(не) беги от меня, малышка (СИ) - Зайцева Мария - Страница 35

Надо же, вся правда. Кроме последнего пункта.

– Я не умер, – хрипит предательский голос, – меня увезли в Москву, у меня было пять операций. Потом… Мы потерялись с мамой. Вот, нашлись.

Появляется Ладушка.

Огромные глаза на пол лица, как у испуганного зайчика из мультфильма, бледная, растерянная.

– Петя… Ты что?

Порывисто шагает вперед, словно старается отгородить меня от сына, встать между нами.

Защитить его.

От меня?

Лада, от меня?

– Привет, малышка. Эля.

Смотрю ей в глаза, твердо и жестко. Предостерегая от необдуманных действий.

Больше ты от меня не спрячешься. Не закроешься. Не убежишь.

И мальчика нашего не спрячешь.

Мы сейчас говорить будем, Эля-Лада-Эллада.

Долго говорить.

Но прежде…

Захожу в прихожую, молча сую ей в руки здоровенный букет гипсофил и приседаю перед сыном.

Теперь у нас лица если не на одном уровне, то где-то рядом.

– Привет, Богдан.

Неуверенно трогаю его за плечо, пальцы пробивает нервной дрожью.

Он настоящий. Он стоит и смотрит на меня. Потом на бледную мать. Потом опять на меня.

И в глазах его, так похожих на мои выражением, сменяются эмоции.

Растерянность. Неверие. Вопрос.

– Мам? – жалобно стонет Богдан, не отрывая от меня своего взгляда.

– Да, – тихо отзывается Лада. – Это твой папа.

Осознание. И… Радость! Такая, которая возможна только в детстве, когда еще остается вера в чудо.

Глаза сияют, губы расплываются в улыбке.

Он хочет быть серьезным, мой сын, он старается держать себя в руках. Но не получается.

Потому что Богдан – всего лишь мальчик, десятилетний, рано повзрослевший, уже умеющий брать на себя ответственность за своих близких, умеющий защищать их… Но ребенок.

И он верит в чудо.

И сейчас то, что происходит – чудо для него.

Сказка.

Ставшая реальностью.

– Папка! – Богдан порывисто обнимает меня, ухватывает за шею обеими руками.

Пакет с подарком выпадает из пальцев, я ловлю своего сына, прижимаю к себе, утыкаюсь носом в густые, как у меня, чернильные волосы, вдыхаю его запах, самый лучший на свете, запах моего ребёнка.

Встаю, и сын обхватывает меня ногами. Жмётся ко мне. Он тоже потерял, а теперь нашёл.

– Папка, папка, папка… – бормочет, утыкаясь мокрым носом мне в шею.

И я обнимаю, так крепко, так сильно, и сказать ничего не могу.

Ком в горле, сердце стуком заходится.

Смысл скрывать слёзы?

Они текут из глаз непроизвольно.

Смотрю на Ладу.

Она прижимает к груди букет и тоже плачет тихо.

Глаз от нас не отводит, мокрых и счастливых.

И лисёнок поглядывая на подругу неожиданно тоже начинает реветь.

Это запомнится навсегда, навечно отпечатается в памяти. Как я целую своего ребёнка, глажу по лохматой голове. Не хочу спускать его с рук, хотя мальчик немаленький. Пусть сидит сколько захочет.

Захочет за все десять лет моего отсутствия на руках моих отсидеться, пусть! Пусть просит, пусть обнимает, пусть целует и жмётся!

Это невозможно прекратить, это не надоест никогда!

Но Богдан приходит в себя быстрее нас, дураков, лишивших его одной из самых важных вещей в жизни.

Он спускается с меня, руку держит, не отпускает. Смотрит на мою широкую ладонь, округлив глаза.

Нравлюсь! И он мне нравится! Родной мой!

– Проходи! Ты ведь вернулся насовсем? – солидно и рассудительно спрашивает Богдан.

– Данчик, – охает Лада, уже тоже слегка пришедшая в себя.

– Да, теперь мы навсегда вместе, – я говорю это твердо. И смотрю на нее тоже уже спокойно.

Никаких не будет прыжков больше.

Хватит.

– Вы поженитесь?

Дети умеют улавливать суть. И задавать нужные вопросы. Вовремя. Мне это еще только предстоит узнать, но, кажется, даже быстрее, чем я думал.

– Да. Обязательно поженимся.

Шагаю к Ладе, приподнимаю ее за подбородок, смотрю в полные слез глаза.

– Обязательно поженимся.

Повторяю свою фразу.

И нет, вопросительных интонаций больше не будет, Лада Леонидовна.

Она тяжело дышит, шикарная грудь под тонким хлопком простой домашней футболки волнуется. В глазах – раскаяние пополам с неуступчивостью и опасением.

Хочет что-то сказать, но не успевает.

Богдан с разбега влетает к нам, втискивается между мной и Ладой, обнимает то меня, то мать.

И Лада неожиданно начинает реветь в голос. Закрывает рот ладонью, отворачивается. Сказать ничего не может, судорожно всхлипывает. И я, отстраняю сына, прижимаю эту сильную, нежную, невероятную женщину к себе.

Все слова, все вопросы, которые у меня, естественно, остались, отодвигаются на дальний план. Они не важны сейчас. Потому что, на самом деле, важен лишь результат.

А результат - вот он. Здесь, рядом с нами.

И только это имеет значение.

– Не плачь, малышка, – глажу её, ласкаю, пытаясь успокоить, – теперь всё будет хорошо.

– А давайте чая, – пищит сентиментальная тётя Ира, которая дверь открывает в квартиру, не глядя в глазок.

– Папа, раздевайся. Ты ведь у нас жить будешь? – Богдан разводит активность, забирает букет у Лады, пристраивает пакет с подарками.

– Конечно, – строго отвечаю я, разуваясь, – никуда я не уеду без вас.

– Пойдем, я покажу тебе свои игры. И свой конструктор! И еще… Еще…

Он настойчиво тянет меня за собой, не слушая возражения пришедшей в себя Лады о том, что папе надо отдохнуть, выпить чаю и прочее.

Я взглядом обрываю ее, качаю головой.

Успеется и чай, и отдых, и разговор.

Сначала – сын.

Остальное – вторично сейчас.

Новая жизнь. 

– Он не такой, каким я был в детстве, – шепчет на ухо мне мой любимый мужчина, задумчиво перебирая пальцами пряди волос.

Я лежу на его плече, прижимаюсь, блаженно щурясь.

Мне настолько все нравится, настолько все правильно и цельно, что приходится даже сдерживать себя постоянно, чтоб не гладить, трогать, прикасаться без конца к его коже, очерчивать ладонью твердые мышцы живота, вдыхать одуряюще вкусный запах, обволакивающий меня, смешивающийся с горячностью и томной лаской нашей совместной ночи.

Первой настоящей ночи, проведенной вдвоем.

Мне так все нравится в нём: строгий хрипловатый голос, твердость рук, жадность губ, ненасытность и в то же время осторожность в движениях.

Его откровенность мне тоже нравится.

Неожиданная и невероятно располагающая к себе.

Мой похотливый босс словно сбросил маску прожженного лютого дельца, каким я увидела его совсем недавно, в Москве. И опять превратился в моего любимого. В моего пожарного. В моего ангела-хранителя.

Это изменение настолько невероятно, что до сих пор верится с трудом.

Мы лежим, тесно прижавшись друг к другу, на маленьком раскладном диване и боимся пошевелиться.

Диван скрипит при каждом движении. А еще очень-очень рано.

И мы не спали ни одного мгновения.

Вчера вечером, с трудом успокоив и уложив Богдана, никак не желавшего засыпать, и сто раз заставившего сказать Петра, что он никуда не денется, и что утром тоже будет здесь, мы остались вдвоем.

Наедине.

Я весь вечер собиралась с силами для разговора, неизбежного объяснения ситуации. Потому что… Потому что моя вина во всем этом была. И серьезная.

Все мои мнимые доводы в пользу решения не говорить Петру про сына, теперь казались чуть ли не преступлением. Кощунством.

Глядя этим вечером на невероятно счастливое лицо своего сына, я не могла понять, о чем думала вообще? Что могла лишить его этого всего.

Кошмар. Непростительно. Преступно.

Петр казался настолько поглощенным общением с сыном, настолько счастливым, настолько неподдельным был его интерес, его удовольствие, что я чувствовала себя злодейкой даже не вдвойне, а в десятикратном объеме.

Дополнительно пришлось успокаивать Ириску, всерьез решившую, что она – теперь помеха, и засобиравшуюся в гостиницу.