Когда распахиваются крылья (СИ) - Самарова Екатерина Андреевна - Страница 5

     На худом и чумазом лице Женьки виднелись две мокрые дорожки от слёз. В любое другое время я бы тут же рванулся успокаивать брата, но сейчас почувствовал лишь слабое трепыхание сердца и звенящую пустоту.

     – Женька, иди домой, – тихо проговорил я, встав прямо перед ним.

     – А ты? – всхлипнул брат. – Я с тобой хочу!

     – Женька, кому сказал! А ну марш домой! – прорычал я, и мелкого как будто сдуло – ворота захлопнулись, а со двора раздался быстрый шумный топот.

     «Ну и хорошо», – вяло пронеслось у меня в голове, и я, уже больше ни о чём не думая и ничего не осознавая, тихо побрёл по дороге в сторону леса.

* * *

     Ближе к концу деревни дорога, петляя, уходила в лес, в который летом деревенские ходили за ягодами, грибами и душицей. К последним четырём дворам в деревне вела только утоптанная тропинка – в трёх полуразваленных домах никто не жил, а в четвёртый люди приезжали только на лето на несколько недель. Сразу за деревней земля резко уходила вниз, а чуть вдалеке, внизу склона бежал ручей с чистой ключевой водой. Обычно на этот склон водили пасти коров и овец. Но сейчас, в середине апреля, свежая трава только проклёвывалась из-под земли, поэтому склон казался пустым, унылым и грустным.

     Последний двор на нашей улице заканчивался широкой поляной, на которой росла одинокая старая черёмуха. Под ней кто-то давным-давно поставил скамейку, так что с неё открывался вид на начинающиеся за ручьём поля, обрамлённые редкими перелесками. Здесь никто обычно не бывал, я даже думал, что люди с соседних улиц и не знают об этом месте. Зато я часто летом гулял здесь один или с Женькой, а зимой мы вдвоём утаптывали горку и катались на санках или ледянках.

     Сегодня на скамейке, как почти и всегда, никого не было. Старуха-черёмуха тихо и деловито скрипела ветками на ветру. В тишине еле слышно раздавался лёгкий плеск ручейка. Его чистый звук натолкнул меня на мысль, что я весь обмазан грязью и тухлой водой. Я передёрнулся от омерзения и поскорее сбежал со склона к ручью. Весной из-за растаявшего снега землю у ручья подтопило, но я был в высоких резиновых сапогах, поэтому смог подойти прямо к воде. Вода оказалась настолько холодной, что у меня сразу же свело суставы на руках. Но я упорно вычерпывал её ладонями и плескал себе на лицо, пока с кожи не ушла противная стянутость. Я начал тщательно мыть руки, когда вдруг вспомнил, как несколько минут назад сжимал пальцами гниющий комок грязи. Чувство унижения напополам с ощущением вселенской несправедливости ухнуло на меня, как огромный снежный ком на голову.

     Со злости я со всей дури стукнул по ледяной воде, разбрызгивая её по куртке и лицу. Лучше не стало, только ко всему ещё и заболела отбитая ладонь.

     «Ну почему именно я? – с бессильной яростью думал я, смаргивая выступившие слёзы. – Почему я? Почему сегодня? Как мне завтра идти в школу? Сколько теперь терпеть насмешки Тёмки и ждать, пока он обо всем этом не забудет? Да и забудет ли? Нет ведь, гад, всем вокруг растреплет! Какую теперь он мне кличку придумает? Был Васяк-Наперекосяк, а сейчас?..»

     Слёзы закипали на глазах и безостановочно капали, как вода из протекающего крана, как я ни старался себя успокоить. Я был в тупике. Я не знал, что делать завтра и с ужасом думал о том, как завтра перейду порог школы. Летающие вилы, желток на лице, проткнутая нога, купание в навозной воде прямо перед дурацким Тёмкой – и все это за один день? Не слишком ли много? Но ведь я ничего плохого не сделал, а всего лишь хотел защитить брата! За что так со мной?

     Чаша терпения переполнилась, вода вылилась в подвал и затопила всех живущих там крыс. Сгорая от бессильной злости, я встал, поднял лицо к небу и заорал так сильно, как мог:

     – Это нечестно! Почему я? Все, хватит, слышишь? Ты слышишь меня?!

     Испуганное эхо разлетелось по полям, разогнав сонную вечернюю тишину и спугнув стайку чирикающих воробьёв с черёмухи. Я стоял и требовательно и злобно смотрел в немое закатное розово-оранжевое небо. Ответа не пришлось ждать долго: пролетающий мимо воробей с удовольствием облегчился на мою куртку и с довольным чириканьем полетел дальше.

     Нет, ну это точно перебор! Дрожа от бешенства, я раскидал ногами грязь вокруг себя и быстрыми шагами направился к скамейке. Сел на неё и закрыл лицо руками, глубоко дыша и растворяясь в своей озлобленности на весь мир.

     Весенний апрельский вечер, дымчатый и колюче-прохладный, навалился неожиданно, покрыв лес, поля и маленькие домики спокойной усталой тишиной, как одеялом. Я очнулся от своих мыслей, когда дальний перелесок уже пропал в надвигающих сумерках. Было ещё не очень темно, но в деревне позади уже уютно зажглись окна, на небе отчётливым серебристым сиянием проявилась луна.

     «Надо домой идти, – бесцветно подумал я, – мама уже, наверное, меня потеряла, да и Женька уже ныть начал».

     Но только попытавшись встать и вдохнув полной грудью свежий вечерний воздух, я понял, что не могу сделать и шага в сторону нашего двора. Переступить порог дома значило приблизить завтрашний день, опять начать думать о нём, опять ощущать бессильную злобу и метаться внутри своей головы как запертый дикий зверь. Опять почувствовать тошнотворное ощущение тупика. Поэтому я снова прислонился спиной к шершавому осыпающемуся стволу черёмухи и бездумно уставился в одну точку.

     Погруженный в мысленную пустоту, я не сразу уловил сначала еле слышный, а потом отчётливо узнаваемый шелест свалявшейся за год сухой травы. По тропинке между тёмных слепых домиков кто-то шёл, совсем не скрываясь, наоборот, отвратительно бодро посвистывая и напевая себе под нос какую-то дурацкую попсовую песню. Чертыхнувшись и сердечно пожелав незнакомцу долгого пути по лесам и полям, я одновременно с неохотой (вот приспичило кому-то гулять именно здесь!) и лёгкой заинтригованностью (кто это из всей деревни добрался до самого её конца на ночь глядя?) разглядывал тёмную в проступающих сумерках тропу.

     Прошло несколько минут, во время которых посвистывание пару раз сменялось чавканьем и изумлённо-восхищёнными возгласами непонятного содержания, когда на полянку наконец вышел незнакомый свистун. Это был молодой парень старше меня лет на пять-шесть. Тёмно-русые, слегка волнистые волосы доходили почти до плеч, на красивом небритом лице с тонкими, как будто ускользающими чертами застыла по-идиотски бодрая улыбка оптимиста, неожиданно оказавшегося в крайне пессимистичных обстоятельствах, но не утратившего присутствия духа. Он был одет в нелепый ярко-розовый, цвета упитанного поросёнка, свитер, который светился в темноте как будто подсвеченный, и забрызганные грязью джинсы.