Пока смерть не разлучит... - Глаголева Екатерина Владимировна - Страница 5

Лафайет молча расхаживал по комнате, как всегда в минуты волнения.

— Эти люди, — Адриенна указала рукой себе за спину, — верят вам, Жильбер, они хотят, чтобы вы вели их за собой, и вы не можете, не имеете права им отказать!

Значит, они всё ещё здесь. Делегаты от Национальной гвардии. В самом деле, неудобно будет даже не выйти к ним…

— Вы достаточно хорошо знаете народ, чтобы понимать, — продолжала Адриенна, — ему нужен вождь. Если вы не поведете его за собой, народ последует за другими, и Бог знает, куда эти другие его заведут.

Лафайет остановился. Она права. Конечно, его жена судит о людях, исходя из иных соображений, чем он сам, но она права. Взять хотя бы расправу над Фулоном: это явно козни герцога Орлеанского, никаких сомнений больше нет. Все клеветнические и нелепые слухи рождаются в Пале-Рояле, где находят приют недовольные дворяне, авантюристы, безденежные краснобаи и продажные писаки, готовые вцепиться зубами в кого угодно по приказу Шодерло де Лакло и маркиза де Силлери — верных слуг герцога, который ненавидит своего кузена Людовика XVI и стремится к власти. Великий магистр Великого Востока Франции ведёт себя как подлый интриган, распространяя грязные слухи о королеве и прочую ложь, однако в салоне его бывшей любовницы госпожи де Жанлис собираются молодые депутаты Национального собрания: Ламет, Барер, Барнав, — рискуя пропитаться этой отравой… Конечно, там же крутится Талейран, епископ Отенский, — скользкий, двуличный, циничный… Адриенна его не любит, как не любит она и Габриэля де Мирабо — депутата от третьего сословия, вошедшего в роль народного трибуна, — потому что он непорядочный человек: будучи женат, соблазнил замужнюю женщину, бежал с её помощью из тюрьмы, а потом очернил и позволил запереть с сумасшедшими и проститутками. Но это известно не всем, а Мирабо так хорошо и правильно говорит о свободе, что у него есть множество сторонников! "Скажите вашему господину, что мы здесь по воле народа и нас не выведут отсюда иначе, чем силою штыков!" — этот ответ Мирабо королевскому церемониймейстеру, присланному выпроводить Национальное собрание из Зала для игры в мяч, с восторгом повторяют друг другу как слова истинного революционера. Попробуй кто-нибудь сказать, что Мирабо — позер и хамелеон, так его тотчас назовут предвзятым злопыхателем. Но с другой стороны, разве найдется хоть один человек, про которого нельзя сказать ничего дурного? Бенджамин Франклин даже генерала Вашингтона заподозрил в стремлении к королевской власти и обратился к бойкому перу Мирабо, чтобы написать памфлет против Общества Цинцинната, усмотрев в нём сходство с рыцарским орденом…

Вашингтон! Вот рыцарь без страха и упрёка! Вот истинный Цинциннат, не меняющий своих убеждений! Генерал очень дорожит своей репутацией; потребовалось много уговоров, чтобы он согласился оставить тихую жизнь плантатора и стать президентом Соединенных Штатов Америки… Вашингтон знает, что в политике чистым остаться нельзя, но он не отступил, как никогда не сдавался во время войны. Страшно вспомнить, через что пришлось пройти этому человеку: солдаты не раз показывали врагу спину, среди них были и дезертиры, и мародеры, даже предатели, но генерал не бросил армию! И привел её к победе! А он, Лафайет, его духовный сын? Хвастливо отправил генералу ключ от Бастилии и рисунок её руин, пробыл командующим Национальной гвардией всего неделю и сбежал с поля боя! Какой стыд! Доброе имя, как и свободу, не завоевать раз и навсегда, за них нужно сражаться каждый день…

Жильбер обнял Адриенну за плечи и поцеловал в лоб.

— Вы правы, сердце моё. Надеюсь, они еще не ушли; я сейчас спущусь к ним.

— Я оставила с ними Жоржа, чтобы удержал их.

Филипп де Сегюр зажёг свечу и раскрыл свой дневник. Нужно привести мысли в порядок, а лучше всего это делать, водя пером по бумаге.

За окном растекалась матовая петербургская ночь, притворяющаяся днем. В этом городе все притворщики. Только Нева никогда не скрывает своего истинного настроения. Сегодня она была благодушна и тихо несла лазоревые воды навстречу закату. Императрица очень редко видит её такой, проводя всё лето в Царском Селе и возвращаясь только осенью, когда Нева становится свинцовой.

Завтра Сегюр поедет в Царское, чтобы официально проститься с её величеством. Он уезжает. России и Австрии придется одним воевать с Турцией: союз с Францией и Испанией, о котором он столько хлопотал, не состоится, король не дал своего согласия. Во Франции неспокойно, казна пуста, народ голодает. Да и печальная участь Иосифа П, чудом не погибшего в Валахии под ногами собственных солдат и подхватившего на войне лихорадку, не побуждает последовать его примеру. Что ж, Сегюр как посланник и так сделал немало, ему совершенно не в чем себя упрекнуть. И он соскучился по родине, хотя Россия оказалась совсем не той дикой страной, какую он представлял себе из Парижа, — путешествие с императрицей в Крым было довольно увлекательным и приятным. Но найдет ли он родину такой, какой её оставил? Судя по письмам из Франции, надежды на это нет.

Отец с бесстрастностью военного перечислил события июля; от некоторых подробностей у Филиппа зашевелились волосы на голове. Легкомысленный брат Жозеф, депутат Генеральных штатов от дворянства, даже в бесчинствах пытался найти забавную сторону: рассказал анекдот о драгуне, прослезившемся при виде Бастилии, которого подхватили на руки и понесли, чествуя как победителя, а он до смерти испугался, что его сейчас повесят. Луи де Ноайль писал о том, что Лафайет теперь командует Национальной гвардией; он пользуется бешеной популярностью и непререкаемым авторитетом; если кто-то и сможет положить конец анархии, то это он.

Виконт де Ноайль и маркиз де Лафайет были друзьями юности графа де Сегюра. Ноайль женился на своей двоюродной племяннице Луизе, Лафайет — на её младшей сестре Адриенне, а затем Сегюр пошёл к алтарю с Антуанеттой д’Агессо, родной тёткой Луизы и Адриенны по матери, и таким образом сделался дядюшкой своим друзьям. Даже если судьба забрасывала их далеко друг от друга, то всё равно потом сводила вместе, потому что, каждый по-своему, они делали общее дело. Двенадцать лет назад Лафайет первым уехал в Америку — воевать за независимость бывших английских колоний, восставших против деспотизма. За шесть лет в Новом Свете побывали все трое, но яркая слава Лафайета затмила скромное сияние его приятелей. Вольтер незадолго до смерти напророчил ему стать освободителем и Старого Света. Когда весной нынешнего, 1789 года король созвал Генеральные штаты, Лафайет был избран депутатом от дворянства Оверни. Он мог бы, конечно, представлять и третье сословие, поскольку отстаивал именно его интересы, но Жильбер хотел распространить либеральные идеи среди равных себе по рождению. Очередная химера? Томас Джефферсон, американский посол в Париже, так ему и сказал: играть на двух досках сразу — значит рисковать дважды оказаться побежденным. Но Лафайет, конечно же, надеется дважды победить! Ведь он не один: Ноайль и его брат князь де Пуа — тоже депутаты от дворянства, как и многие "братья" из масонской ложи, и все они состоят в Обществе друзей Конституции.

Накануне штурма Бастилии Лафайет представил в Национальном собрании свой проект "Декларации прав человека и гражданина". (Он сам признался Сегюру, что прежде дал прочитать его Джефферсону — автору американской Декларации независимости.) Теперь другие депутаты выносят на обсуждение свои проекты, но всё это лишь вариации на текст Жильбера. "Декларация прав человека" — первая часть будущей Конституции, за ней должны последовать Декларация принципов монархического правления, Декларация прав французской нации и короля, статьи о способе представительства и правах представителей народа, о принципах принятия и исполнения законов, об организации провинциальных и городских ассамблей, о судебной власти, её обязанностях и границах её полномочий, уложения об армии и полиции для исполнения законов и защиты королевства… В общем, работы непочатый край. Жозеф потешается над доморощенными Демосфенами и Цицеронами, способными витийствовать часами, упиваясь собственным красноречием, однако на самом деле смешного мало. Требование Конституции присутствует во всех наказах избирателей депутатам от третьего сословия, но вряд ли они хотя бы приблизительно знают разницу между, допустим, шведской Конституцией 1772 года и американской 1787-го. Для них Конституция — просто символ порядка, некий главный Закон, единый для всех, которого во Франции, увы, пока не существует. В Нормандии можно изготовлять водку из сидра, а в Пикардии нельзя; в одной провинции крестьяне могут жать хлеб чем хотят, а в другой им запрещают использовать косу; чтобы перевезти товар на продажу из Гиени в Прованс, придётся семь раз уплатить пошлину; Эльзас и Лотарингия свободно торгуют с кем хотят, но только не с Франш-Конте, хотя и входят с ним в одно королевство; в Нантере запрещено иметь рынок, даже бродячим торговцам велят, не задерживаясь, отправляться в Париж, а как прикажете жить в маленьком городке? Убрать несуразности, осложняющие жизнь, — вот и всё равенство, о каком мечтает народ!