Коммуналка 2. Близкие люди - Демина Карина - Страница 15

Он пошевелил шеей.

– Ко всему, не знаю, поверите или нет, но мы действительно сосредоточились на теории. Петька пытался понять, что именно отличает измененную материю от обыкновенной. То есть, внешне понятно, но вот суть, та малость, которая и является искрой, которая… в общем, глобально он хотел найти способ обернуть изменения вспять.

– Это невозможно, – сказала Астра, отступая от кушетки.

– Почему?

– Потому что невозможно.

– Это, позвольте заметить, абсолютно ненаучно.

– Зато правда, – она посмотрела на человека с жалостью, как на того, кто в силу рождения своего, способностей, просто-напросто не может понять простейшей истины. – Мертвому живым не стать.

И эти ее слова дали Святославу то, чего не хватало во всей этой истории.

Смысл.

– Не стать, – медленно повторил он. – Но… если очень хочется?

Калерия сидела на подоконнике и лузгала семечки. Вид у нее был презадумчивый, даже мечтательный немного, и Ингвар залюбовался.

Такою же, задумчивою и мечтательною, он впервые увидел ее, тогда, перед самым боем. И семечки она от также лузгала, пусть и устроившись не на подоконнике, но на броне боевого голема. Голем свернулся калачиком, и казалось, будто и вправду способен он греться на солнышке.

– Ты красивая, – сказал Игнвар, как тогда. И Калерия вспомнила, улыбнулась.

А тогда хмурилась.

И теперь едва заметная складочка пролегла по лбу.

…там, под Прохоровкой, от нее пахло ромашками и липовым цветом, медом, разнотравьем луговым. И солнце путалось в распущенных ее волосах, играло влажными прядями. Тогда он не видел ни выцветшей до бела гимнастерки, ни босых ног, ни развешенных на боковых шипах голема тряпок.

Он смотрел на женщину и понимал, что уже не отпустит ее.

Что бы ни случилось.

– Неспокойно, – сказала она. – Не знаешь, когда топить станут?

И поежилась зябко.

– Шуба нужна? – усмехнулся Ингвар.

– Нужна, – Калерия тряхнула головой, и волосы, собранные на затылке в пучок, рассыпались, упали тяжелыми прядями. И вовсе незаметна в них седина, и вовсе не так ее и много, чтобы беспокоиться. – Медвежья.

И глянула искоса, с насмешечкой.

В тот день она тоже вот так глянула на него, сверху, пусть и зная, что в ином своем обличье двуипостасный с легкостью на голема вскарабкается. Но не испугалась, ни первого обличья, ни второго, ни даже наготы его, взгляд не отвела, но прядку за ухо заложила и спросила:

– Семак хочешь?

А он сел на прогретую землю и коротко тявкнул.

– Да ладно, чего я там не видела, – ответила Калерия и рукой махнула, едва не рассыпав семки. – Можно подумать один ты бегаешь.

Почему-то слова эти задели за живое. Бегал-то Ингвар не один.

И как знать, кто еще из стаи заметил такую чудесную женщину? А потому преодолев прежде несвойственную ему стыдливость, он поднялся и спросил:

– Замуж пойдешь?

– За тебя? – а она не удивилась. Разве что самую малость.

– За меня.

– Неа.

– Почему?

Стало обидно. Он ведь хорош. Силен. И первый в стае. И стаю примет, потом, когда вернется домой…

– Я тебя, охламона, в первый раз вижу, – сказала Калерия, – и сразу замуж зовешь. Откуда мне знать, что ты за человек.

И потянулась на солнышке, а золотые волосы ее растеклись рекою.

– Да и ты… меня тоже в первый раз видишь, – добавила она. – И откуда тебе знать, что я за человек?

– Мой.

– Твой, не твой… – усмешка ее вдруг стала кривоватою. – Что, не слышал, чего про таких, как я говорят? Про то, где на войне бабское место?

Ее место было внутри боевого голема первого уровня, массивного создания, способного преодолеть и мертвополье, и темные пути. Огромного, почти неуязвимого, как кажется снаружи, да только горели они неплохо, особенно под асверским зеленым огнем.

– Плевать, – он дернул головой, сразу решив, что если кто пасть откроет, то без зубов останется. И не потому, что ему, Ингвару, есть дело до дураков. Но их дурость огорчает чудесную женщину, которая обязательно станет женой Ингвара.

Ее боги судили.

Даже если сейчас никто в богов не верит.

– Сейчас плевать, а потом…

– Докажу.

Отступать он не собирался, а она, посмотрев снисходительно, как на болезного, сказала:

– Что ж, докажи… по ночам все одно холодно, так что справишь мне шубу, тогда и про замуж поговорим.

Ингвар сразу подумал, что с шубой быстро не выйдет, мех у зверя летний, легкий, надобно будет осени ждать, но он подождет, главное, не потерять. А женщина, разом будто позабыв и про шубу, и про предложение его, поинтересовалась:

– Так семак будешь? Мне тут в одной деревеньке насыпали…

– Буду, – решился Ингвар.

Так они до вечера и сидели, наслаждаясь тишиной и солнцем, разговаривая о чем-то, что не имело отношения ни к войне, ни к ним самим. И уже потом, когда прозрачные летние сумерки добрались-таки до перелеска, запели соловьи, а Калерия сказала:

– Завтра будет горячо… ты там осторожней, ладно?

– Беспокоишься? – ему это вот беспокойство было приятно. – Кавалеров мало?

– А то. Шубы ж ты пока не принес, – она дернула плечом. – Кавалеров-то хватает, а шубы так и нет…

…шубу он справил, правда, ждать и вправду пришлось. Медведей в лесах, посеченных бомбами, подпаленных огнем и силой, не осталось.

Да и отец…

Не одобрил.

– Будет тебе новая шуба, – Ингвар обнял женщину, которая доверчиво приникла к плечу. – Что случилось?

– В том и дело, что… ничего, но не спокойно. Вот тут, – она положила ладонь на грудь. – Будто душит что-то, а что… не нравится мне Ниночкина затея. Да и тетка ее просила приглядеться к этому… художнику. Остальные не лучше.

Она вздохнула.

– Осляпкин опять же… что у него искали?

– Понятия не имею, но схожу, тоже поищу.

– Сходи, – согласилась Калерия, закрывая глаза. – Тебя спрашивали…

– Кто?

– А… опять какая-то девка из ваших, сказала, что отец твой прислал.

Ингвар фыркнул, услышав в голосе жены ревнивые ноты.

– Красивая?

– Вечером придет, тогда и решишь, красивая или нет… сказала, что я уйти должна, оставить тебя в покое, раз уж не сподобилась родить.

Ингвар поморщился, дав себе слово, что завтра позвонит-таки в общину, впрочем, понимая, что толку от этого не будет совершенно. Отец отличался обычным для двуипостасных упрямством.

Так что не поможет.

Но позвонить позвонит.

Попросит больше не лезть в его жизнь. И девицу отошлет. Девице много не понадобится, хватит одного разу рявкнуть хорошенько… а вот с отцом сложнее.

– Мне перевод предлагают, – сказал он. – Тут… неподалеку. Полигон. Особый. И при нем военный городок. Я так понял, что военный. На мне охрана. Обеспечение порядка. Жилье обещают. Дом. Там… сказали, что деревня была, но после войны не стало. Дома подправить надо, но в целом вполне они для жизни годятся.

– И… когда? – тихо спросила она.

– Если соглашусь, то недели через две-три. А там… сказали, и тебе работа найдется. Если захочешь. Люди нужны… а нет, то останешься тут. Недалеко. Буду приезжать, когда не на дежурстве. Но…

– В городе тяжко?

Он кивнул, чувствуя себя виноватым.

– Мне тоже, – призналась Калерия, прижимаясь к мужу. – Я ведь не из местных и… давит все. Камень один. Особенно осенью вот.

– Я и подумал, что, может, вариант и неплохой… тут в городе… и вправду не то, – он поморщился, потому как получалось, что жалуется, хотя дело вовсе не в жалобах, а просто в неспособности его, Ингвара, в городе существовать. Пусть даже ведьмины зелья и успокаивали ту другую, тревожную, натуру, да только все одно не нравилось ему.

Слишком много людей.

Запахов.

Железа.

Тесно. Душно. И злит все, а злость не уходит, накапливается, и появляется страх, что прав был отец, говоря, что Ингвар не справится, что любовь любовью, а натура свое возьмет.

– Езжай, – Калерия погладила его. – Тебе ведь хочется.