Бык из моря - Джеллис Роберта - Страница 59

• Предыдущая
• 59/91
• Следующая

Об этом ей Федра не рассказывала. Ариадна снова вспомнила угрожающе опущенные рога. Ее зазнобило от мысли, что ее легко выходящий из себя братец станет бродить по дворцу или — еще хуже — по городу и его окрестностям, но она не стала поминать его вспыльчивость. Вряд ли родителей тронет, если Минотавр забодает кого-нибудь, кто ему не понравится. Кроме этого, она могла назвать еще одну причину не выпускать Минотавра.

— Надеюсь, ты сумеешь удержать его взаперти, — заметила она. — Я пришла предупредить, что египтяне...

— Откуда у тебя сведения про египтян?

— От Диониса. Он сказал мне...

— Дионис? Но он ушел! Твоя мать сказала, он больше не появлялся с тех пор, как мы начали поклоняться Богу-Быку.

Ариадна улыбнулась.

— Царица перепутала безразличие моего бога — а ему все равно, кого почитают в Кноссе и даже на всем Крите — с его отсутствием. — Она Твердо взглянула в глаза отцу. — Ты, как и я, знаешь, что Бог-Бык не владеет Силой и не может благословлять лозы, виноград и вина. Что это Дар моего бога.

— А Прозрение — тоже Дар Диониса?

— К великой его скорби и неудобству — да. Но что до египтян — это не Видение. Он просто кое-что узнал. Жрецы священного быка Аписа жаждут заполучить Минотавра в свой храм.

Минос заерзал в кресле.

— Надеюсь, Дионис не прислал тебя с повелением отослать Минотавра туда?

— Вовсе нет. Я говорю сейчас не как Уста Диониса, а просто как вестница. Не знаю, осознаешь ли ты это, но когда ты сказал, что Минотавр рвется на свободу, я поняла — это опасно. Если его выпустить, его смогут сманить или — если он откажется идти своей волей — могут попробовать принудить его... Похитить его им вряд ли удастся, но если он порвет жреца Аписа или какого-нибудь посла — у тебя наверняка будут неприятности с фараоном.

Взгляд Миноса был так же тверд, как и у Ариадны. Он не стал спорить с ней о том, кто дает критским винам их непревзойденный вкус, но то, что ей известно о жрецах Аписа, казалось, потрясло его.

— Вижу я, мало что можно скрыть от богов, — проговорил он. — Нам сделали подобное предложение. Мы сочли его шуткой. Ты говоришь — это не так. Мы обсудим этот вопрос — и весьма тщательно.

— Есть еще причина, по которой Минотавра следует держать подальше от его почитателей. Чем меньше будут общаться с ним чужаки, тем лучше. Вид его внушает трепет, но поведение и речь — отнюдь. Мой бог Дионис открыл мне также, что афиняне — или кто-то из афинян — возражают против договора, который ты предложил им подписать, ибо — как они говорят — ты поклоняешься ложному божеству.

Вот это уже встряхнуло царя Миноса по-настоящему. Он привстал и рявкнул:

— Кто говорит «ложный бог»?

— Если ты хочешь знать, кому именно из афинян это не нравится, — понятия не имею. Если тебя интересует, кто произнес слова «ложное божество», — их произнес Дионис. А он не может не знать правды.

Минос рухнул в кресло.

— Это не тот слух, который должен исходить из уст жрицы Диониса. Кто-нибудь может решить...

— Царь Минос, — голос Ариадны был холоден, — в моем святилище никогда и ничего не говорят о Боге-Быке. Так будет и впредь. То же, что знаю я... — она поколебалась, взглянула на дверь спальни, но ощущение слежки исчезло, — ...знаем лишь я и мой бог. Ты отдал меня господину моему богу Дионису, так что кровных связей меж нами нет — и чтить их мне незачем. Но я критянка и желаю добра моему народу и этой земле. Не как Уста но как жрица и критянка я предостерегаю тебя. Держи своего Бога-Быка взаперти и приставь к нему стражу получше.

Поскольку думать о причинах отказа Диониса от нее было для Ариадны невыносимо, она до самого отхода ко сну размышляла об откровениях своего отца. Притязания жрецов Аписа на обладание Минотавром, равно как и обвинения афинян, мало тревожили ее; она была уверена — Минос использует все свое хитроумие и сумеет отбиться от жрецов, а афиняне... они всегда были строптивы и вечно спорят друг с другом. Если договор действительно важен, Минос отыщет способ добиться его подписания. С другой стороны, Пасифая стремилась извратить ритуал в честь Матери — и это страшило.

Пасифая могла быть самовлюбленной и эгоистичной, но она была хорошей царицей и еще лучшей жрицей — пока не родился Минотавр. У нее имелось прекрасное политическое чутье, она видела самую суть любого вопроса, а ее надменное обаяние вместе с непревзойденной красотой очаровывали послов. Как жрица она понимала значение любого движения танца с быками и безошибочно толковала их; больше того — сидя меж священных рогов, она казалась истинным воплощением Матери.

Ариадна очень хорошо понимала разницу между местом, которое занимала она в служении Матери, и местом в нем Пасифаи. Она была — верующая, она представляла народ, возносила молитвы, приносила жертву и надеялась на милость. Когда ее молитва и дар — танец — принимались, Мать согревала и защищала ее, как и весь народ. Пасифая, что пела в ходе обряда предостережения и обеты, отвечая мужскому началу, была в тот миг Матерью, исполнялась Ее духом, чтобы свершить поворот года. Но все это было до того, как родился Минотавр.

Царица, казалось, лишилась всех своих способностей, потеряла даже здравый смысл в упорном стремлении доказать всем и каждому, что Минотавр — божество. Совершенно безнадежное предприятие, за восемь лет общения с ним она могла бы понять, что Минотавр не только не бог, но никогда не станет даже просто человеком.

Ариадна не винила Пасифаю за то, что та продолжает и поддерживает служение Богу-Быку. Политические выгоды этого были очевидны, а Минотавр действительно выглядел богоподобно. Увидев его на троне или гуляющим по своему храму, люди проникались благоговейным страхом. Пытаться сделать его участником обряда в честь Матери — помимо того, что это было бы богохульство, ведь матери пришлось бы соединиться с сыном — означало бы выставить его напоказ таким, каков он на самом деле: напыщенной уродливой тварью, слабоумным чудовищем. Если Пасифая до сих пор не поняла этого, подумала Ариадна, значит, безумна и она. Возможно, Миносу пришла пора...

Не успела она додумать эту мысль, как холод пробрал ее до костей — а ведь горел камин и к тому же она закуталась в одеяла. Ариадна приподнялась на локтях и всмотрелась в черноту затененной ниши на противоположной стене. Она ничего не видела — но знала, что тени очертили неумолимый лик. По причинам, которых ей никогда не понять, Пасифая священна для Матери, и трогать ее нельзя. Ариадна снова улеглась и закрыла глаза. Минотавр. Все возвращается к бедняге Минотавру.

Ариадна засыпала с мыслями о Минотавре — с ними же и проснулась. Она вспомнила, что обещала найти для него какие-нибудь картинки и рассказать, что на них нарисовано. Не сказать чтобы ей очень хотелось идти к нему — но так было лучше, чем думать о Дионисе, приучая себя к мысли, что он никогда не сделает ее своей истинной жрицей, и решать, что же ей делать сначала. Она подумала послать за танцорами, чтобы заняться хоть чем-то, но было слишком холодно. Репетиция подождет, пока полдневное солнце не согреет воздух.

Картинки, как она помнила, лежали в кладовой — и Ариадна не без труда отыскала их, но сперва вымылась, оделась и поела. И только взяв их в руки, поняла, насколько неуместны они в свете того, что рассказал ей Минос. Картинки рассказывали о том, как подрезают лозы и собирают виноград, — а это могло лишь усилить стремление Минотавра вырваться на волю.

Она еще немного порылась в кладовой, но ничего подходящего не нашла. Резьба, которую дарили святилищу, изображала обычно сатиров и нимф, занятых любовной игрой, — а на эту мысль наводить Минотавра уж точно не стоило. Однако передвигая стулья и всматриваясь в сундуки, она вдруг вспомнила о длинных тонких досках, которыми были увешаны стены в детской, — их очень удобно очищать от следов грязных детских ручонок: доску снял и вымыл, а попробуй отмой фреску!

Она так пригляделась к этим картинкам, что просто не замечала их — но, возможно, они все еще там или же Федра знает, куда их убрали... Добравшись до дворца, а во дворце — до детской, Ариадна увидела пустые стены. Саму комнату отдали — от детства до старости один шаг — старым пряхам, которые где жили, там и работали. Ариадна пошла по коридору, ведущему в Юго-Восточную залу, где обычно для еды или просто поболтать собиралась царская семья, и по пути заглянула в свою старую комнату. К ее удивлению, спальня не была пуста. Федра сидела на табурете перед стенной полкой и, сжимая в руках туалетные принадлежности, смотрелась в маленькое зеркальце полированной бронзы.

• Предыдущая
• 59/91
• Следующая