Девочка в реакторе (СИ) - Котова Анастасия - Страница 19

— Зато встретим Первомай на природе. Возьмем теплые вещи, гитары, купим самое лучшее и самое дорогое вино, наделаем шашлыков… красота!..

— Да уж… — вяло отреагировала Раиса, состроив унылую мину, — красота среди бегущих, первых нет и отстающих. Высоцкий. Вася любит его до умопомрачения. Даже пластинку с его песнями умудрился заслушать до дыр.

— Бедный Высоцкий, не дожил до наших дней…

— Интересно, какую бы песню он посвятил нашему происшествию?

— Переделанный Шопен на современный лад?

— Мне не до веселья, Таня! Мне не нужен никакой отдых на природе… без Васеньки…

Рая подошла к окну, плотнее закутавшись в кофту. Пронзающим взглядом зацепилась за крышу пожарной части, где все еще стояли распахнутые настежь ворота. По грязной щеке пробежала одинокая слеза. Лицо уже опухло от нескончаемых рыданий: едва вернувшись домой, девушка села за стол, молитвенно сложив руки, и начала протяжно выть, подобно голодному волку. Слезы лились куда попало, а сердце нещадно билось в груди.

Машина долго колесила вдоль пустующей дороги. Милицейские автомобили и бронетранспортеры стояли на въезде в Чернобыль, шоссе же близлежащих деревень осталось абсолютно свободным. Татьяна, та самая темноволосая подруга, повезла ее в деревню, к родителям ее мужа.

Весь путь прошел в странном забытье, и девушка внезапно вздрогнула, услышав откуда-то издалека собственный пронзительный крик:

— Мама, Васенька в Москве! Увезли специальным самолетом!

Еще один день пролетел незаметно, напоминая короткий черно-белый фильм: перед глазами, покрываясь россыпью помех, возникали образы припятской медсанчасти, толпа возмущенных женщин перед входом. Их крики еще долго будут звенеть в барабанных перепонках. Маленькая комнатка в общежитии, оставленная на несколько дней, с разбросанными по полу вещами, дневниками и аудиокассетами.

И злополучная Чернобыльская АЭС.

— Вася там… в Москве…

Под вечер, когда на деревню опустились сумерки, когда среди темноты вновь проглядывались чьих-то два зорких глаза, Рая почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Едва забежав за угол и прогнувшись в три погибели, на мокрую от поливов землю полилась обильная рвота. Кое-как добравшись до постели, девушка рухнула на кровать и отключилась, полностью погрузившись в сновидение.

— Рая! Рая!!

От пронзительного мужского голоса она резко распахнула веки. Сон как рукой сняло. На минуту ей показалось, что любимый, вложив в клич остатки сил, плакал, тянул к ней руки и умолял о помощи, хотя по ту сторону реальности она слышала только зов. Рая снова прилегла на кровать, положив голову на мягкую подушку, и перевернулась на бок.

“Я поступаю не очень хорошо, оставляя его там одного…”

— Ну куда ты такая? — она бегала по дому с вещами в руках. — У тебя же токсикоз, останься лучше дома, ничего с Васенькой не случится! Его там подлечат, и он вернется домой, как новенький!

— Мама, вы же знаете, что это невозможно…

— Упертая ты. Погубит тебя твое упрямство.

— Мама, я все решила. Вы только не переживайте так, все будет хорошо.

— Пусть отец повезет тебя в Москву!

Сняв со сберегательной книжки все деньги, что были у родителей мужа, машина двинулась в долгий путь. Дорога снова выпала из памяти. Происходящее вновь скрылось за завесой забытья, оставляя отчаяние наедине с упертостью — эти черты характера не совладали друг с другом, постоянно менялись местами, вызывая противоречивые желания: рыдать и сворачивать горы. Последнее взяло свое, и слезы на бледном лице моментально высохли.

— Вы не подскажете, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники?

Милиционер, что встретился им на пути, совершенно спокойно ответил:

— Шестая больница, на Щукинской.

“Хм, странно. Он говорит об этом совершенно спокойно, а нас пугали, что это государственная тайна, совершенно секретно…”

— Без специальных пропусков не пускаем! — воскликнула вахтер в белом халате, испытывающе осматривая незваную гостью.

Раиса, недолго думая, вытащив кошелек из недр платья, достала советскую купюру и положила ее перед носом девушки.

— Иди, — деньги тут же исчезли.

Рая, подобрав подолы платья, на одном дыхании взлетела на нужный этаж. В узком коридоре царило какое-то столпотворение: медики, одетые в специальные защитные костюмы, напоминающие дождевики, с респираторами на лицах, проходили мимо, лишь иногда бросали недоуменные взгляды на встревоженную девушку. Не все равнодушно приняли гостью — ее хватали за локти и долго выспрашивали, после чего ей пришлось, заливаясь горькими слезами, о чем-то умолять. Слова утопали в слезах и криках отчаяния.

— Миленькая моя! Миленькая моя… Дети есть? — перед девушкой сидела женщина намного старше нее, с рыжеватыми кудрями, в белом халате — заведующая радиологическим отделением шестой больницы.

Рая кусала губы и хлопала ресницами, делая невинный вид. В ее взгляде блестел огонек испуга, грозя обернуться настоящей эмоциональной бурей.

“Нужно соврать, иначе меня не пустят”, — из-за худенькой комплекции пока еще не видно живота, хотя наступил уже шестой месяц.

— Есть.

— Сколько?

“Надо сказать, что двое. Если один — все равно не пустит”

— Мальчик и девочка, — девушка снова захлопала густыми ресницами.

— Раз двое, рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью…

“Ну ладно, станет немножко нервным. На самом деле мы все — немножко нервные, но это не такая уж и большая беда”

— И еще: если заплачешь — я тебя сразу отправлю домой. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса.

“Я отсюда никуда не уйду. А если и уйду, то только с ним. Клянусь!..”

Общежитие располагалось в здании городской больницы, в гинекологическом отделении. Этому было простое объяснение: его проще дезактивировать плюс совсем рядом два душа и ванная. Большинство помещений выложены кафелем, стояла мебель из нержавеющей стали. Стены и потолки выкрашены в белую масляную краску.

“Идеальные” условия для дезактивации.

Однако помещения эти быстро превратились в “радиационный свинарник”: остался только один душ на двадцать пять человек, выделенные комнаты для работы и спален превратились в одно целое, а уж про туалеты и говорить нечего. Кровати с сияюще чистым постельным бельем расставили в хаосном порядке и сделали из них коровьи стойла — ученые, вернувшись со станции, заваливались спать прямо в одежде, не снимая ее.

Александру пришлось поработать в подобных условиях.

Поздно вечером после большой пробежки между штабом правительственной комиссии и атомной станцией, он вернулся в общежитие полностью разбитым. Ученый, пребывая в Киеве, не представлял себе, где будет спать и что будет есть, лишь ближе к ночи один из милиционеров провел его в “гинекологию”, где большинство приезжих сюда работников уже мирно посапывали в постелях.

Боровой завалился на одну из грязных постелей, не снимая формы, растянулся во весь рост и, прикрыв веки, погрузился в сон. Сквозь неясное сновидение он услышал чью-то возню на соседней кровати, но не придал этому значения, продолжив спать.

На следующее утро, наступившее в пять утра, ученый разомкнул веки и тут же сощурил их от больно бьющего по глазам солнечного света. Что-то промычал себе под нос и, проведя рукой по волосам, перевернулся на другой бок.

На соседней кровати лежала раздетая девочка. На ней была майка на бретельках, которую обычно надевают под белую прозрачную блузку, и трусики. В ногах — скомканное одеяло. Темные пряди рассыпались по подушке, а бант, распущенный от случайного движения, свисал с матраса, касаясь кончиками линолеума.

Школьная форма, сложенная в несколько раз, лежала на краю постели, а балетки, слегка запыленные, стояли рядом с прикроватной ножкой.