Подлунный квест (СИ) - Кащеев Денис - Страница 3

— Как это восстанавливаться? — нахмурился я. — Ты снова соединяешься с Оши?

— Не совсем, — мотнула она головой. — Все идет немного иначе, чем было раньше. Оши остается отдельной сущностью. По крайней мере пока. Но сама я снова чувствую себя метисом! И… И не только чувствую! Я и есть метис, даже в отрыве от Оши! Но если раньше, до Америки, я легко могла себя контролировать, то теперь нет! В тот раз вино было ни при чем: я лишь чудом тебя не взломала! В последний момент сумела остановиться — когда ты уже отключился! Вот, смотри… — Маша начала торопливо расстегивать свою черную шинель.

— Что ты делаешь?! — ахнул я. — Мороз же!

— Чудовища не мерзнут, — мрачно буркнула она, борясь уже с пуговицами кителя.

Широко распахнув его, на груди, Муравьева переключилась за рубашку, затем, видно, потеряв терпение, пустила в ход магию, обнажив левую ключицу: под той на коже красовалась покрытая бурой коростой круглая язва с вершок в диаметре.

Меня передернуло.

— Прожгла себя, чтобы на что-то переключиться со взлома, — пояснила между тем Маша. — Сработало. Но вот только теперь никак не заживает… Знать, с испугу хорошо вложилась.

— Лучше бы взломала… — ошарашенно пробормотал я. — Маны у меня вагон — небось, не обеднел бы…

— Ты не понимаешь, — скривилась длинноножка. — Я же себя почти не контролировала. Дюжиной-другой мерлинов, как в былые времена, дело бы не ограничилось! Сколько смогла бы проглотить, столько бы и откусила разом!

— И сколько это? — на автомате спросил я.

— Да не знаю я! — всплеснула она руками. — Я никогда раньше не делала этого бесконтрольно! Понятия не имею, на что сейчас способна… И главное: не факт, что в следующий раз смогу остановиться — даже ценой вот этого, — ткнула она себя пальцем в ожог на груди. — И поэтому нам нельзя с тобой больше… — Муравьева осеклась и поспешно отвернулась, но я успел заметить блеснувшую в уголке Машиного глаза слезинку. — Ни в коем случае нельзя, — закончила она уже в сторону.

Уяснив-таки, что к чему, я решительно плюхнулся на пень рядом с девушкой, и приобнял ее за плечи. Промедлив миг, Муравьева уткнулась лбом мне в красный кадетский погон.

— Сейчас… — услышал я сдавленный, сбивчивый шепот. — Сейчас я возьму себя в руки… Подожди минутку…

— Если все упирается в предел маны — так и дух с ней! — пробормотал в свою очередь я, не найдя лучших слов для утешения. — Хоть пополам мой разделим — все равно это будет больше, чем у любых других шести «жандармов» вместе взятых!

— Дело не только в мане, — глухо произнесла Маша. — Тут еще такое… К тем, кем я… скажем так, однажды воспользовалась — к ним у меня возникает чувство… Не знаю, как точно назвать… Омерзения, что ли. Почти всегда. Это невольно и непрошено, просто факт. И необоримо. Взять, вон, того же бедолагу Гурьева… До сих пор как увижу его, так всю аж выворачивает… Иногда в прямом смысле слова. И я… Я не хочу чувствовать что-то подобное в отношении тебя. Ты… — она подняла голову и встретилась со мной глазами. Те были красными, но уже сухими. — Ты был первым, с кем… наедине… мне было хорошо, — прошептала Муравьева. — И, как видно, последним. Не хочу — и не буду — портить память об этом! Если уж мне суждено снова стать бесчувственным чудовищем — пусть хоть она у меня останется!

— Ты не чудовище, — только и сумел выговорит я.

— Пока, наверное, нет, — неожиданно согласилась девушка. — Но наверняка сделаюсь, если снова с кем-то лягу. И уж прости, но это точно будешь не ты. Почему — только что объяснила… — отстранившись и мягко сбросив мою руку, она принялась неспешно застегиваться.

— Это неправильно, — обескураженно покачал головой я. — Должен быть какой-то выход… Может, к целителям обратиться? — пришел мне в голову очевидный, казалось бы, вариант.

— Что они понимают, эти духовы целители?! — презрительно поморщилась Маша. — Да и сдадут они меня сразу с потрохами — тому же есаулу Семенову и сдадут. Конвой меня только потому и оставил после Америки в покое, что убедился: я больше не метис. Если узнают, что все пошло по новой — житья мне не будет!

— А так, в страхе и вечной борьбе с самой собой — это разве житье? — брякнул я, не подумав.

На удивление, Муравьева отреагировала спокойно, даже более того:

— На самом деле, не так уж все и плохо, — вымучила она какую-никакую, но все же улыбку. — Всяко лучше, чем было до этой осени. Во-первых, теперь у меня есть Оши. Она — не я, и одновременно — я. Поверь: это здорово! Во-вторых — друзья. Тереза, Тоётоми, Златка… — между собой мы продолжали называть болгарскую царевну ее настоящим именем, официально же для всех та снова была Иванкой Ивановой, дочерью херсонского дворянина. — Пожалуй, и Милана тоже сюда же… — продолжила между тем перечислять Маша. — Ну и ты… Мы же останемся друзьями? — прищурилась она на меня уже и вовсе почти игриво.

— Конечно, — поторопился подтвердить я.

— Вот, — удовлетворенно кивнула длинноножка. — Значит, Оши, друзья… Прежде, до Америки, мне ни о чем подобном и мечтать не приходилось!.. Ну и, в-третьих, память о последних месяцах. Почему я и намерена сберечь ее от поругания… Так что за меня как раз не переживай! — вскинула она голову. — Я еще посчастливее многих!

— Ну, как скажешь… — пробормотал я, несколько сбитый с толку таким оборотом.

Внизу что-то пронзительно хрустнуло — словно выстрел раздался. Невольно вздрогнув, мы с Муравьевой дружно опустили глаза: на Плахе красовалась свежая зарубка — еще минуту назад ее там и в помине не было.

в которой я поднимаюсь до зари

На утро, за добрый час до обычного времени подъема, меня бесцеремонно разбудила Оши — бывшая одна шестнадцатая часть метиса-Муравьевой, а ныне ее верный дух-фамильяр.

«Просыпайтесь, молодой князь! Скорее!»

— Что? Что такое? — не без труда разлепив веки, ошалело уставился я на крохотного золотистого паучка, как у себя дома устроившегося у меня на животе. — Что-то случилось с Машей? — прострелила мой мозг пугающая догадка — ну, мало ли, после вчерашнего разговора…

«Нет-нет, с нами все в порядке! — не замедлила заверить меня Оши — про себя саму она, как и положено, обычно говорила „я“, а вот в отношении своей хозяйки почему-то употребляла исключительно множественное „мы“. — Светлана Каратова пришла в себя!» — сообщила наконец дух причину моей ранней побудки.

— Что?! — я рывком сел на кровати.

С противоположного конца комнаты что-то недовольно пробурчал в полусне Сколков — должно быть, попросил вести себя потише.

«То и есть, — выразительно хмыкнула Оши. — Зря что ли я старалась?»

Вот уже на протяжении четырех месяцев по поручению Муравьевой в тайне от целителей корпуса она билась над возвращением Светке ее утраченной в холопстве личности. Поначалу, казалось, дело заспорилось: муки, нещадно терзавшие мою бывшую одноклассницу со дня снятия клейма, насколько можно было судить по реакции на них Каратовой, мало-помалу ослабевали, а порой теперь и вовсе отступали — иногда на час, ну а то и на целые сутки. Соответственно, все меньше времени Светка была вынуждена проводить в глубоком магическом забытьи, и все больше — бодрствуя.

А вот дальше нарисовался глухой тупик. Несмотря на все усилия Оши, во сне ли, наяву ли, Каратова так и оставалась безвольной, неразумной куклой — ни проблеска сознания, ни намека на характер.

Своих мохнатых паучьих лапок дух, конечно, не опускала, продолжая настойчиво копаться в Светкином мозгу — а может, в сердце, не знаю — но у самого меня надежда на успех нашей затеи понемногу начинала притупляться. И вот теперь — эта громкая утренняя новость!

«Я к ней!» — беззвучно — чтобы не бесить соседа по комнате — бросил я Оши, спрыгивая с кровати и хватая со стула черные форменные брюки.

«Ясное дело! — усмехнулась дух. — И… пожалуйста».