Песнь сирены - Джеллис Роберта - Страница 22

• Предыдущая
• 22/90
• Следующая

– Я говорю с вами по-французски, Ричард. Но мы с Элис частенько переходим на английский, когда одни или разговариваем с нашими соседями. Поэтому мы общаемся на этом языке, практически каждый день. Может быть, это мелочь, но она – одно из проявлений чувства протеста, которое испытываешь ко всем этим итальянским пастырям. Зачем только папа шлет их в английские приходы.

– На это есть веские причины, – твердо сказал Ричард. – Пастырь должен служить пастве, и если паства не понимает ни слова, произнесенного пастырем, о каком служении может идти речь? Впрочем, в высших институтах духовенства язык, похоже, не имеет принципиального значения.

– Почему же? – спросила Элис. – Каноники и монахи в основном местные уроженцы, многие даже не принадлежат к титулованным дворянам. Для большинства из них английский – это единственный известный язык. К латинскому они привыкают, а французский дается им медленно и с трудом. Мне кажется, они не могут не сердиться, если их считают глупцами и тугодумами.

У Ричарда расширились глаза от удивления.

– Очень может быть, ты права, моя радость. Я даже уверен в этом. Но кто вложил подобные мысли в твою прелестную головку?

– Раймонд, – ответила Элис и улыбнулась. Мужчины посмотрели на Раймонда, сидевшего слева от Вильяма. Тот выглядел еще более ошеломленным, чем они.

– Я ни слова не говорил о винчестерских канониках, – запротестовал он. – Я никогда не говорил с ними и понятия не имею, что они из себя представляют.

– Я поняла это, наблюдая за вами, – рассмеялась Элис. – Вас всегда раздражает, если люди из поместья или замка обращаются ко мне по-английски, а уж если дело доходит до ломаного французского, который вы понимаете с трудом, то раздражаетесь и того сильнее. Можно было бы отнести это на счет вашего плохого настроения, но иногда самой хочется попросить вас отказаться от косноязычия. Временами у меня возникает желание сказать вам что-нибудь похлесче, например, когда я прошу вас повторить то или иное выражение, а вы смотрите на меня сверху вниз, как на глухую или помешанную. – Она повернулась к Ричарду. – Дело здесь не только в расположении духа. Не кажется ли вам, что недопонимание может приводить порой к ложным обвинениям или наказаниям, и это труднее всего преодолеть?

– Верно, – задумчиво согласился Ричард, и его кивком головы поддержал сэр Вильям.

Двое взрослых мужчин взглянули друг на друга, подумав о новой стороне старой проблемы. Раймонд смотрел на Элис, удивляясь ее способности выражать личные обиды столь отвлеченно. Его сестры так не умели. Они либо бранились, либо хныкали в зависимости от положения обидчика при дворе. Элис умела разглядеть причину происходящего. Внимание Раймонда вновь переключилось на разговор мужчин. Они перешли от общего к частному, когда Вильям напомнил Ричарду прежнее его высказывание о Чичестерской епархии.

Граф вздохнул.

– Ну что ж. Генрих предложил каноникам Роберта Пасселью, и те по здравому разумению, памятуя о несчастьях Винчестера, избрали его единогласно.

– Так значит Пасселью, – Вильям пожал плечами. – Хороший служака, исправный. Правда, немного перегнул палку в деле с королевскими лесами. Конечно, он не слишком образован. А впрочем…

– Можешь не продолжать. Тебе и каноникам, быть может, все равно, насколько он образован, но не Бонифацию. Ведь тот собрал епископов и проэкзаменовал Пасселью, признал его «оставляющим желать лучшего» и отменил назначение.

– Нет! Какой бес вселился в них?! Начинать новую ссору с королем, когда этот проклятый легат Мартин только и ждет, как перехватить доходы какой-нибудь свободной епархии в пользу папы, было бы идиотством. Только не Бонифаций!

– Да, он должен быть благодарен уже за то, что брат так отчаянно боролся за назначение его архиепископом Кентерберийским. Я говорил ему. Но он сказал, что есть высшие цели… Черт возьми! Мне кажется, он верит и даже убежден, что таким образом исполняет свой долг перед Господом. Ты же помнишь эту старую историю с моим дедом и святым Томасом Бекетским. И все же Бонифаций не такой простак, когда имеет дело с аппетитами папы. Он уже назначил Ричарда де Виша епископом и проследил, чтобы все доходы распределялись надлежащим образом.

Вильям не мог ничего ответить на это, как только присвистнуть. Ричард кивнул головой и продолжал:

– Так решилась судьба Винчестерской епархии. Генрих понимал, в любом случае это проигрышное дело. Думаю, Вильям Савойский сказал ему уже к тому времени, что потерял всякую надежду на избрание. Генрих упорствовал только из упрямства, но затем понял: уступая Винчестер, завладеть которым так сильно хочет папа, он приобретает сторонников своих взглядов на Чичестерский диоцез[1].

– Пусть так, – заметил Вильям. – Чичестер не настолько важен, чтобы о нем тревожиться. А поскольку оба, Пасселью и де Виш, англичане, бароны успокоятся, хотя многие еще ненавидят Пасселью за введенные им поборы после расследования лесного дела. К тому же не так страшен и Винчестер. Если это вся ваша плохая новость, то не стоит огорчаться.

– Нет, – сурово сказал Ричард, и, будь здесь кто-нибудь из знававших короля Джона, он вздрогнул бы: так похож был в этот момент сын на старого короля, – Груффид, сын Ллевелина, мертв.

– Мертв? – Вильям невольно повысил голос.

– В тот день, когда я получил от тебя письмо, у меня было еще одно, от Генриха, по тому же делу. Я уже знал, что Дэвид обращался к папе. Если я тебе об этом не упоминал…

– Это не имеет значения, – прервал его Вильям, улыбаясь. – Вы были в дурном настроении, когда я в последний раз говорил с вами, к тому же не было никакой необходимости спешить в этом деле.

– Тогда – да, но в связи с Груффидом все изменилось к худшему.

– Есть что-либо странное в его смерти? – спросил Вильям.

Ричард встал и пожал плечами.

– Нет… Да… Не знаю. Вильям, тебе известно, каков этот уэльсец. Он даже пытался бежать. Сделал веревку из тряпья – простыней, скатертей, кусков материи – и хотел спуститься вниз. Узлы не выдержали. Это был крупный, грузный человек. Разбился насмерть.

В наступившей тишине мягко прозвучал голос Элис:

– Говорят, они как дикие звери. Думаю, это правда в том смысле, что они не любят сидеть взаперти.

Вильям вздрогнул, но не отвел глаз от Ричарда.

– Его все равно нельзя было удержать. Он не сдержал обещания. Никто не станет винить Генриха за это. Ему разрешили встречаться с женой и другими людьми, ему предоставили все необходимое…

– Кроме свободы, – едко прервал его Ричард.

– Будьте благоразумны, – настаивал Вильям. – Он начал бы войну, обещай Генрих мир Дэвиду. Если бы он попал в плен к Дэвиду, его участь была бы не лучше.

– Ты никогда не любил его, – сказал Ричард.

– Да, не любил, как, впрочем, и Дэвида. Я бы предпочел, чтобы старый Ллевелин был менее прозорлив и твердо держался уэльских обычаев. Тогда он просто разделил бы земли между сыновьями и споры между ними избавили бы нас от лишних хлопот.

– О нет, – сердито сказал Ричард. – Все бы повторилось. Раньше или позже один из них обратился бы к Генриху, и тот позволил бы ввязать себя в…

– Это его обязанность и право, – сказал Вильям. – Он – повелитель Уэльса и обязан разрешать споры между своими вассалами.

– Все согласились с этим, кроме уэльсцев, – огрызнулся Ричард и вздохнул. – Впрочем, дело не в этом. Они снова взялись за оружие.

– Что? После смерти Груффида? Как они прослышали?

– И ты еще спрашиваешь об этом, Вильям? Не ты ли писал мне о слухах, известных всем? Что, по-твоему, Груффид собирался делать после того, как спустился бы на землю, – пешком идти или плыть в Уэльс? С этим в одиночку не справиться. Как могло случиться, что охрана не заметила пропажи скатертей и других тряпок? Думаешь, это минутное дело – разрезать их и связать в такую длинную веревку? Без сомнения, не прошло и часа после случившегося, а кто-то уже мчался в Уэльс. Единственное, чего я не могу пока узнать, – кто замешан в этом, и что желал: бегства или смерти Груффида.

• Предыдущая
• 22/90
• Следующая