Проданная (СИ) - Семенова Лика - Страница 15

Я вновь посмотрела на медика:

— Где я?

Тимон со щелчком захлопнул чемоданчик и поднялся:

— Я не справочная служба.

Он пошел к двери, у которой стояла долговязая многосмеска. Что-то тихо говорил. Та лишь кивала стриженой головой. Длинный острый нос ходил ходуном. Наконец, медик вышел, долговязая последовала за ним.

Я осталась одна.

В ловушке. Без Гаар. Без возможности разыскать управляющего.

Я поднялась с кровати, сунула ноги в туфли и подошла к двери. Провела пальцем по полочке ключа, по подсвеченной белой полосе, но дверь не дрогнула. Я попробовала сдвинуть ее руками, упершись ладонями, но она ожидаемо не поддалась. Заперто снаружи.

Я вернулась на кровать, обхватила колени руками. Слез больше не было. Охватило какое-то ледяное оцепенение.

Не знаю, сколько времени прошло. Дверь щелкнула, заставив меня вздрогнуть всем телом, и с шипением поехала в сторону, впуская долговязую многосмеску и молоденькую рабыню-лигурку с подносом. Та поставила поднос на кровать и отошла к стене.

Долговязая шагнула вперед, сняла блестящие крышки с контейнеров:

— Ты должна поесть.

Я отвернулась:

— Я не голодна.

Она неожиданно тронула меня за плечо:

— Пойми, девочка: это не просьба. Это приказ.

Я демонстративно отодвинула поднос:

— Я не хочу.

Долговязая настойчиво придвинула:

— Прекрати немедленно. Это распоряжение врача. Ты должна поесть. Иначе не будет сил. Ты не выдержишь, — казалось, она меня жалела, и от этого становилось почти невыносимо.

Я подняла голову, чувствуя, как все тело корежило от отвратительного предчувствия:

— Не выдержу что?

Она смотрела сверху вниз холодными серыми глазами:

— Просто ешь. Или мне придется звать охрану. Накормят насильно.

Я опустила голову. Поставила поднос на колени, взялась было за ложку, но тут же положила:

— Могу я поесть в одиночестве?

Многосмеска покачала головой:

— Я должна убедиться, что ты поела.

Боятся, что выброшу содержимое тарелок в унитаз?

Я взяла стеклянный стакан с прозрачной жидкостью, поднесла к носу. Кажется, вода. Но я, все же, спросила:

— Что это?

Дылда выкатила глаза:

— Вода, как видишь.

Я с подозрением посмотрела на стакан. В голове билось только одно: седонин не имеет ни вкуса, ни запаха. Я вновь подняла взгляд:

— А если я не стану это пить?

Долговязая пожала плечами:

— Как хочешь. Но съешь все до крошки.

Я посмотрела в контейнер: овощное пюре, мясная подливка, аромат которой предательски щекотал ноздри. Несколько обжаренных розовых капангов. И булочка из белой муки. Сладкая, судя по виду. Я вдруг осознала всю свою глупость. Если они намеревались напичкать меня седонином — они это сделают, невзирая на всю мою осторожность.

Есть и впрямь хотелось. Я поддела ложкой немного пюре, положила в рот и замерла, будто собиралась глотать смертельный яд. Все же проглотила, не чувствуя вкуса. Следом съела все остальное, включая булку. Но воду пить не стала.

Лигурка забрала поднос, вышла, но тут же вернулась с корзиной купальных принадлежностей. Я больше не возражала. Безропотно позволила себя намыливать, вымыть волосы. Долго стояла в автоматической сушке за завесой жидкого стекла, слушая шум, с которым моторы нагнетали теплый воздух.

Когда я вышла из душа, в комнате уже копошились еще две рабыни. Одна раскладывала на кровати щетки для волос и щипцы для завивки. Другая — разбирала чемоданчик с косметикой. Меня усадили на табурет посреди комнаты и долго чесали, красили. Долговязая принимала работу, сосредоточенно кивая.

Я молчала. Ни о чем не спрашивала, ничего не говорила. Мне нечего было им сказать. То, что я могла сказать, никого не интересовало. В голове билась лишь одна единственная надежда на то, что Гаар удастся найти управляющего, и он положит конец этому кошмару. Если захочет помочь. Если имеет на это право. Я каждое мгновение ждала, что откроется дверь. Но она не открывалась.

Меня подняли. Та, что красила меня, взяла кисточку, окунула в алый и принялась старательно обводить и закрашивать мои соски. Я отшатнулась, но она лишь приблизилась и совершенно невозмутимо продолжила.

Я была близка к панике. Грудь ходила ходуном, конечности заледенели. Мне не спастись. Мой вид не позволял усомниться, в каком качестве меня представят. В качестве шлюхи — не прислуги. В груди разливалась стужа. Как же я жалела, что вчера Квинт Мателлин выгнал меня. Пусть бы все случилось с ним. Только с ним. А теперь…

В довершение кошмара на мои бедра лег плоский пояс из колец аргедина — моя единственная одежда.

Рабыни закончили работу, долговязая вновь придирчиво оглядела меня и кивнула.

Не помню, как мы шли по коридорам. Я опустила голову так низко, как могла, занавесилась волосами. Но путь оказался слишком коротким. Мы остановились, меня просто втолкнули в дверь, и я почувствовала, как на шее защелкнулся ошейник.

В приемной у двери стояли два раба. Голые, как и я, с выкрашенными алым сосками. Из покоев доносилась тягучая музыка, крики, смех. Один из рабов взялся за цепь ошейника, вынуждая меня идти. Я не чувствовала собственного тела. Страх пробирал так, что я готова была обмочиться. Мы вошли в просторные полутемные покои, и раб склонился в поклоне.

Я должна была сделать то же самое, но остолбенела, не в силах пошевелиться. Хотела умереть на месте.

Прямо посреди зала на невысоком подиуме на четвереньках стояла стриженая полукровка, из домашних, в которую раб-вальдорец, стоящий на полу, с остервенением вгонял огромный, как дубина, член. Рабыня истошно вскрикивала от каждого толчка, отвисшая острая, как конусы, грудь, нещадно раскачивалась. Огромные руки вальдорца с проступившими венами впились в ее бедра мертвой хваткой. Наверняка до синяков. Оба были покрыты испариной, в воздухе разливался ни с чем не сравнимый запах похоти, и разносились громкие влажные шлепки.

— Дерни ее за волосы, она совсем перестала орать.

Я не видела, кто это сказал. Не хотела видеть. Лишь наблюдала, не в силах оторваться, как вальдорец, не прекращая методичных движений, вытянул руку, схватил несчастную за прядь на затылке и рванул так, что в самый потолок сорвался пронзительный визг. Рабыня привстала, вцепилась пальцами в его руку и выла, закатывая глаза и подскакивая от мощных толчков. Вой методично прерывался, будто ее били под дых.

Ведший меня раб, видимо, получив какой-то знак, дернул цепь и потащил вглубь.

Невий развалился в кресле, широко расставив ноги, чтобы стоящей перед ним на коленях наложнице было удобнее обсасывать вздыбленный член, торчащий из-под спущенных шелковых штанов. Он лишь удерживал рукой ее длинные волосы, чтобы видеть лицо. Порой сжимал челюсть и цедил выдох сквозь зубы.

Меня подтолкнули к самому подлокотнику его кресла. Раб завел мои руки за спину, давая понять, где я их должна держать. Выродок тяжело дышал, облизывал губы, тянул волосы наложницы, насаживая ее глубже на свой орган. Другой рукой он нашарил мою грудь и вцепился в сосок, зажимая между пальцами.

Я не могла пошевелиться. Задеревенела, онемела. Будто меня выпотрошили и набили синтетическим волокном, как куклу. Я хотела проснуться, обнаружить врача, который скажет, что я просто упала и ударилась головой. Размозжила череп.

Я отвернулась, но увидела развалившегося в соседнем кресле толстяка с длинными рыжеватыми волосами. Без сомнения, тоже высокородный, но неожиданно уродливый. С круглым невыразительным лицом и толстыми красными губами, к которым он прижимал такую же красную сигарету. Перед ним выгибалась еще одна наложница — очередная верийка с довольно чистой кожей. Я смотрела на ее движения — и шевелились волосы на голове. Она была накачана седонином. Под завязку. Глаза заволокло пеленой похоти. Она оседлала коленку толстяка и терлась промежностью, исторгая из горла глубокие протяжные стоны, от которых все внутри сжималось. Как безумная самка, которую ведут дикие инстинкты. Ее рука ловко скользила по члену толстяка. Видно, получив знак одобрения, она вскочила, повернулась к нему спиной и, закатывая глаза, села на член. Неистово скакала, яростно помогая себе рукой, открывала рот, запрокидывала голову. А я не могла оторвать взгляд от ее лица. В нем не осталась ничего человеческого. Ее просто выворачивало, будто все пороки вселились разом и раздирали изнутри. Толстяк вцепился в ее грудь, и я увидела длинные крашеные красным ногти, в тон его одеждам. Меня едва не вывернуло. Пухлые, почти женские руки.