Особое мясо - Бастеррика Агустина - Страница 6

— А вкус — их вкус от этого разве не меняется?

— Эти самки — просто пальчики оближешь. Не, разумеется, те, что из ПЧП, — это особый сорт, но и за самое высокое качество мяса этих экземпляров я тоже ручаюсь.

Гринго вынимает из кармана какой-то прибор, похожий на небольшую трубку. Его гостю такие аппараты хорошо знакомы, так как на мясокомбинатах ими тоже пользуются. Тонкий конец трубки владелец фермы приставляет к предплечью самки и нажимает кнопку. Самка вздрагивает и открывает рот в беззвучном крике. Ей больно. На ее руке остается небольшая ранка — буквально миллиметр в диаметре. Впрочем, кровь идет из нее довольно сильно. Гринго подзывает одного из сотрудников, и тот немедленно дезинфицирует рану.

Гринго открывает трубку и показывает образец мышечной ткани, взятый у самки. Это тончайший пучок мышечных волокон длиной не более половины пальца. Заводчик протягивает его немцу и предлагает ему попробовать мясо на вкус. Немец растерян. Подумав несколько секунд, он все же пробует образец и расплывается в улыбке.

— Вкусно ведь, да? Чистый комплекс протеинов и ничего более, — говорит Гринго в микрофон, и машина переводит его слова.

Немец согласно кивает.

Подойдя поближе, Гринго тихо говорит гостю:

— Мясо — первосортное. Техо, уж мы то с тобой понимаем.

— Понимаем, конечно. Попробовал бы ты мне прислать хоть один экземпляр с жестким мясом… Нет, от начальства кое-что утаить можно, в конце концов, есть возможность свалить все на забойщиков, с которых особо не спросишь, но вот с санитарным контролем, с броматологической службой шутки плохи.

— Да-да, конечно.

— Пока дело касалось коров да свиней, можно было уладить такие вопросы за деньги. Тогда взятки брали, а сейчас — и думать об этом не смей! Все как с ума посходили с этим вирусом. Чуть что не так — на тебя тотчас же донесут куда следует, а комбинат закроют.

Гринго понимающе кивает. Затем он дергает за ошейник и вталкивает самку в клетку. Та теряет равновесие и падает на солому.

Откуда-то доносится запах жаркого. Они заходят за угол здания и попадают в зону отдыха рабочих. Расположившаяся здесь компания жарит мясо па углях. Корейку и ребрышки. Гринго объясняет Эгмонту, что «парни это делают по правильному рецепту. С восьми утра здесь возятся. Долго, но зато потом мясо просто во рту тает». Потом он добавляет, что ждать, пока это блюдо «дойдет», не придется: рабочие как раз уже приготовили и начали есть запеченного младенца. Хозяин поясняет иностранному гостю:

— Это самое нежное мясо. И самое редкое. Обычно таких не забивают: выгоднее подождать, пока экземпляр хотя бы немного вес наберет. Но сегодня случай особый: у одного из моих парней сын родился, вот ребята всей бригадой и отмечают. Хотите по сэндвичу? — обращается Гринго к обоим гостям.

Немец соглашается, он отказывается. Все изумленно смотрят на него. Как же так? Кому придет в голову отказаться от такого деликатеса? В другой ситуации заказать такое блюдо обойдется едва ли не в месячную зарплату. Гринго молчит и не пытается ни уговорить его, ни выяснить причину отказа. Он отлично понимает, что его доход зависит от объема поставок на мясокомбинат, и старается не раздражать гостя. Один из рабочих отрезает кусок печеного мяса и ловко сооружает два сэндвича. В ход идет острый соус красно-оранжевого цвета.

Они переходят в следующий ангар — поменьше. Гринго открывает клетку и жестом приглашает гостей заглянуть внутрь. При этом он говорит в машинку-переводчик:

— Я тут начал толстяков откармливать. Специально даю им корм без нормы — сколько съедят. Есть комбинаты, которые на жировых продуктах специализируются. Вот туда и буду продавать их.

А па этих фабриках с жиром такие вещи делают! Даже сдобное печенье — как раньше.

Немец отходит чуть в сторону, чтобы съесть сэндвич. Он нагибается вперед всем корпусом, чтобы не испачкать одежду. Капли соуса падают на пол перед его кроссовками. Гринго делает шаг в его сторону и протягивает гостю платок, но тот отмачивается и жестами показывает, что все в порядке и что сэндвич очень вкусный. Некоторое время они стоят на месте, дожидаясь, пока Эгмонт доест.

— Гринго, мне нужна черная кожа.

— Я как раз сейчас веду переговоры. Обещали хорошую поставку из Африки. Ты, кстати, не первый: многие спрашивают.

— Я тебе потом позвоню и скажу, сколько голов мы будем заказывать.

— Похоже, кто-то из известных дизайнеров представил коллекцию из черной кожи, вот все и бросились вдогонку. На ближайший зимний сезон самый писк моды будет.

Нестерпимо хочется уйти отсюда. Уйти, чтобы не слышать голос Гринго. Хочется, чтобы слова перестали накапливаться в воздухе, перестали занимать пространство вокруг.

Они подходят к новому корпусу, на который он при входе не обратил внимания. Размерами это здание поменьше остальных ангаров, покрашено белой краской и выглядит самым чистым на территории питомника. Гринго через переводческую машинку рассказывает немцу, что решил вложиться в новое направление — выращивание отдельных экземпляров на органы.

Эгмонт явно заинтересован. Гринго кусает свой сэндвич и, набив рот мясом, поясняет:

— Закон наконец приняли. Конечно, всякими проверками замучают, кучу разрешений получить нужно, но дело-то выгодное. Вот вам еще одно отличное направление для инвестиций.

Пора прощаться. Слушать все это дальше совершенно неинтересно. Немец протягивает ему руку, но замечает на ладони капли жира с сэндвича и отдергивает ее. Он делает извинительный жест и с полным ртом неразборчиво бормочет: «Enschuldigung»[2]. На его лице расплывается улыбка. Машинка не может разобрать, что он сказал, и молчит.

Из уголка рта немца медленно стекает капля оранжевого соуса. Вторая. Одна за другой они падают на белые кроссовки.

Сегодня нужно встать пораньше, потому что предстоит долгий объезд мясных магазинов. Он один, его жена по-прежнему у матери.

Он входит в пустую комнату, посередине которой стоит единственный предмет мебели — детская кроватка. Он кладет руку на изголовье. Кроватка сделана из дерева и покрашена в белый цвет. На изголовье нарисованы обнимающиеся утенок и медвежонок. Вокруг них — помельче — белочки и бабочки. На заднем плане — деревья и солнце. Солнце улыбается. Ни облаков, ни людей. Когда-то он сам спал в этой кроватке. Потом ее приготовили для его сына. Теперь детских вещей со зверюшками не найдешь. А ведь они такие милые, такие безобидные. Были. Теперь остались только кораблики, цветочки, всякие феи и гномы. Он прекрасно понимает, что кроватку надо убрать — вынести из комнаты, сломать и сжечь. И сделать это нужно до того, как вернется жена. Он все понимает, но никак не может заставить себя сделать это.

От утреннего мате его отрывает автомобильный гудок. Он выглядывает в окно и видит грузовик. На борту кузова-фургона красные буквы: «Tod Voldelig».

Дом стоит в достаточно уединенном месте. Ближайшие соседи — в паре километров. Чтобы подъехать к дому, нужно открыть ворота в изгороди. «Странно, вроде бы я ее закрывал. Даже на замок». Потом еще нужно ехать по аллее, обсаженной эвкалиптами. «Странно, что я не услышал шум мотора, да и облако пыли от подъезжающей машины обычно бросается в глаза». Раньше у него были собаки. Они бежали за машинами и громко лаяли. Животных не стало, и вокруг дома воцарилось мрачное, давящее безмолвие.

Грузовик сигналит под окнами так неожиданно, что он вздрагивает и выплескивает на себя обжигающий мате.

Кто-то призывно хлопает ладонями и громко произносит его имя.

— Доброе утро! Сеньор Техо?

— Здравствуйте. Да, это я.

— Вам подарок от Гринго. Накладную подпишете?

Он делает росчерк в бумагах, не задумываясь о том, что подписывает. Водитель протягивает ему конверт и подходит к кузову грузовика. Он распахивает дверцу, запрыгивает в фургон и выводит оттуда самку.

— Это еще что?