Метаморфозы. Тетралогия - Дяченко Марина и Сергей - Страница 27

Завтра после четвертой пары назначили общее собрание в актовом зале. И Сашке не удастся отвертеться, придется идти вместе со всеми, терпеть взгляды, смешки, терпеть присутствие Кости…

– Девушка, вы заснули? Разговаривать будете?

Опомнившись, Сашка метнулась в будку и взяла еще теплую трубку. Гудок… Еще гудок… Гудок за гудком…

– Не отвечает ваш абонент!

Сашка посмотрела на часы. Половина восьмого. Мама давно должна была прийти с работы.

Она снова села на стул. Стрелка круглых часов над дверью очень медленно подползала к восьми. Сашка читала параграф из учебника с цифрой «два». В голове ворочались, притираясь друг к другу, стальные валы и щербатые шестеренки. Абонент не отвечал; где-то в пустой квартире звонил и звонил телефон.

– Девушка, почта до восьми работает.

– Попробуйте еще раз, пожалуйста.

– Не отвечает… Может, они в театр ушли?

Сашка вышла в темноту, под дождь. Улица Сакко и Ванцетти нависала над ней двумя рядами домов; пустые балконы, облупившаяся штукатурка, влажно блестящие булыжники. Голые липы. Мама с Валентином, конечно, и в театр могли пойти… И в гости… И нет ничего страшного в том, что, когда Сашка в кои-то веки захотела позвонить маме, той не оказалось дома…

Она шла по краю тротуара, опустив зонтик. Капли дождя били по капюшону. Опавшие листья раскисли, подгнили, потеряв всякую красоту и поэтичность. Между камнями мостовой струилась вода.

Проехала по направлению к центру машина, залитые грязью «Жигули». Желтые руки фар выхватили на секунду стволы и стены, отразились заревом в каждом булыжнике, утонули в темноте и пропали. Снова стало темно, и только редкие светящиеся окна и далекие фонари освещали Сашкин путь.

Налетел ветер. Ближайшая липа затряслась, отряхивая воду и последние листья, Сашка съежилась и ниже натянула капюшон. Почему-то вспомнилась та теплая звездная ночь, когда Лиза вылетела из окна; почему вспомнилась? Может быть, похожее ощущение… Порыв ветра, будто что-то темное пронеслось по небу. Сашка подумала, что Лизино «самоубийство» в своей беспомощности было похоже на Сашкину с Костей «любовь»…

– Добрый вечер, Саша.

Она оглянулась. Секунду назад на улице, кроме нее, никого не было.

– Почему вы не раскрываете зонтик? Это что, сейчас так модно у молодежи – промокать до нитки?

Сашка не сразу узнала этого человека. Рядом с ней, раскрыв широкий черный зонт, стоял Николай Валерьевич, очень высокий горбун в темном пальто, с длинными седыми волосами, выбивавшимися из-под шляпы.

– Здравствуйте, – сказала она скорее испуганно, чем любезно.

– У вас зуб на зуб не попадает. Хотите кофе?

В этом ресторане она никогда не бывала, хоть и проходила мимо несколько раз и даже задерживала взгляд на вывеске. Ресторан был не студенческий; гардеробщик в черном пиджаке помог Сашке снять мокрую куртку. В комнате, отгороженной от общего зала плотными шторами, горел камин, и Сашка сразу же протянула к нему красные от холода руки.

– Есть вы что-нибудь будете?

– Я только кофе…

– Может быть, хотя бы бутерброд?

– Ну…

– Икра, семга, ветчина?

– Ветчина, – сказала Сашка, прикинув, что так будет дешевле.

Николай Валерьевич повел плечами. Это был его привычный жест; Сашка не могла отделаться от мысли, что горб доставляет ему неудобство, будто там, под пиджаком за его спиной, что-то свернуто, сложено и примято.

– Саша, кто ваши родители?

Она не ожидала такого вопроса. Впрочем, она не знала, чего и ждать.

– Мама дизайнер… Отца нет.

– Умер?

– Нет. Они развелись, ну… Мы не общаемся много лет.

– Кто вас направил в институт? Фарит?

Сашка сглотнула.

– Да.

Вошел официант, поставил перед Сашкой чашечку кофе, а перед ее собеседником – большую рюмку коньяка. В нескольких десятках сантиметров от Сашкиного носа оказалось блюдо с крохотными бутербродами, где икра и ветчина, колбаса, сыр и семга вели затейливый хоровод в венках из зелени, под желтыми парусами лимонных ломтиков.

Сашка поняла, что очень хочет есть. Причем давно. Сегодня она пропустила обед, а завтракать даже не пыталась. Всюду ей мерещилась эта проклятая килька в томате…

– Голодное студенчество, – как бы про себя заметил Николай Валерьевич. – Взять вам горячего? Котлету? Отбивную? Первое?

– Отбивную… Спасибо.

– На здоровье… Саша, вы представляете, в какой институт поступили и к чему вас готовят?

Сашка проглотила слюну.

– Нет.

Ее собеседник кивнул.

– Меня никто даже не спрашивал! – сказала Сашка с горечью. – Никто не интересовался, хочу я здесь учиться или нет… Меня заставили. Нас не учат, нас дрессируют или зомбируют, просто издеваются, и…

Она осеклась. Николай Валерьевич улыбался – как будто она рассказывала что-то веселое, смешное и чрезвычайно приятное.

– Дело житейское, Саша. Не хотите учиться? А чего вы хотите? Загляните себе в душу – и поймете: хочется вам в основном гулять и развлекаться. Любая учеба – принуждение. Любая культура – принуждение, увы. Вы внутренне незрелы, поэтому вас надо заставлять, и заставлять жестоко. Вот вы все ненавидите Фарита… а, в общем-то, зря.

У Сашки пропал аппетит. Она сидела, низко опустив голову.

– Ну-ну, – тихо сказал горбун. – Не обижайтесь. Вы-то одна из лучших, Саша. И ждет вас большое интересное будущее. По-настоящему большое. Кушайте, а?

Сашка через силу прожевала бутерброд. Отбивную съела наполовину, гарнир оставила. Выпила остывший кофе и еще один, горячий, а потом еще большую чашку чая с лимоном. Николай Валерьевич прихлебывал коньяк и смотрел на нее через стол. Зрачки у него были неестественно узкие, как маковые зерна, – и в полутьме, и на свету.

– Я буду преподавать у вас на втором курсе, – сказал горбун. – И потом на третьем. Я очень рассчитываю на вас. Мне будет интересно с вами работать… Олег Борисович много задает?

Сашка сардонически ухмыльнулась.

– Вы понимаете, это необходимо, – серьезно заметил Николай Валерьевич. – Тяжело, но надо постараться, Саша. Не обращайте внимания на быт, неустроенность, на текущие мелкие проблемы. Работайте. А мы с вами еще встретимся… Потом.

Выйдя из ресторана, Сашка некоторое время побродила по улицам. Дождь кончился, ветер стих, сквозь прорехи туч проглянули звезды, это сияющее великолепие стоило того, чтобы погодить минутку и не торопиться под душную крышу. Вернулась в общагу поздно. К ее огромной радости, и Оксана, и Лиза были уже в постелях.

Сашка включила настольную лампу, села на стул, скрестив ноги по-турецки, и, накинув на плечи одеяло, раскрыла книгу упражнений.

В понедельник после занятий первый курс в полном составе собрали в актовом зале. Портнов расхаживал по низкой сцене; в углу, набычившись, восседала комендант общаги.

– Что это? – спросил Портнов, показывая залу книгу в серой бумажной обложке.

Никто не знал. В зале возились, скрипели фанерными креслами, жевали жвачку и тихо переговаривались.

– Это сборник дополнительных упражнений для первого курса. В нашем случае – штрафной сборник.

Возня в зале стихла.

– В последнее время очень много жалоб поступает на студентов именно первого курса, которые ведут себя в общежитии недопустимо, напиваются по-скотски, устраивают дебоши… Вы зачем сюда приехали, водку хлестать?! Окна бить, двери выламывать, краны срывать? Совокупляться по пьяни с кем попало?

– Пусть отопление включат, – угрюмо посоветовал кто-то из задних рядов.

– Будет вам отопление, Комаров. После собрания возьмете у меня вот этот учебник, отработаете упражнения с первого по третье. На индивидуальных сдадите.

В зале установилась полная тишина.

– С сегодняшнего дня, – буднично объявил Портнов, – употребление спиртных напитков в общежитии строго запрещено. Любых. Будут проводиться рейды. У кого найду в комнате хоть полбутылки пива – буду задавать по десятку номеров, и попробуйте не справиться.