Не убивайте звезды на предплечьях (СИ) - "Vi_Stormborn" - Страница 7

Я скинул с себя вещи, оставшись лишь в белье, и лег в постель, завернувшись в одеяло до ушей. Меня трясло, и я не мог понять, от чего именно. Я сомневался, что от холода, потому что не чувствовал собственного тела. Дрожь не прекращалась, за окном начинался рассвет, уснуть я не смог.

Антон всё еще не пришел.

Входная дверь скрипнула, когда стрелки на треснутом циферблате наручных отцовских часов показывали девять утра. Я лежал лицом к стене, не сомкнув за ночь глаз ни ни минуту, и прислушивался к его действиям.

Стандартно. Согласно классической схеме все два года. Ключи на тумбочку, ботинки куда попало, штаны и рубашка куда-то на стул, и вот одеяло поднимается. Я чувствую, как он ко мне ложится, и меня с ног до головы обдает чужим запахом.

Чужими сигаретами, чужим одеколоном, чужим сексом.

Окольцованные пальцы Антона коснулись моей талии и я дернулся в сторону. Видимо, для него все выглядело так, будто ничего не случилось.

— Я тебя не разбудил? — ласково произнес он.

Я поморщился. На душе у меня было очень гадко. Я не мог повернуться к нему, не хотел смотреть на его лицо. Я любил его. И ненавидел за содеянное.

— Закончил с тем парнем?

Голос мой был тверд, потому что я был зол. Я был чертовски на него зол.

— Что у тебя с рукой? — явно забеспокоился Антон.

— У нас не игра «вопросом на вопрос». Ты закончил с ним?

Антон какое-то время помолчал.

— Да, закончил.

Я тебя ненавижу.

— Что с рукой? — Разве теперь его очередь задавать вопросы? — У тебя разбиты костяшки, кровь запеклась.

— Ножом имя твое вырезал, — процедил я сквозь зубы какую-то нелепую чушь. — Да только бессмысленная была затея, ты же с одним человеком не можешь быть. Ты хочешь быть со всеми. Ты хочешь, чтобы в тебе побывали все.

Я тебя ненавижу.

Чувствую, как из левого глаза катится горячая слеза и стекает по переносице; презираю себя за слабость; не могу заставить себя повернуться к нему. Антон шмыгнул носом, а затем все-таки перекатился на спину и закинул руки за голову.

— Я за свободные отношения.

Я снова задохнулся от того, что он говорил. Кто этот человек? И я не выдержал, сел на постели и повернулся к нему. Лживые зеленые глаза уставились на меня цепким взглядом. Я не замечал раньше. Я не замечал.

— А я просто хотел, чтобы ты научился любить меня хотя бы наполовину так, как люблю тебя я.

Антон отвел взгляд, схватил с тумбочки пачку сигарет, выудил губами одну из них и закурил, начиная смотреть в потолок. Я терпеть не мог, когда он курил в постели, и Антон об этом знал.

— Может, беда в том, что мы слишком разные? — сделал он очередную затяжку, прищурив взгляд. — И нам не стоит быть вместе?

Он игнорировал мои слова, игнорировал мои действия, мою тревогу и мои переживания. Неужели он знал, что этот разговор состоится? Неужели поэтому и был таким невозможно страстным в канун Рождества, потому что знал, что этот раз будет последним для нас?

— Может, и не стоит, — холодно и тихо ответил я.

— Тогда решено.

Он снова сделал затяжку с такой легкостью и простотой, будто только что согласился на покупку хлеба по акции, а не рвал со мной в Рождество в девять часов пятнадцать минут после семисот тридцати дней отношений.

— Ты бросаешь меня?

— Да.

Ему даже не потребовалась пауза.

Я перестал чувствовать себя живым. На чисто механических действиях я вскочил с постели, быстро оделся, взял документы и сумку. У меня в ушах шумела кровь, так что я с трудом услышал собственный голос.

— Я тебя ненавижу, — дрогнул, кажется.

В следующую секунду я уже с грохотом хлопнул дверью и бежал вниз по лестнице.

Оксана открыла мне после третьего стука и, когда она посмотрела на меня тем самым взглядом, который я так сильно ненавижу, я не выдержал. Сел у двери и заплакал. Два года терпел. Оксана села на колени рядом и обняла меня. Гладила плечи, прижавшись пухлой щекой к моим волосам, и что-то шептала, но я ничего не понимал.

Родителей дома не было, они ушли буквально час назад, а Оксана готовилась к выступлению в церкви с хором. Она дала мне полотенце, сказала, чтобы я поел, потому что, по ее словам, у меня кожа да кости, и поцеловала на прощание, предупредив, чтобы я шел спать в ее комнату на случай, если родители вернутся раньше.

Я принял душ, но к еде не прикоснулся; кусок в горло не лез. Уснуть у меня получилось только тогда, когда я взял в руки футболку, в которой спал дома у Антона, и прижал ее к себе. И у меня заболело в груди от осознания, что я настолько от него зависим, что даже не могу спать один.

В комнате Оксаны я жил неделю. Утром очень тихо уходил на работу, ел там, брал подработку. В дом родителей возвращался лишь глубокой ночью, когда все уже спали, принимал душ и спал возле постели Оксаны под пледом.

Первые несколько дней вопросов она не задавала, разговаривала со мной на отдаленные темы, но даже слепой бы заметил, как она беспокоилась. В ее глазах читалась тревога, но я не мог даже представить, как расскажу ей о том, что два года жил не у друга, а состоял в гомосексуальных отношениях.

Я не хотел видеть в ее глазах разочарование, как и в глазах матери. Лучше уж тревога. Да, лучше уж она.

— Я не могу молчать, правда не могу, — шепотом сказала мне сестра сразу, как я проснулся.

Спросонья я растерялся, подумал не о том.

— Не говори родителям, что я здесь, — попросил я. — Я скоро уйду.

— Да нет же, — села она возле меня на колени. — Я молчала и не спрашивала, но я беспокоюсь, Арсений. Почему ты здесь? Что случилось? У тебя проблемы с деньгами или… Я могу тебе их дать, только скажи мне, что у тебя происходит.

Она выпалила это разом и замолчала. В горле у меня встал ком. Я не хочу потерять ее после того, как она узнает правду. Я не перенесу, если она перестанет быть частью моей жизни.

— Оксана…

— Расскажи мне.

— Я пока не могу.

Оксана тяжело вздохнула и легла рядом со мной на пол, уставившись в потолок. Она молчала, а я прекрасно знал, что это затишье перед бурей. Сестра не любила, когда я что-то ей не договаривал. Сейчас рванет.

— Тогда тебе надо хотя бы поговорить с тем человеком, от которого ты уже неделю прячешься в моей спальне, и уже потом принимать решение, как быть дальше, — отчеканила она, продолжая глядеть в потолок, а после собралась и ушла на работу, даже со мной не попрощавшись.

Я любил сестру, но временами ненавидел за то, что она говорила правильные вещи и часто была права. Мне ничего не оставалось, кроме как сделать это: поговорить с Антоном. Всю неделю я занимал себя работой, только бы думать было некогда, однако мысли все равно так или иначе возвращались к нему.

Антон настолько сильно отравил мою любовь к нему, что я готов был растоптать свое достоинство уже на следующий день и вернуться к нему. Готов был простить. Готов был ко всему, только бы с ним. Я не умел его ненавидеть, умел только думать об этом и говорить.

Я собрался буквально за десять минут и, зная, что отец ушел раньше сестры, а мать еще спит, поскорее выбрался из дома и направился в квартиру к человеку, без которого мне было не выжить. Я знал, что прощу его.

Вот бы и Бог мог также простить мои грехи.

У меня был с собой ключ, поэтому я открыл замок без всяких проблем. Я рассчитывал, что смогу морально подготовиться к нашему разговору, думал, что у меня получится хотя бы настроиться, потому что был уверен, что Антон снова не ночевал дома, но…

Я услышал всхлипы.

В доме сильно пахло сигаретами Антона, в спальне были разбросаны вещи, на кровати сбито в ноги одеяло, форточка открыта. Я прошел на кухню, следуя за звуками, и открыл дверь, замирая на пороге.

Антон сидел у стены в майке и трусах, прижав к груди худые колени, рядом с ним стояла забитая до краев чашка с окурками. В одной руке он держал тлеющую сигарету, а во второй белый лист. Антон плакал. Его лицо было изломлено в плаксивом оскале, по щекам текли слезы. Внутри у меня все сжалось. Я молчал.