Особое мясо - Бастеррика Агустина - Страница 5

Гринго продолжает говорить. Он словно не может остановиться. Видно, что он нервничает, видно, как капельки пота собираются в проворные ручейки, стекающие по его лицу. Эгмонт спрашивает, умеют ли эти… они разговаривать. Его явно удивила и заинтересовала тишина в помещении. Гринго объясняет, что их еще совсем младенцами изолируют в инкубаторах, затем, подросших, содержат в клетках. Им удаляют голосовые связки — так с ними легче управляться. А чтобы они говорили — да это же никому не нужно! Мясо не должно разговаривать. Нет, коммуникация с ними возможна, но на самом элементарном уровне. Можно понять, что им холодно или жарко. В общем, простейшую информацию от них получить можно.

Самец в клетке чешет себе семенники. На его лбу видно когда-то сделанное клеймо — переплетенные буквы Т и V. Никакой одежды на нем нет — равно как и на всех других экземплярах мясного скота на любой из ферм. У него мутный взгляд: ощущение такое, что там, в глубине его мозга, спрятанное за неспособностью говорить, кроется безумие.

«На следующий год я его отправлю на выставку Сельскохозяйственного общества», — хвастается Гринго и смеется. Его смех похож на звук, который издает крыса, прогрызающая себе лаз в стене. Эгмонт вопросительно смотрит на него, и владельцу фермы приходится растолковывать гостю, что на выставке, проводимой Сельскохозяйственным обществом, награждаются лучшие экземпляры, превосходные образцы самых чистых пород.

Втроем они проходят вдоль клеток. Он прикидывает, что только в этом бараке содержатся сотни дне голов. А ведь это здание — не единственное. Гринго подходит к нему и кладет руку на его плечо. Рука тяжелая. Он ощущает жар, исходящий от этой руки, и его плечо тотчас же начинает потеть под этой горячей ладонью. Рубашка в этом месте промокает насквозь. Гринго тихонько говорит ему:

— Слушай, Техо, новую партию я вам на следующей неделе отправлю. Первосортное мясо — экспортная категория. Часть из ПЧП будет.

Гринго тяжело и прерывисто дышит. Прямо ему в ухо.

— Месяц назад в твоей партии оказалось два больных экземпляра. Броматологи[1] их завернули. Не допустили к переработке и консервации. Пришлось их падальщикам выбросить. Криг распорядился передать тебе: еще один такой прокол — и мы будем работать с другими питомниками.

Гринго согласно кивает:

— Я сейчас с немцем закончу, и мы все обсудим.

Хозяин ведет гостей в офис. Тут тебе ни секретарш-японок, ни красного чая. Тесно, стены из ДСП. Гринго всучивает ему буклет и настойчиво просит его прочитать. Сам он тем временем рассказывает Эгмонту, что с недавнего времени осуществляет экспортные поставки крови, взятой у беременных самок. Эта кровь обладает особыми свойствами, поясняет он. В буклете крупным шрифтом и красным цветом набран текст о том, как нововведения минимизируют непроизводительное время содержания товара.

Товар, мысленно отмечает он. Еще одно слово, запутывающее мир, делающее его мутным и непрозрачным.

А Гринго все говорит и говорит. Он рассказывает про области применения крови беременных экземпляров. По его словам выходит, что это просто какой-то эликсир жизни. Раньше он этим не занимался, потому что это было запрещено. Незаконно. А за такую кровь платят огромные деньги. Но цена справедлива: у самок, подвергнутых забору крови, развивается анемия, плод они не донашивают, происходит выкидыш, а это всё расходы. Машина старательно переводит. Слова переводчика падают неожиданно тяжело и громко. Гринго пытается убедить Эгмонта, что это новое направление невероятно перспективно, что именно в него и стоит вкладываться.

Он не отвечает. Немец тоже молчит. Гринго вытирает лицо рукавом рубашки. Вместе они выходят из кабинета.

Они проходят через помещение с доильными установками. Эти машины, по выражению Гринго, высасывают «вымя» насухо. «Молочко — превосходное, — говорит он, переключая кран на аппарате. — Вот, попробуйте. Только что надоили». С этими словами хозяин протягивает гостям стакан с молоком. Он отказывается, а немец осторожно делает глоток. Гринго продолжает рассказывать. Эти самки — не подарок для заводчика. Нежные, подвержены стрессу, а период нормальной продуктивности у них весьма короткий. Через какое-то время кормить их оказывается себе дороже, а их мясо к тому времени устраивает только те комбинаты, которые производят полуфабрикаты для фастфуда. Так хоть что-то за них выручить можно. Немец кивает и говорит: «Sehг schmackhaft». «Очень вкусно», — переводит машина.

По пути к выходу они проходят через ангар с беременными самками. Некоторые заперты в клетках. Другие же зафиксированы в положении лежа на специальных столах. У многих нет ни рук, ни ног.

Он отводит взгляд. Ему известно, что во многих питомниках принято таким образом обездвиживать тех самок, которые пытаются нанести вред вынашиваемому плоду. Они бьются со всей силы о прутья решеток, отказываются от еды, делают все, что только возможно, лишь бы ребенок не рождался, лишь бы его потом не отправили на бойню. «Как будто они что-то знают, — думает он, — как будто обладают разумом».

Гринго ускоряет шаг и продолжает рассказывать Эгмонту об особенностях ведения бизнеса. Тот не успевает заметить беременных самок на столах. В соседнем зале находятся младенцы в инкубаторах. Немец останавливается, чтобы рассмотреть эти установки.

Эгмонт делает несколько снимков.

Гринго подходит ближе. От него исходит липкий запах потного тела, запах, в котором чувствуется что-то болезненное.

— Расстроил ты меня с этим санитарным контролем. Завтра же позвоню нашим специалистам, пусть хорошенько новую партию проверят. И, разумеется, если какой-то экземпляр контролеры забракуют, ты мне звони, и я сразу вычту эту сумму из инвойса.

«Специалисты» когда-то изучали медицину, но тех, кто переквалифицировался в контролеры партий мясного скота, врачами уже не называют.

— И еще, Гринго, не экономил бы ты так на грузовиках при доставке. В тот раз два экземпляра едва живыми доехали.

Гринго кивает.

— Само собой, никто не ждет, что их первым классом отправлять будут, но не напихивай ты их в фургон, как мешки с мукой: они же в обморок падают, головами бьются. Умрут по дороге — кто платить будет? Я уж не говорю про внешние повреждения: за такие шкуры кожевенные фабрики скидку требуют. В общем, подумай. Моему начальнику это очень не нравится.

Он отдает заводчику альбом сеньора Урами.

— Особенно осторожно нужно обращаться с теми, у кого кожа светлая. Я тебе оставлю на пару недель этот альбом. Прикинь, как кожа по сортам распределяется, и постарайся аккуратнее обходиться с самыми дорогими образцами.

Гринго густо краснеет.

— Учту, все учту. Больше такого не повторится. Да и тогда — случайно так получилось. У меня один грузовик сломался, вот и пришлось, чтобы не подводить вас по срокам, напихать скотину плотнее, чем обычно.

Они проходят через очередной ангар с клетками. Одну из них Гринго неожиданно открывает и выводит в коридор самку в ошейнике из полосы сыромятной кожи.

Гринго открывает ей рот. Та вся дрожит — словно от холода.

— Вы посмотрите, какие зубы! Все как на подбор! Ни одного гнилого.

Хозяин поднимает ей руки и заставляет расставить ноги. Эгмонт подходит и внимательно рассматривает ее. Гринго говорит в микрофон переводчика:

— Нужно вкладывать много денег в вакцины и лекарства. Тогда они будут все как на подбор здоровыми. Много антибиотиков. У меня все поголовье в полном порядке, со всеми сертификатами и справками.

Немец все так же внимательно продолжает осматривать самку. Он обходит ее со всех сторон, нагибается, рассматривает ее ступни, заставляет растопырить пальцы. Аппарат переводит его следующий вопрос:

— Она из этих — как вы сказали, — из очищенного поколения?

Гринго с трудом сдерживает улыбку.

— Не, она не из чистого поколения. Таких, как она, подвергают генетическим изменениям. Так они растут намного быстрее. Разумеется, одной генетикой здесь не обойдешься: требуется особое питание и целые курсы инъекций.