Silentium! (СИ) - "Hailun_g" - Страница 20

Я понимал, что Макс, как и я, был жертвой стихийно накрывших его обстоятельств, но не мог поверить в то, что он даже не попытался найти способ поступить как-то иначе. Пусть мы оба, как и пёс, которого Макс любил, оказались в смертельной ловушке чужой жестокости, я никак не мог вообразить, что презирающий необоснованное насилие парень опустится до того, что изнасилует меня по указке других людей у них же на глазах.

До крови закусывая губы и дрожа под телом Макса я, тем не менее, больше всего ненавидел не его и даже не мразей, которые всё это спланировали. Мне хотелось убиться от своей собственной никчёмности. В конечном счёте до меня, раздираемого чужим пульсирующим органом, наконец-то дошло, что все беды в моей жизни происходили из-за того, что я на самом деле был дефектным.

Будь я нормальным, возможно Макс и не посмел бы ко мне притронуться. Но он, как и все остальные, видел во мне лишь безмолвное существо, которое было не так страшно смешать с грязью, потому что оно ничего не могло сказать о своей боли. Даже пёс Макса и то подавал голос, чтобы показать, что ему было плохо. А что мог я, кроме как беззвучно плакать?

Выходит, я правда был ничтожнее собаки.

Кровотечение не было настолько сильным, чтобы потеря крови могла привести к летальному исходу, и я хотел, чтобы, когда всё это закончится, меня не стали оставлять в живых. Я надеялся умереть, чтобы мне больше никогда не приходилось открывать глаза и видеть убогость окружающего мира со всей царившей в нём бесчеловечностью.

Что бы со мной ни происходило раньше, прежде я не доходил до мысли о том, что хочу лишиться жизни. Но сейчас, уничтожаемый единственным человеком, которому смог довериться, я наконец ощутил всю ничтожность своей жалкой жизни.

Макс продолжал терзать мою плоть, и в отвратительных хлюпающих звуках я думал о том, что было бы намного лучше, если бы я уже давно наложил на себя руки, а не терпел столько лет издевательства в свой адрес.

Ради чего я столько терпел? Почему… Зачем… Для чего…

— Если ещё раз попадёшься нам на глаза, пидор, мы тебя убьём, — резкий голос проник в моё помутневшее сознание.

Железная дверь гаража с лязгом поднялась и опустилась.

Я не знал, сколько времени прошло. Всё моё тело онемело, и, оказавшись в полной темноте, я ничего не понимал. Я чувствовал только до костей пробирающий меня холод и чувство полного одиночества, которое было тяжелее, чем когда-либо прежде.

Двое извращенцев ушли, и Макс обессилено упал на меня. Уткнувшись в мою грудь, он в голос зарыдал.

Где-то рядом лаял Подлец. Я слышал скрежет его когтей и то, как он напрыгивал на спину Макса, пытаясь заставить его встать с меня. Но парень лишь ещё сильнее прижимался ко мне и в перерывах между завываниями сиплым голосом бормотал: «Прости… Артур… Умоляю, прости меня».

Я никак не реагировал на него. Слушая в кромешной темноте, как он кричит, словно раненое животное, я просто ждал, когда его истерика пройдёт. Ждал, чтобы уйти и никогда больше с ним не пересекаться.

Наконец поняв, что с меня стоит слезть, Макс сел рядом и зажёг фонарик на телефоне. Трясущейся рукой он дотронулся до моего лица.

— Сейчас, потерпи… Я отведу тебя в больницу.

Он попытался поднять меня на руки, но я заехал кулаком по его скуле. Из-за пережитого моё тело, словно проткнутое насквозь раскалённым штыком, больше не воспринимало боль, и я даже не заметил, что из-за нанесённого удара костяшки моей руки онемели.

Когда я встал на ноги, меня повело в сторону. Макс, нисколько не обративший внимания на разбитую щёку, хотел поддержать меня, но я вновь оттолкнул его руку. Всё же сохранив равновесие, я поднял голову и посмотрел Максу прямо в глаза. Вкладывая в свою мысль силу всего своего страдания, с которым теперь был вынужден жить, я произнёс одними губами: «Ненавижу».

— Артур…

На трясущихся ногах я вышел из гаража и ни разу не обернулся.

***

После случившегося я не наложил на себя руки, как думал изначально, и даже не стал физически калечить себя из-за вновь приобретённого презрения к себе. Но я больше и не жил, а скорее существовал.

Жизнь была ко мне безразлична, и я стал равнодушен к ней в ответ.

Я взял больничный на работе, но понимал, что уже вряд ли когда-либо снова появлюсь в училище. Выходить из дома стало невыносимо, и я планировал вернуться к удалённой работе.

Когда-нибудь планировал вернуться.

В ту ночь, когда я пришёл домой, я допил наполовину полную бутылку коньяка, оставшуюся в моей квартире с наших с Максом посиделок. Мой истощённый двумя бессонными ночами и истерзанный насилием организм воспринял крепкий алкоголь одновременно и как долгожданное лекарство от боли, и как снотворное в одном флаконе. Меня даже не затошнило, и я забылся пьяным глубоким сном.

Я проснулся только к полудню и, мучимый диким желанием опохмелиться, оторвал от дивана своё соломенное тело, чтобы сходить в магазин, и даже не закинул в себя ничего в качестве завтрака.

С того момента, как я купил первую бутылку, дни слились в замкнутый безусловный цикл [в программировании: вид цикла, выход из которого не предусмотрен логикой программы].

Я больше не спал, но и не бодрствовал. Время, сначала разливаемое по стаканам, стало утекать прямо из горла бутылок вместе с их спиртовым содержимым. Я пил и топил отголоски произошедшего в алкогольном дурмане. Только доводя себя до состояния помутневшего рассудка и полного онемения всех конечностей, я мог ничего не чувствовать и ни о чём не размышлять.

Всё началось как безобидная попытка прийти в себя, но вылилось в затяжной запой, из которого я в конечном счёте не имел сил выйти.

Ноги перестали меня держать. Я часто падал на пол и подолгу лежал, не шевелясь, потому что не мог встать. Из-за своих полётов я весь был в синяках и один раз, плашмя завалившись на плитку на кухне, разбил нос.

Я не помнил, когда в последний раз принимал душ и менял одежду, и прямо в старой валялся на дне ванной под потоками ледяной воды, чтобы немного прийти в себя перед каждым походом за очередной бутылкой.

Я перестал чувствовать холод.

Я пропил все свободные деньги, которые у меня были, и залез в отложенные на оплату квартиры, не думая о том, что буду делать, если в конце месяца не смогу заплатить хозяйке.

Я вообще ни о чём не думал.

Иногда я слышал, что во входную дверь моей квартиры кто-то долбился. Я понимал, что этот звук всего лишь мне мерещился. Ко мне некому было приходить, и я продолжал запивать эту мысль, пока она не захлебывалась сама в себе и не замолкала.

Я чем-то залил свой ноутбук, и он прекратил работать. Я попытался разобрать вышедшую из строя технику, чтобы просушить детали, но мои руки сотрясало в треморе, и я уронил раскуроченный компьютер на пол, где он потом и остался.

Зрение потеряло чёткость, и я существовал в пространстве между плывущих стен среди предметов с рябящими очертаниями.

Я почти ничего не ел, но после всего, что я в себя вливал, я блевал так, что меня буквально выворачивало наизнанку. Меня рвало одной желчью, смешанной с алкоголем, и я мог подолгу стоять на коленях у унитаза, пытаясь выцедить ещё что-то из пустого желудка, чтобы меня перестало тошнить. В такие моменты мне казалось, что мне может стать лучше только тогда, когда я отхаркну наружу все свои органы.

Всё вокруг вращалось и плясало.

Уже очень скоро я разбил о стену телефон. На него постоянно названивал кто-то по имени Макс, образ которого в алкогольном угаре я уже почти даже не мог восстановить в памяти и которого не хотел слышать. Устройство с потрескавшимся экраном теперь валялось где-то рядом с ноутбуком, и меня нисколько не заботило, что я утратил последний способ связи с внешним миром.

Я больше не помнил и не знал себя самого, окончательно превратившись в полностью безмолвное ничто.

========== Глава 10. Есть целый мир в душе твоей таинственно-волшебных дум ==========