Исправительная академия. Том 1 и Том 2 (СИ) - Хай Алекс - Страница 75

— Полагаю, да, — Самойлов снова принялся строить что-то в телефоне. Вот любитель мессенджеров, а! — Поэтому я распорядился усилить вашу охрану. На Аптекарском теперь будут дежурить и наши. Для всеобщего спокойствия.

Да ну. Одна бомба дважды в ту же воронку не попадает. Но мне и правда так будет спокойнее.

Тем временем мы въехали на Петроградку — такую знакомую, но в то же время чужую. Не было ряда привычных мне зданий, памятников. Скверы разбиты не в тех местах. Но это все еще была Петроградка. И Каменноостровский проспект.

Леша притопил педаль от души, и мы давно оставили машину родителей позади. Проехав Карповку, мы оказались возле дома.

Это растянутое по Каменноостровскому проспекту двухэтажное зелёное здание в стиле необарокко притягивало взгляды. Правда, с улицы была видна лишь изящная решетка ограды, колючая живая изгородь за ней и роскошные ворота с гербом Оболенских. Сам особняк утопал в глубине территории, и с улицы можно было разглядеть только окна второго этажа.

Леша подкатил к самым воротам, и после некоторого ожидания они отворились, явив взгляду приятный сад и целый комплекс сооружений — главный дом, оранжерею, несколько пристроек…

— Дома, — выдохнул брат. — Честно говоря, думал и в дороге будут приключения…

Усадьба Оболенских — в семье ее называли просто «Аптекарской» — располагалась в центральной части Аптекарского острова, который в первой половине XVIII века служил местом для охоты. В 1760-х годах была проложена дорога на Каменный остров — будущий Каменноостровский проспект. В конце того же века, когда Павел Первый сделал летней резиденцией Двора Каменноостровский дворец, земли на Аптекарском острове были розданы его приближенным под загородные усадьбы и дачи.

Так это место начало приобретать популярность.

В середине позапрошлого века этот участок принадлежал князю Александру Егоровичу Вяземскому, который переехал сюда для постоянного проживания. После смерти князя его наследники продали усадьбу бельгийскому ресторатору и купцу 2-й гильдии Эрнесту Игелю.

Игель пристроил зал для нового заведения, который затем неоднократно расширялся. В итоге на месте старинной усадьбы вырос целый развлекательный комплекс: ресторан «Вилла Эрнест» с обеденным залом и эстрадой, оранжерея, ледники, кухни, а также отдельный особняк для Игеля с семейством.

А ресторан, к слову, имел славу на весь Петербург.

В его залах постоянно выступал румынский оркестр, стены были завешаны гобеленами, а к шампанскому подавался ароматный жареный миндаль. Со временем посетители сократили имя «Вилла Эрнеста» до просто «Эрнест».

Среди именитых гостей ресторана на Каменноостровском был, например, президент Франции Феликс Фор. Выбор заведения не случаен — у «Эрнеста» потчевали исключительно высококлассной французской кухней. Интересно, что к «Эрнесту» Фор заехал 19 мая, а торжественный обед у «Кюба», в самом именитом французском заведении города был дан только 20-го. Так что первое впечатление о русско-французском ресторанном деле в Петербурге президент составил именно на Аптекарском острове.

На постоянные перестройки и усовершенствования Э. Г. Игель брал ссуды под залог имущества. К концу 1901 г. долг составлял 125 100 рублей — баснословные деньги.

Вскоре после смерти Игеля, в начале прошлого века, усадьба перешла по наследству его дочери, бельгийской подданной Амалии Эрнестовне и ее супругу, также ресторатору, Луи Филиппару.

Дела у «Эрнеста» шли хорошо. Он располагался на ключевом «барном маршруте» города начала ХХ века: центр-Каменноостровский проспект-Каменный остров-Елагин-Сестрорецкая дорога-Лахта. Супруги полностью погасили долг отца в 1915 году. Всего два года оставалось до революции 1917 года…

Слава ресторана померкла вскоре после революции. Усадьбу национализировали, и вместо ресторана в ней успели устроить дом пролетарской культуры. Бывшие владельцы бежали в Бельгию, бросив все.

И когда после Реставрации политические страсти улеглись, встал вопрос, что делать с этим активом. Тут-то, именно в этом самом месте, насколько я понял, зародился давний конфликт князей Вяземских и Оболенских. Ибо оба претендовали на эту усадьбу.

Князь Вяземский, дескать, обнаружил изъян в купчей — Игель-то, сволочь такая, оказывается, обманул его отца и выкупил дачу почти что за бесценок. По какой-то причине обиженный потомок посчитал правильным вернуть себе уже не дачу — настоящую усадьбу, на территории которой Игель отгрохал целый архитектурный шедевр. И планировал выкупить родные пенаты у городской управы за такой же бесценок.

Но тут объявились москвичи Оболенские, как раз окончательно перебравшиеся всем обширным семейством в столицу. Тесниться в одном лишь дворце на Литейном им было как-то не комильфо, вот и положил наш предок глаз на бывший ресторанный комплекс.

А что, дело-то хорошее. Инфраструктура налажена, да и не всех французских поваров перерезали. Халдеи еще помнили об обходительности, а революционеры не успели загадить усадьбу. Наоборот, даже отнеслись бережно к объекту культуры.

Беда для Вяземского заключалась в том, что род Оболенских был во много раз богаче — в том числе благодаря нашему знаменитому Союзу. Наскребли денег и вывалили перед управой такую сумму, что градоначальники сочли аргументы Вяземского безосновательными и отказали в продаже. Усадьба досталась Оболенским.

Деньги казне были ой как нужны.

Поговаривали, оскорбленный Вяземский нашего прадеда чуть ли не стреляться звал. Но, разумеется, до открытого конфликта не дошло — государыня повелела быстро развести всех по углам, а заодно и ужесточила запрет на дуэли. Нечего было генофонд выбивать, и так сначала война, потом революция…

Так усадьба на Аптекарском острове стала семейным гнездышком Оболенских. Только вот ресторан все же закрыли. Княгиня, жена прадеда, много занималась благотворительностью и предпочла переоборудовать часть помещений под курсы для медсестер — в те годы это было весьма актуально.

Ну а сейчас… Сейчас здесь все, говорят, тоже здорово изменилось и перестроилось за сто лет. Теперь Аптекарская усадьба была местом для жизни нашей семьи, и чужаков сюда не пускали.

Тем удивительнее было видеть здоровенную надпись «ВОРЫ» на парадных дверях особняка. Выйдя из машины, мы втроем озадаченно взирали на это, с позволения сказать, художество. И ровно в этот момент в ворота въехала машина князя…

Я аж поперхнулся и уставился на побледневшего управляющего. Степан Борисович — импозантный и весьма энергичный мужчина под пятьдесят, сгорал со стыда.

— Простите великодушно, ваше сиятельство, — он едва ли не бросился в ноги князю, когда тот вышел. — Не успели отмыть… Никакие средства эту заразу не берут! Что же за краска такая?!

Лакеи снова принялись исступленно тереть несчастные двери. Тщетно. Не знаю, что там был за состав у этой краски, но кроваво-красные буквы ничто не брало. Но меня в большей степени интересовало не это, а тот факт, что надпись оставили именно на парадных дверях.

Территория усадьбы была обнесена оградой с воротами. То есть сперва нужно было пробраться внутрь, пройти через сад и затем намалевать это художество на дверях дома.

Желай я сделать заявление для всей общественности, я бы нахудожничал прямо на воротах ограды. Но этот недоделанный Покрас Лампас выбрал дверь дома. Чтобы увидели именно Оболенские и те, кто им служит.

— Это послание, — выдохнул я и обернулся к князю. — Но не горожанам, а нам. И что мы украли? И у кого?

Князь замотал головой.

— Нет, это нонсенс! Провокация, происки недоброжелателей, попытка очернить наш род. Мы никогда ни у кого ничего не крали.

Да ну. Род, который восходит аж к Рюриковичам — и чтобы за все это время никому не перешел дорогу? Невозможно. Нет, у Оболенских наверняка накопилось целое кладбище скелетов в шкафах всех имений. Другой вопрос — кто именно точил на нас зуб именно сейчас и чего конкретно добивался этими провокациями?