Каштановый омут - Джеллис Роберта - Страница 27

• Предыдущая
• 27/103
• Следующая

– Мы узнаем, что де Серей отправился за ними. Но докажет ли это что-нибудь? – не удержался от вопроса Адам.

Наступила короткая пауза.

– С женщиной вообще ничто ничего не доказывает, – наконец ответил Джеффри, – но отчасти это связано с тем, что мужчина верит в то, во что ему хочется верить, несмотря ни на какие факты.

Адам раздраженно выругался, осушил кубок в три глотка и, жестом предложив Олберику располагаться поудобнее, отправился спать. Он не считал, что обманывал себя, игнорируя факты, но и уверенности в нем не было. Ничего не оставалось, как напрямую расспросить Джиллиан. Кто знает, не удастся ли ему испугать или смутить ее, заставив откровенно изложить свои истинные намерения.

Адам неспешно разделся. Он отказался от услуг Джиллиан или ее служанок, хотя взгляды некоторых из них обещали ему услуги настолько полные, какие только мог пожелать любой мужчина. Джиллиан не останется в неведении, если одна из ее женщин окажется в его постели, и эта мысль ужаснула его. А то, что она будет ждать своей очереди, только осложнит его взаимоотношения с ней. Фактически после отъезда Иэна и Джеффри Адам в течение пяти минувших дней старался избегать ее общества, насколько это было возможно.

Досадуя на самого себя, Адам швырнул башмак, оказавшийся в его руке, в стену с такой силой, что он рикошетом отскочил и ударил хозяина. Реакция Джиллиан на его поведение была еще одной загадкой, которая мучила его. Поначалу казалось, что она сама старалась избегать его, как и он ее. Когда они все-таки встречались, она отчаянно краснела и молча спешила прочь; когда их общения требовали правила приличия – например, за едой, она оставалась бледной и молчаливой, грустной, совсем не похожей на ту женщину, которая так цвела в обществе Иэна и Джеффри. Два дня они обедали вместе в абсолютной тишине. Сегодня же Джиллиан сошла к обеду вся красная. Она завела беседу, которая казалась достаточно невинной, по преимуществу касаясь семьи Адама, но в конце дошла до вопроса о его присяге королю Генриху.

Тогда это показалось Адаму совершенно естественным. Он разъяснил ей политическую ситуацию, с растущим энтузиазмом отзываясь о вечном мире между баронами и королем, гарантированным Хартией вольностей. Джиллиан слушала в некотором замешательстве, спрашивая, не лучше ли иметь сильного короля, который защищал бы вассалов, чем мальчика, связанного правилами, которые могут и не сгодиться на каждый случай. Адам пояснил ей, что такое ничем не ограниченная власть и к чему она ведет, на что Джиллиан возразила рассуждением о хаосе и его последствиях. Она не пользовалась никакими специальными словечками; более того, когда Адам употреблял их, она останавливала его и просила объяснить, что они означают, что придавало их спору прелесть детской невинности и все глубже и глубже увлекало Адама в беседу.

Сомнения пришли к Адаму совершенно внезапно, когда он поймал себя описывающим уже не абстрактные теории, а факты и цифры: количество воинов, время перехода, необходимые запасы. Он оборвал себя на полуслове и уставился на Джиллиан, ошеломленный как ее красотой, так я ужасным подозрением, что он разболтал сведения, которые следовало бы держать при себе. В то же мгновение он сделал еще одно открытие: Джиллиан была одета наряднее обычного и выглядела просто ослепительно. Под его пристальным взглядом Джиллиан виновато опустила глаза и жарко зарделась. Адам тоже отвел взгляд. Он должен был бы разозлиться – на себя самого, которого так провели, и на Джиллиан за ее хитрость. Вместо этого он почувствовал совершенно необъяснимую гордость за ее ум, с трудом подавляя в себе желание обнять ее и поцеловать.

Наступила короткая неловкая пауза, закончившаяся тем, что Джиллиан, все еще покрасневшая, извинилась, с трудом выговаривая слова, и ушла. Адам остался за столом. Когда он смог размышлять более трезво, он еще раз прокрутил в голове их разговор и с некоторым облегчением решил, что не рассказал ничего особенно секретного. С другой стороны, однако, он со скорбной отчетливостью понимал, что просто по случайности не успел рассказать всего.

Женщина околдовала его, а это, подозревал Адам, случайностью не было. Она ловко приучила его к своей холодности и сдержанности, которую навязала его пылкой и живой натуре. Потом она оделась – не шикарно, что было бы слишком заметно и подозрительно, но с таким изяществом и вкусом, чтобы запорошить ему глаза, и одарила его таким теплом и повышенным вниманием, к какому он был привычен и по которому очень соскучился. Она наверняка ожидала, что он так воспылает желанием воспользоваться происшедшей переменой в ее поведении, что разговорится на любую тему, к которой она подведет его, не задумываясь над тем, что говорит. И она оказалась совершенно права! Только по милости Господа и всех святых он не рассказал ей всего, что знал.

Адам с той же силой швырнул в стену и второй башмак. Довольно уловок, пора дать понять Джиллиан, что они подозревают, будто она вовсе не такая уж простая и подневольная женщина. Притворство привело только к тому, что у нее освободились руки, чтобы расставлять ловушки, в одну из которых он и попался, как несмышленое дитя. Ужасная правда, размышлял Адам, слишком поглощенный мыслями, чтобы нырнуть в постель, хотя дрожал от холода, состояла в том, что даже теперь, получив урок, он не доверял себе, не был уверен, что не попадется и в следующую ее западню. Простейшим выходом было бы допросить ее и заявить напрямик, что он знает ее враждебные замыслы.

Пока Адам тихо лежал в кровати, застывший в своей холодной решимости, мучительно ожидая забвения во сне, Джиллиан ворочалась с боку на бок в горячей беспокойной нерешительности. Она знала, что ее желания неприличны и грешны. Если она поддастся им, ей уготована дорога в ад. Ей казалось совершенно непонятным, почему она должна соблюдать верность супружеской клятве, которую дала, находясь без сознания; с другой стороны, не дело простого смертного подвергать сомнению божественную волю. Раз брак заключен, было бы грехом предать его душой или телом.

Проблема заключалась, однако, в том, что она не могла удержать свою душу от грехопадения. Ее тянуло к Адаму с того самого мгновения, когда она услышала его голос. И изо дня в день, чем дольше они оставались вместе, тем сильнее становилось ее желание. Если она уже погрязла в грехе и проклята, есть ли смысл терзать тело? Может ли случиться что-то еще худшее, если она уступит? Джиллиан знала ответ на это. Наказание за дурные мысли не шло ни в какое сравнение с наказанием за дурные поступки.

К сожалению, понимание этого нисколько не приблизило Джиллиан к решению, которое ей следовало принять, – отвергнуть Адама. Ну, будет более суровое наказание, а потом она получит отпущение грехов. Таким образом, больший грех или меньший – разница невелика. Джиллиан вздохнула и повернулась на другой бок. Так почему же она не уступила, когда вдруг слова застряли в горле Адама, и он в упор посмотрел на нее с сомнением и желанием? Почему она убежала? Джиллиан вздохнула снова. Вовсе не стыдливость прогнала ее прочь. В желании Адама мелькнула какая-то тень – вот что. Вздохи Джиллиан сменились тихими рыданиями. Если бы она уступила, он принял бы ее за шлюху.

Вот почему она сопротивляется. Джиллиан не боялась ада. Она так долго жила в аду, что маленькое счастье казалось ей справедливым вознаграждением за все ее страдания. Что она не могла решить с самого начала, так это то, будет ли какое-нибудь счастье в том, что она уступит Адаму. Еще неизвестно, что окажется хуже – сопротивляться Адаму или переживать его презрение, после того как он снизойдет попользоваться ею.

Джиллиан не сразу столкнулась с этой проблемой. Ее страх быть изнасилованной незваными гостями исчез почти одновременно со страхом быть убитой. Еще в тот же день, когда Тарринг был захвачен, Джиллиан поняла, что эти захватчики гораздо порядочнее, чем были когда-либо ее так называемые покровители. Она видела также, что Адаму она нравилась, но лорд Иэн и лорд Джеффри относились к ней иначе. Для одного она была ребенком, для другого – врагом, а если не врагом, то кем-то, нуждающемся в пристальном наблюдении. В тот же день за обедом она узнала, кроме всего прочего, что лорд Иэн и лорд Джеффри были так привязаны любовью к своим женам, что ни на кого больше не поглядывали.

• Предыдущая
• 27/103
• Следующая