Бастард Ивана Грозного — 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 42

Корчмарь упал на колени и схватился в сапог.

— Прости! Прости! Бес попутал!

— Я же сказал, пока прощаю. А бесов своих гони, Фрол Петрович. Не посмотрю, что мы с тобой товарищи. Отхожу кнутом так, что долго помнить будешь.

— Прости! Прости! — искренне плакал корчмарь. — Возьми плеть!

— Да угомонись ты, Фрол Петрович, — негромко сказал Санька. — Долго так валяться будешь? Дело делать пора. Всё, я пошёл.

Александр забрал ногу из рук корчмаря.

— Да… Будешь говорить с купцами, говори от моего имени.

Сказал и вышел.

Ради интереса он обошёл гостиный двор и прицелился, где бы он поставил трактир. Ну, да. Там, где он во двор заходил, находились соляные склады и это были самые чистые помещения. Санька прибросил по месту и получалось, что надо было забирать почти четвёртую часть гостиного двора. А куда перемещать соляной и рыбный дворы, он пока не представлял. Ведь Санька совсем не знал Москвы.

— «Надо заставить кого-нибудь поездить со мной и показать, — подумал он и тут же чертыхнулся. — Кому показать? Слепому царю?! Надо что-то решать со своей слепотой! Поковыряться у себя в голове, что ли? Или так объявить, что вдруг прозрел?»

Санька постоянно думал об этом, но останавливало его то, что он считал, что надо использовать любые ситуации себе во благо и желательно с дивидендами. Ну, скажет он: «Я прозрел!», и что? Все скажут: «ну и слава богу» и забудут. А надо, чтобы не забыли. Надо, чтобы легенда возникла!

Вот, станет Максим Грек патриархом, наложит на него руки и Санька прозреет. Вот это будет «бомба»! Или кто ещё куда чего наложит. «Торопиться не надо!», как говорил классик. Думать надо и ждать удобного случая.

Санька прошёл до торговых рядов, что на «красной площади», свернул направо, прошёл вдоль лавок и лавчонок. Торг уже разворачивался, и покупателей было достаточно. В начале рядов тёрлись нищие и попрошайки, и Санька, при переходе из ряда в ряд, попадал в их хваткие и грязные руки. Тут же шныряли худые собаки. От тех и от тех хорошо помогала короткая плеть и длинная палка. Но картина с нищими удручала и Санькино хорошее настроение быстро улетучилось.

— «Надо придумать работные дома», — подумал Санька.

Он помнил, что они с Иваном Васильевичем говорили по поводу нищих ещё лет пять назад и, что, вроде как, тот даже указ издавал, или в новом судебнике прописывал, что нищие должны проживать в монастырях. Однако, вот они нищие, и где те монастыри?

Иван говорил, что нищий нищему рознь. Один нищ по нужде и несчастью, а другой по хитрости. Делали опричники розыск и оказалось, что больше половины московских нищих, особенно дети, имеют нормальное жильё.

— «Взрослых брать с улиц принудительно и отправлять на Балтику. Для детей открыть школы-интернаты за стенами, чтобы не разбежались. Хотя… И взрослых, тоже в застенки. Фабрики нужно придумать. Государственные мануфактуры. Пусть канаты крутят. С другой стороны… Дети зарабатывают для семьи. Кормильцы, блин!»

Так думал Санька, свернув снова направо, и идя вдоль крепостной Китайгородской стены. Где-то здесь, он знал, находился открытый прошлым летом печатный двор. Царь хвалился… Иван Фёдоров и какой-то ещё мастер, его учитель, уже печатают книги. Адашев называл имена, но Санька не стал запоминать, потому, как про книгопечатание не знал ничего и подсказать точно ничего бы не мог.

Единственное, чем бы он занял первопечатников, это печатью сатирических комиксов про зарубежных «партнёров». Но сначала надо было нарисовать сами картинки, а Саньке пока было как-то не до того. Да и, откровенно говоря, печатать пока было ещё рановато. Печатники только-только выпускают первые пробные печатные «безымянные» листы.

— «Но, всё равно, надо запомнить», — подумал он. — «Блокнот какой завести, что ли? Для записей…»

Журнал для зарисовок у него был. У Саньки неплохо получались эскизы парусников, домов, замков, деревьев. Замки, как и парусники, он любил срисовывать ещё в том, своём первом, детстве. Здесь, после нескольких лет тренировки руки, у Александра стали получаться очень неплохие графические средневековые пейзажи.

Так в раздумьях он снова дошёл до Варварских ворот и вышел из Китай-города. На сегодня, пожалуй, хватит, подумал он, и зашагал на восток. Надо было садиться за проект питейного двора. Белый город ещё только начинал застраиваться, и он подумал, а почему бы не начать строиться здесь? Эх! Ему бы его Балтийских оборотней с десяток и лопаты хорошие…

За постройку питейного двора в Китай-городе говорило то, что имеющиеся деревянные стены гостиного двора можно использовать, как одну сторону опалубки. Ставь вторую и лей себе бетонные стены, а параллельно помещения можно использовать под склад материалов. Того же цемента, песка и камня, например. Дак и других материалов.

В пользу строительства в «чистом поле» говорило то, что можно поставить нормальный и глубокий фундамент, отлить бетонные подвалы. А опалубка — фигня вопрос. Крепость в Усть-Луге у него получилась очень даже ничего себе! Досок для щитов напилят на его фабрике в Коломенском… Но где хранить? Растащат. Даже если забором обнести, то сам забор унесут.

И тут он увидел пустырь примерно таких квадратных размеров, как и хотел. Где-то пятьдесят на пятьдесят на небольшой возвышенности, переходящей в небольшую, но крутую горку. В возвышенность можно было вкопаться этажа на три вглубь и сделать тайный выход к Яузе реке, которая здесь называется Ичка. Мимо, в сторону реки Москвы, протекала грязная речушка, а из расщелины горки вытекал чистейший родник. От Варваровской дороги этот холмик находился метрах пятистах.

Санька покрутился возле родника, углубился по его руслу в расщелину и исчез, объявившись у себя в доме в Коломенском. Не переодеваясь в царское платье, он едва открыв дверь и выйдя на улицу, увидел мать, а она увидела его, так как именно в этот момент шла от реки и смотрела на его жилище.

Она всплеснула руками и прижала ладони к губам. Санька же помахал ей и стал спускаться по лестнице. Встреча с матерью не была слишком бурной. Как-то повелось с измальства, вероятно от его быстрого, в буквальном смысле на глазах, взросления, что и мать, и отец перестали считать Саньку своим сыном, полагая, что он сын Велеса. И поэтому относились к нему, как полубогу, с почтением и почитанием.

Санька же целовал и обнимал мать, сестренок и брата искренне, постоянно извиняясь, что так скромны его подарки. Однако и платок, и игрушки, и леденцы радовали ребятню и мать тоже искренне.

— А мне батяня тозе такую махину вылизал, — сказал брат, не вынимая конфету изо рта. — И плопеллер у нас вон, на флюгеле клутится.

Над крышей отчего дома действительно торчала слега, на которую на железный штырь был насажен деревянный самолёт с пропеллером, вырезанный Санькой ещё три года назад.

— Мам, обедали?

— Нет ещё. Мокшу ждём.

— Давай позовём? Поесть бы!

Отца позвали. Они обнялись. Уселись за стол в летней кухне. Пообедали. Поговорили, но как всегда, Мокша не был словоохотлив.

— Сказывали, ты ослеп.

— Да это я так… Прикидываюсь, а сам присматриваюсь, — не стал огорчать родителей Санька.

— Понятно… Царём, говорят, стал? — чуть склонив голову набок, спросил отец.

— Царь Иван… Сам-то умер, а меня назначил. Вот и тяну лямку.

Мокша снова посмотрел на сына, прищурив и так привыкшие щуриться от дыма и огня глаза.

— Тяни, сын. Может и вытянешь. Ежели не ты, то кто народу волю даст?

Слова отца прозвучали тихо и спокойно, но громыхнули в ушах Саньки громом небесным.

[1] Корчага — деревянное корыто.

[2] Мокшане — народ, называемый «мордва».

Отобедав, все разбрелись по лежанкам. Санька тоже с удовольствием сполоснулся под душем и завалился в своей спаленке, с большими, застеклёнными четырьмя круглыми стёклами, окнами. Квадратное стекло лить не получалось, да и это стекло не было совсем прозрачным. Однако много лучше слюдяных во дворцовых палатах.