Почтовая станция (СИ) - Чар Элен - Страница 5

— А вы ни от кого не скрываетесь? — женщина приподняла бровь, усмехнулась.

— Нет, мы чисты перед Законом. Я вдова и, наконец, решилась поехать к семье мужа. Одной тяжело детей поднимать.

Это я прекрасно понимаю, у тетки было пятеро и несмотря на большой огород и тяжелый труд с утра до вечера едва ли можно их семью назвать обеспеченной. Так это еще муж ее жив и здоров.

— Лаврей Асимович, — я крикнула смотрителя, пусть и не надеется, что обиженно попыхтев над ухом и гордо удалившись за печь так легко от меня отделается. Есть люди в беде — надо помочь. — А что и лешак в нашем лесу обитается и даже нежить не боится?

— Лешак? — женщина удивилась и призадумалась.

Вредный старик молчал, и я уже думала, что не дождусь ответа, но все же он вышел к нам, задумчиво жуя губу.

— А че ж ему не водиться-то? Имеется и не один, лес-то большой. И нежить ему нипочем, это он хозяин леса, а не мертвяки.

— Ага! Вот вас лешак и запутал, видимо, что-то не понравилось ему. Мне вот тетка рассказывала…

— А что ему может не понравиться? Мы спокойно ехали…

— Хах спокойно, — смотритель упер руки в боки. — Да ваши диточки меня с ума свели своими криками, а лешаки к тишине привыкли.

Нехорошо так говорить о детях, тем более, когда мать у них магичка, пусть и слабая. К тому же что им в дороге еще делать, ни порезвиться, ни улечься. Кареты жуть как неудобны.

Глаза женщины недобро прищурились. Ой, как бы смотрителя все же не обратили в пепел сегодня. Меня ругает за несдержанность, а сам такой же.

— А еще они очень уважают угощения, — я закрыла собой смотрителя, широко улыбнулась. — Предложите ему пирожок и он выпустит из леса.

Я ловко схватила последний пирожок, за которым тянулась рука Жака. Пирожки еще есть, но то уже половина смотрителя, а он не поделится. Просто из вредности.

— Светлая ты, — женщина с благодарностью приняла пирожок. — И как в такое место попала… Держи, это за хлопоты.

Женщина ловко перехватила мое запястье, перевернула ладонь и вложила маленький кожаный мешочек с монетами, сжала пальцы. Стало неловко, я же не из-за монет их накормила.

— Дети, Жак, быстро в карету до вечера надо успеть до следующей станции, — уверенной походкой женщина стремительно вышла из дома, а следом побежали остальные.

Я бы и рада предложить у нас переночевать, но больше кормить их нечем, да и смотритель зло спину сверлит взглядом. А ведь могли люди остаться и монет подкинуть и молву пустить, что у нас хорошо. Так нет же одичавший смотритель всех разгонит и в одиночестве зачахнет. Гости быстро расселись, хлопнули дверцы кареты. Кучер и вправду стегнул лошадей так, что те понесли будто Тьма за ними гонится. Надеюсь, у них все будет хорошо и родственники мужа помогут с детьми.

— И сколько в мешочке-то? — глаза смотрителя жадно блестели и злость позабыта.

— Сколько есть все мое, — я подбросила мешочек в руке и спрятала в маленькую сумку на талии. Судя по весу там не так чтобы много, но все лучше, чем ничего.

— Че это?

— А того это, — я едва удерживала серьезное выражение лица глядя на умильно-растерянное смотрителя. — К нам будут люди приезжать, а вы похлебку жалеть. Пойду в деревню куплю еды.

— Так ты жа ж мою похлебку отдала, — смотритель с укором ткнул в меня пальцем.

— Я отдала свою половину.

— Ну ты…

— Да пущай делает, Асимыч, — незнакомка вышла из-за печи, в пустой корзинке одиноко свернулся вышитый рушник. — В ее словах есть правда, народ давно недоволен твоей работой.

— Ишь! — смотритель взвился на месте, оглянулся на женщину. — Все вумные, да? Не нравится как я со станцией справляюсь, езжайте другим путем.

— Так уже ездиют, — женщина всплеснула руками. — Не приведи Великая, со дня на день закроют тебя и чего делать-то будешь, окаянный?

— Да иди ты, Всемила… домой, накаркаешь мне тут.

— Да чтоб тебе два раза упасть, три перевернуться и язык прикусить! — несмотря на крупные габариты, женщина резво выскочила в дверь и с улицы крикнула: — Ноги моей здесь больше не будет!

— Вот и познакомились, — я сказала тихо, но вредный старик услышал.

— И что ты стоишь, руки без дела? Почту получила? Садись разбирай что к чему. Чему тебя только учили в городе том? — смотритель махнул рукой, широким шагом вышел на улицу, хлопнул дверью.

— Нервные все какие, — я убрала со стола, помыла посуду, а крошки аккуратно смела на угол, позже вынесу в кормушку. Села за стол, рассыпала стопку конвертов. — Посмотрим что у нас тут.

Сортировать письма работа нехитрая. Названия мне ничего не говорили, но судя по получающимся кучкам не такая уж и забытая эта почтовая станция. Временами в ворохе обычных белых или бежевых конвертов попадались красные. Без адреса и отправителя.

— И чтобы это могло значить? — я постучала конвертом по столу, но открыть не решилась, подожду смотрителя пусть расскажет что с ними делать.

Пойду в деревню надо карту прикупить, а то не понимаю кому все эти письма? Да и на тот случай, если кто еще заблудится могла помочь. И чует мое сердце теперь мне почту разносить придется, так что надо знакомиться с местностью.

— Лаврей Асимович, а что это за письма такие ни получателя, ни отправителя? — стоило двери открыться тут же задала волнующий меня вопрос, еще и письмами помахала.

Смотритель замер в дверях, нахмурился, махнул рукой и пошел к низкой лавке у стены, на ней стояло ведро с вкуснейшей водой. Старик щедро зачерпнул деревянным ковшом воду и жадно пил. Я ждала. Наконец напившись, кинул:

— Выкинь.

— Да как это выкинь? Это же письма, значит, надо доставить адресату, вдруг что важное.

— Откедова ты такая взялася? — смотритель ухмыльнулся, вытер рукавом рот. — Вроде ж деревенская.

— А при чем тут это? — становилось обидно, в конце концов, выросла я далеко от этих мест. Деревенские традиции отличаются в зависимости от района. И ведь понимаю, что нет ничего страшного в том, что чего-то не знаю, а все равно неприятно. На мгновение захотелось махнуть рукой и заняться другими делами, но любопытство пока побеждало.

— Притом что это письма Великой Матери. Неужто маленькой не писала?

— Почему? Писала, только мы в храм относили, а там большая корзина для них стояла. Но у нас больше ленты на ветви в лесу повязывали.

— И как, сбывалось? Ответы приходили? — старик не скрывал издевки.

— Нет, — на сердце стало тоскливо, всплыла детская обида на Великую Матерь. Я тогда трижды в день письма-записки относила в храм, чтобы родители вернулись живыми. В лес бегала ленты повязывала на дубах (мама целительницей была, а это дерево им благоволит) и на рябины (отец воин, это его дерево). Не помогло. Погибли родители, оставили сироткой.

— Потому и выбрось.

— Нельзя же выбрасывать предназначенное Великой Матери, — я прижала письма к груди. — Грех такой на душу брать.

— Да какой там грех? — смотритель поморщился, перекинул ногу через лавку у стола. — Мой дядька так делал, я всю жизнь так делаю и ничего. Нет наказания. А был бы грех, наказали.

— Ну-у не всегда же наказание идет следом.

Выходит, смотритель и вырос здесь, а станция как бы по наследству перешла.

— Мне ужо семьдесят годков и что-то никак не дойдет до меня очередь. Ладно, — смотритель хлопнул ладонью о стол. Взял верхнее письмо с ближайшей к нему кучки. — Вот пойдешь в Куцики. Сразу направо свернешь, а там по тропинке минут за тридцать доберешься.

Тут же вспомнились слова кучера, мои блуЖдания по лесу и ведьма. Мороз пробежался по коже от воспоминаний.

— А… может… мы вместе сходим? Для первого раза. Я же ничего и никого не знаю.

— А ежли кто приедет?

— А как вы до моего приезда справлялись?

— А так, приходила Веська, я ей часть отдавал. Какую-то часть Ждан забирал. Когда самому приходилось. На лошади.

— То есть вы на лошади, а я пешком? — ну каков, а!

— Ну не думаешь же ты, что я тебе свою Рябушку доверю?

— Без лошади не пойду, — я сложила руки на груди, нахмурилась.