Гобелены грез - Джеллис Роберта - Страница 41

• Предыдущая
• 41/129
• Следующая

— Я Хью Лайкорн, слуга сэра Вальтера Эспека, — проревел он в ответ и затем обычным тоном спросил: — Могу ли я войти и быть принятым?

Внутри башни Одрис только что сняла свою рабочую одежду, запачканную и грязную от работы в саду. Она была недовольна и раздражена тем, что с такой работой садовники могли бы справиться и без нее. Одрис влекло на холмы проверить помеченные гнезда, посмотреть, отложены ли яйца и сколько их, но после слухов о том, что король Дэвид собирает войско, ей пришлось обещать дяде не покидать крепость одной. Она понимала: шотландское войско не могло пройти на юг, оставшись не замеченным, зато кругом могли шпионить как отдельные люди, так и небольшие отряды, высматривая места, где паслись стада, ловили рыбу и тому подобное. Если им удастся взять ее в заложницы, то последствия могут быть непредсказуемыми. Вероятно, сэру Оливеру придется сдать Джернейв. Но понимание того, что дядя прав, не облегчало ее вынужденного заточения.

Одрис взглянула на платье, которое Фрита приготовила для нее, пытаясь решить, надеть его и идти ужинать с семьей либо отдать должное своему неуживчивому характеру, оставаясь в комнате. Она слышала окрик стражников и пошла к окну из любопытства, зная что стражники были настороже после слухов о новом вторжении шотландцев и окликали каждого. Приехавший мог быть кем-то из ее дальних родственников или йоменом из пограничного хозяйства, но никто не сможет вынудить ее изменить принятое решение послать Фриту за едой и остаться одной. Вторая мысль ускорила ее шаг. Может быть, это был гонец от Бруно. Они ничего не слышали о нем с тех пор, как пришло письмо о начале похода короля в Нормандию.

Голос Хью заставил Одрис прыжком преодолеть оставшиеся до окна несколько футов. Она выглянула, не веря себе, впитывая взором вид его боевого коня и его волос, полыхающих пламенем в красноватом свете заходящего солнца. Одрис слышала, как стража что-то кричала, но в этот момент слова не имели для нее значения, так как Хью повернулся, представив ее взгляду единорога на своем щите.

Позднее она поняла: стража могла предупреждать, чтобы он держался самого мелкого места брода, но в этот момент, как показалось Одрис, Хью повернулся, успокаивая ее, желая показать — это именно он, а не другой рыжеволосый всадник на коне гнедой масти. Быстрым движением она протянула к нему из окна руки, затем рывком отдернула и взглянула на них; ее щеки залились румянцем, когда она поняла, что сделала.

Этот неосторожный поступок избавил Одрис от других, которые могли иметь куда более серьезные последствия. Заставил подумать над следующим порывом, под действием которого она была готова стремглав броситься встречать Хью, когда он въезжал, и над ее желанием надеть свое самое красивое платье и лучшие драгоценности. Заметив, что Фрита уставилась на нее круглыми от удивления глазами, Одрис осознала, что металась по комнате — сначала к лестнице, потом к сундуку с нарядами, при этом все время бессмысленно причитая: "Мой единорог, мой единорог! "

Одрис снова залилась румянцем и бросилась в свое кресло, плотно прижавшись к нему, закрыв глаза и сложив руки на груди; именно так ее заставлял поступать отец Ансельм, когда хотел, чтобы она поразмыслила над своим опрометчивым поступком. Его ровный добрый голос зазвучал в ее памяти, он не бранил ее, но наставлял ее обдумывать последствия, сделанного ею. И когда она нетерпеливо спрашивала: «Тогда скажи, почему то, что я хочу, плохо, и отпусти меня», он отрицательно покачивал головой и отвечал, что самой природой в ней заложена способность наблюдать и реагировать, не прибегая к трезвым размышлениям. Вот почему она была настолько быстра, что могла поймать молодого сокола, выпархивающего из гнезда. Почти всегда, уверял он ее, смеясь над ее переживаниями, это не приводило к плохим последствиям, так как у нее было доброе сердце и мягкий характер. Но ласковый голос предупреждал, что необдуманное добро может иногда нанести больше вреда, чем преднамеренное зло. Одрис должна научиться думать.

Расслабленная поза с закрытыми глазами всегда помогала Одрис привести мысли в порядок, если это требовалось Перед ее внутренним взором последовательно проходили картины, сначала о том, что побудило ее действовать, затем о том, чего ей хотелось достичь и, наконец, возможные последствия ее поступков. Последние часто приводили ее в ужас.

На этот раз картины не возникали в определенном порядке. Сначала Одрис увидела реакцию дяди, если она выбежит из башни полуодетой встречать того, с кем как-то раз провела день. Дрожь отвращения прервала уже готовый было раздаться смешок, но, перед тем как озноб успел пробежать по ее спине, в уме возникла новая картина, стершая все остальное. В лесу, одевшемся в наряд молодой зелени, в тени листвы деревьев, гулял единорог, белее лилии; его голубые глаза были обращены на девушку, шедшую рядом с ним и державшую руку на его шее. Это изображение было столь побуждающим, что Одрис сразу оказалась у ткацкого станка, но в нем отсутствовала пряжа. Затем она вспомнила, что Хью въезжает в крепость. В ней снова проснулась стремительность, однако образ единорога в лесу был похож на обещание другого образа, еще лучшего, если она будет терпеливой.

Она взглянула на платье, лежавшее на кровати, цвет которого — светло-желтый — не сочетался с серой сорочкой. И платье, и сорочка были из простой ткани. Одрис бросила взгляд в сторону сундука с платьями понаряднее, но вовремя вспомнила о бедности Хью. Нехорошо будет подчеркивать разницу между ними. Затем она улыбнулась, припоминая с каким интересом он разглядывал ее в первый раз, одетую в рабочее платье, все усыпанное нитями от ткацкой работы.

— Я сойду вниз, — сказала Одрис Фрите. — Помоги мне одеться, пообедай, а затем подготовь мой станок. Возьми белые сновальные нити, только самые тонкие.

Она ничего не сказала, заметив вновь появившееся на лице служанки удивление, хотя не ткала с ранних весенних посадок до осенних дождей, но оно напомнило ей о прежнем удивлении Фриты. Одрис вздохнула с облегчением, сознавая, что ей не надо ни объяснять свое странное поведение, когда Хью отвечал стражникам, ни предупреждать Фриту хранить молчание, поскольку она никому не могла ничего передать, кроме самых простых просьб. Одрис, действуя как всегда необдуманно, взяла Фриту к себе в служанки из жалости, столкнувшись с избитой девушкой, которая не могла ничего объяснить. И поступив так, она была неоднократно вознаграждена.

Когда Одрис дошла до зала, Хью уже был встречен леди Эдит и разоружился в одной из комнат крепости. Он был не столь важной персоной, чтобы хозяйка удостаивала его своим вниманием, однако слуга сэра Вальтера наверняка привез новости, а ради того, чтобы узнать все в точности лучше будет посадить его за стол хозяев, а не со старшей прислугой. Поэтому Эдит отправилась распорядиться предусмотреть за их столом еще одно место, и именно Одрис поднялась с кресла у камина и бросилась встречать Хью, когда тот вошел в зал.

— Единорог, единорог, — шептала она, беря его за руки. — Я не могла поверить, услышав, как ты назвал свое имя. Хорошие новости или плохие, но я всегда рада тебя видеть.

— Я едва ли смел надеяться, что ты вспомнишь меня, — ответил Хью, и, забыв о слове данном себе, что никогда не потревожит Одрис своими безнадежными желаниями, он поднял ее руки и прижал к своим губам.

Эти поцелуи мало напоминали просто вежливое приветствие, и Одрис уж была готова податься вперед и поцеловать его склоненную голову. Только более настоятельная необходимость удержала ее от этого опрометчивого поступка и еле слышно она произнесли:

— Как долго? Как долго ты сможешь оставаться?

Беспокойство в ее голосе немного отрезвило Хью. Внезапное пробуждение страсти, которое в иной момент заставило бы его оставить ее руки и всю заключить в объятия, бьшо обуздано. Вместо него снова нахлынуло самое первое впечатление от Одрис, ощущение ее хрупкости и беспомощности, которое вызывало желание покровительствовать, еще более сильное, чем страсть.

• Предыдущая
• 41/129
• Следующая