Кроме того, критическое ослабление партии как «руководящей и направляющей» силы привело к тому, что появились зияющие пробелы. То есть места, которые вообще никак и ничем не регулировались.

Так что парламенту СССР было чем заняться. Один выходной в неделю они просто отсыпались. Да и тот случалось проводить на работе…

Михаил Васильевич вошел.

Людей уже предупредили о том, что произошло нечто экстраординарное. Поэтому они прервали свой обычный порядок работы. И ждали.

— Здравствуйте товарищи! — громко произнес нарком выйдя на трибуну. Ее изначально оборудовали и микрофоном, и колонками, и усилителем звука, так что звучала речь громок и относительно четко с незначительными помехами.

Зал отозвался нестройным хором встречного приветствия.

— Только что я получил телеграмму от товарища Кагановича. Съезд Совета Украинской ССР принял решение выйти из состава Союза Советских Социалистических Республик.

— ЧТО?! — взревел зал.

Для некоторого количества посвященных это не являлось новостью. Но большинство, все же, такого поворота не ожидали. И это сообщение оказалось для них чем-то крайне шокирующим.