Не убивайте звезды на предплечьях (СИ) - "Vi_Stormborn" - Страница 11

— Да?

— Я не нанимал сиделку, — холодно произнес он.

Я спокойно посмотрел ему в глаза.

— Я и не твоя сиделка, — покачав головой, ответил я, продолжая читать книгу в мягком переплете. — Я твой парень.

Антон фыркнул.

— Нафига ты это делаешь? — начинал он злиться.

Я правда был спокоен. Я знал, что он провоцирует конфликт. Знал, что он просто не хотел, чтобы я видел его таким. Слабым, беспомощным, умирающим.

— Потому что я люблю тебя.

— И всё?

— А этого недостаточно?

Антон замолчал. Я исподтишка видел, как у него запустился целый мыслительный процесс. Я не знал, что он задумал, но был уверен в том, что не уйду отсюда, что бы он ни сказал. Ничто не оттолкнет меня от него. Моя жизнь зависела от него. Все мое тело, каждая клеточка, все органы были опутаны им, как силками.

— Помнишь наш первый канун Рождества?

Я поднял на него взгляд и кивнул.

— Я ушел с Эмметом на кухню, — произнес Антон. — Я отсосал ему, а потом он меня трахнул. И буквально через несколько часов я уже был в постели с тобой.

Покачав головой, я сглотнул и снова уставился в книгу.

— Это было до отношений со мной.

— Первая ссора после того, как ты переехал ко мне, — не унимался он. — Из-за того, что я не пошел с тобой в церковь.

Я не поднимал головы.

— Я позволил выебать себя незнакомцу в парке у «Трех фонарей».

Антон резко выдохнул, откинувшись на мгновение раскалывающейся головой на подушку. Я закрыл глаза. Говори, что хочешь. Что хочешь, Антон. Я знаю, зачем ты это делаешь.

— Всякий мой уход из дома, — он с болью вдохнул, — всякий раз… Любая наша ссора… Я всякий раз с кем-то трахался. Я не знал их имен, не запоминал их лиц.

— Мне наплевать…

— Второе Рождество, — прервал он меня. — Наша первая годовщина. Мы с Эмметом снова ушли на кухню.

Я горько, но еле слышно хмыкнул. Я знал обо всем, что он говорил. Я знал обо всех его изменах. Но одно дело, когда ты догадываешься, а другое — когда тебе говорят об этом вслух.

— Антон…

— Вторая годовщина. Я трахался с тем блондином из клуба, с которым остался, когда ты ушел. И это я еще не вспомню уже, сколько раз за наш второй год отношений я был на стороне.

Он замолчал, ожидая моей реакции. Я был уверен, что ему было нужно увидеть в моих глазах боль, хотя бы отдаленно похожую на ту, что испытывал сейчас он. Но он не знал, что я похоронил эту боль глубоко внутри очень давно, что она уже давно разложилась, ее пожрали черви, и она стала трухой. Обычным песком.

Я поднял на него глаза.

— Я всё знал, Антон, — спокойно произнес я.

— Тогда почему ты, блять, остался?

Я встал с места, оставил на кресле книгу и сел возле его постели на стул, опустив ладони на колени.

— Потому что я люблю тебя.

И он посмотрел на меня таким взглядом, которым посмотрел на него я тем вечером дома у Чарльза в канун нашего первого Рождества; в момент нашего знакомства.

— И для меня это веская причина, чтобы остаться.

Я прикоснулся губами к его покрытому испариной лбу и закрыл глаза, поглаживая совсем костлявые фаланги его пальцев, и Антон переплел наши пальцы, размыкая пересохшие губы.

— Я тебя не заслуживаю.

— Чушь не говори, — отрезал я.

Антон едва заметно улыбнулся. Я хотел бы запомнить на всю жизнь даже эту улыбку. Каждую его улыбку я хотел бы помнить.

— Почитай мне вслух, — попросил он меня.

И я выполнил его просьбу.

Двадцать пятого февраля, когда последняя стадия одолела Антона почти полностью, врач сказал мне, что необходимо связаться с родителями и пригласить их сюда. Конкретизировать я не просил, я знал, что она имела в виду.

Я вышел с ними на связь, и первого марта родители Антона добрались в Стокгольм. Его мать не плакала, за нее это делал отец. Я сидел возле постели Антона на том самом стуле и видел, как как моя любовь почти растаяла на моих глазах.

Антон сильно потерял в весе, и без того худое тело стало больше похоже на обтянутый кожей скелет. Говорить он больше не мог, едва слышал. Все его тело поразила инфекция, органы постепенно начинали отказывать, он был спокоен и расслаблен снаружи, но медленно и мучительно бился в агонии внутри.

Я рассеянно держал его за руку, чувствуя себя в этот момент очень сильно лишним, поэтому решил позволить им остаться наедине с сыном.

— Я буду в приемной, — сообщил я им. — Вот этой палочкой снимать инфекцию с губ, а этой…

— Да, спасибо, я была медсестрой, — прервала меня его мать, не отводя взгляда от умирающего на ее глазах единственного сына.

Я вышел из палаты и сел в специальную комнату для курения, просто там никого не было. Сложив руки в замок, я просто сидел в полной тишине, вслушиваясь в гул лампочки над головой, и не шевелился.

Я даже не смог сказать ни слова, когда спустя какое-то время вошла мать Антона, села рядом со мной и молча закурила. Она была очень отрешенной, возможно, у нее шоковое состояние. Женщина она обычная, но я понятия не имел, как заговорить с ней.

— Значит, ты и есть тот самый Арсений?

— Тот самый?

— Он нам поставил ультиматум полтора года назад: либо мы принимаем его ориентацию и Арсения, либо он прекращает с нами всякое общение.

Женщина переводит на меня взгляд, глядя поверх очков.

— Вы не приняли, я правильно понимаю?

— А ты слышал, чтобы он общался с нами?

— Нет.

Она кивнула, но, затянувшись снова, покачала головой.

— Он не дал мне объяснить. Не отвечал на звонки, — женщина поморщилась. — Мы готовы были принять и его, и тебя, но я начала разговор не так, просила его быть осторожным, спросила, предохраняется ли он и…

Мать Антона отвела взгляд и потянулась к чашке, чтобы сбросить пепел.

— Видимо, он действительно любит тебя, если так легко сделал выбор не в пользу семьи.

У меня перехватило дыхание. Я даже не знал, что ответить. Женщина смотрела перед собой в одну точку и затягивалась снова. Внутри у меня завертелась волчком тревога.

— Мне нужно вернуться к нему, — потер я глаза, собираясь подняться с места.

— Постой, — попросила меня она. — Дай отцу пообщаться с ним. Антон был с ним более близок, чем со мной.

Я кивнул и сел на место. Женщина снова замолчала на какое-то время, а затем сказала, чтобы я взял из пакета, с которым она пришла, свитер.

— Зачем?

— Я связала его для Антона на Новый год, но… Он ему не подойдет теперь, а ты мне как сын, Арсений.

Я совершенно не знал, что ответить, поэтому надел бежевый свитер, как она и просила, и тихо ее поблагодарил. Ничто не предвещало беды, но буквально через четверть минуты дверь открылась, и отец Антона закричал:

— Он не дышит!

Мои легкие на какой-то момент перестали выполнять свою функцию. На негнущихся ногах я дошел до палаты, в которой лежал Антон, и почти рухнул на стул, обхватывая его начинающие холодеть руки своими. Не может этого быть.

Антон так разыгрывал меня однажды, так ведь не бывает, верно? Он не мог вот так взять и оставить меня. Я смотрел на его открытые, больные глаза. Такие же зеленые, но тусклые, совсем потерявшие краски и жизнь.

Смотрел на его сухие, покрытые инфекцией, слегка пухловатые приоткрытые губы. На его белое, как полотно, лицо, впалые щеки и высокие скулы. Из-под задравшейся больничной робы были видны его сильно проступающие ребра, замершая диафрагма и мраморные ключицы. Нет, он меня не разыгрывал. Это случилось.

Он не дотянул до своего двадцать пятого дня рождения всего полтора месяца. Его не стало. Моего единственного смысла в этой жизни больше не было.

Судьба и без того надо мной хорошо поглумилась, а потом оказалось, что тело Антона родители похоронят на родной земле. Они не стали даже слушать меня, что Антон рассказал мне, чего бы хотел. Они все решили сами. И приняли решение, что никто не должен знать о том, что стало с их мальчиком в Стокгольме.

Они запретили мне приходить на его похороны.

— Вы хотите сказать, что я не смогу попрощаться со своим любимым?