Исправительная академия. Том 1 и Том 2 (СИ) - Хай Алекс - Страница 80

— Нет, — замотала головой Феодора, и ее волосы пощекотали мое голое плечо. — Прошла конкурс, на общих основаниях.

— Боюсь спросить, какой может быть конкурс для уборщиков.

— Зря смеетесь, ваше… Владимир. Дворец — старинное здание. Тот же паркет требует особого ухода, и зачастую новомодные средства слишком агрессивны. Очень много мебели из редких пород дерева. Обивка тех же стульев, тканевые обои… Вы ошибаетесь, если думаете, что уборка — это так просто. Это целая наука. Даже грамотно почистить серебро нужно уметь.

Что-то в ее голосе изменилось. Нет, она не насмехалась надо мной, не проявляла снисходительности, но… Казалось, она просто окончательно вспомнила, что ее собеседником был избалованный юнец, никогда в жизни не державший в руках швабру.

Но я-то держал. Просто в маминой хрущёвке мне не нужны были навыки чистки серебра и шелковых диванных подушек. Есть какой-нибудь «Пемолюкс» — и нормально, советский кафель и фаянс все выдержат. Я оказался невеждой из другой крайности.

Но волшебство момента уже рассеялось.

— Значит, Дроздова обладала специальными навыками, — я поспешил перевести разговор в деловое русло. — Где она могла этому научиться?

— Вообще есть целые династии профессионалов, — ответила Феодора. — Знания передаются из поколения в поколение. Труд хоть и тяжелый, но довольно прибыльный. Аристократы чаще всего осознают ценность старинных вещей и готовы платить за тщательный уход за ними. Но Лида получила навыки на профессиональных курсах. Вот, смотрите.

Управляющая пролистала документ вниз, и я увидел целый список учебных заведений, дипломов и прочего. Наверняка у самой Феодоры он был куда длиннее, но и у этой Дроздовой он впечатлял. Девица не просто умела махать тряпкой. Она действительно была профессионалом.

— Стоп, — велел я, когда взгляд зацепился за знакомое название. — Извара?

— Да, — с готовностью кивнула Феодора. — Это приличное место.

— Там колония для несовершеннолетних.

— Это не тюрьма, Владимир. В Изваре просто строгие порядки. Но это скорее пансион со спартанской муштрой и трудотерапией. И там действительно дают трудным подросткам знания…

Но я уже не слышал того, что говорила Феодора. Глаза зацепились за название села, и, казалось, оно начало мерцать у меня перед глазами. А может просто от голода начались зрительные искажения — ведь до кухни я так и не дошел…

— Что с вами? — ничего не понимая, спросила Феодора. — Вы в порядке?

— Да, — сухо ответил я и поднялся. — Только, кажется, мне все-таки придется сегодня же собрать чемодан.

Почему-то в Извару домашние отправляли меня как на войну.

То ли дело было в осознании, что теперь всем нам пришлось разделиться, то ли после кончины старого князя старшие Оболенские решили позволить себе более эмоциональное прощание. В первый раз, когда меня высылали на ладожский остров, дед пресекал любые сантименты.

Но тогда и ситуация была совсем иная. Тогда все Оболенские были уверены в том, что нашему благополучию ничто не угрожало.

— Матушка, ну полно вам плакать, — участливо проговорил я, когда она потянулась за третьим носовым платком. — Если повезет, моя, с позволения сказать, командировка не затянется надолго.

Княгиня всхлипнула и промокнула краешком кружевного платочка слегка потекшую тушь в уголке глаза.

— Не разлуки я боюсь, Володенька, — вздохнула она. — Просто теперь я каждое утро просыпаюсь, гадая, что еще совершат наши недруги. Ты прав, сынок. Мы сильнее, покуда мы вместе. И я переживаю, что враги попытаются воспользоваться вашей с Лешенькой оторванностью от дома.

— Я это понимаю.

— Мало понимать. Нужно быть готовым отразить удар! — она понизила голос до шепота. — Не думала, что когда-нибудь скажу это тебе, но сейчас пора отбросить мораль терпимости. Если тебя ударят по щеке — выбей обидчику зубы.

Я криво улыбнулся.

— О, матушка, с удовольствием.

— Но не перегни палку. Действуй жестко и решительно лишь в том случае, если тебе будет грозить реальная опасность. Высшая мудрость воина — отличить мнимую угрозу от настоящей. Ты еще слишком молод, и я боюсь, что по горячности юности ты можешь ошибиться. Поэтому заклинаю тебя, Володя, распоряжайся дарованной тебе силой разумно. Особенно с учетом природы твоей силы…

Может и хорошо, что этот разговор состоялся без свидетелей. Мне начинало казаться, что князь и Леша старательно избегали темы моей связи с Тьмой. Это несколько удивляло: с одной стороны, мои способности могли помочь семье. С другой — всякий раз это бы напоминало Оболенским о том, что вскоре я перестану быть частью их семьи.

Так что с их стороны было бы мудро жить так, словно я и вовсе перестал существовать. Но ведь я же еще не стал послушником этого клятого Ордена. Я все еще принадлежал роду Оболенский. И князь должен был воспользоваться этим внезапным мрачным преимуществом.

В конце концов то, что не было дозволено обычной аристократии, могло быть прощено будущему затворнику Ордена. Да, членство в нем принесет свои минусы, но пока что я намеревался вволю оторваться.

— Я не посрамлю род, матушка, — кивнул я и осторожно взял княгиню за руку. — Понимаю, у вас немного оснований доверяться моему здравомыслию, но с той аварии многое изменилось. Слишком многое. Я, скажем так, переосмыслил свои ценности.

— Иногда это меня пугает, Володенька, — хрипло отозвалась мать и устремила взор на сад. Как назло, небо с самого утра заволокло тучами, и с залива принесло мерзкий нескончаемый дождь. Влажность была такая, что дышать получалось с трудом.

— Пока что я не ошибался с тех пор, — ответил я.

— Ты слишком изменился, Владимир. Пусть Друзилла предупреждала меня, пусть врачи говорили, что травмы могут повлиять на твое восприятие… Но видит бог, я не думала, что ты настолько изменишься. Я совсем тебя не узнаю, сын. Человечек, которого я знала с первой минуты его жизни… Оказался кем-то другим. Порой я гляжу на тебя — вроде и глаза те же, и лицо родное, а что-то не так. Другие повадки, иные манеры… Но ты уже не тот Володя. Не мой Володя.

Ну еще бы родная мать не просекла, насколько все изменилось. И я решил поставить вопрос ребром. Кто знает, может больше и не свидимся. Лучше напоследок пооткровенничать.

— Вас это радует или угнетает? — спросил я.

Княгиня пожала плечами и плотнее завернулась в шерстяную шаль.

— Ни то ни другое. Я стараюсь относиться к этому с принятием, — улыбнулась она. — Я была готова на все, чтобы спасти свое дитя. Мне объявили цену. Меня предупредили. И я согласилась. Это моя расплата.

Ловко она уклонилась от ответа. Так и не открыла, что было у нее на душе. Ну что ж, клещами тянуть не буду. Не хочет — пусть несет этот крест сама.

— Об одном лишь прошу, Володя, — прошептала женщина. — Не сделай еще хуже.

Этого я обещать не мог.

— Постараюсь.

Она печально улыбнулась, рассеянно кивнула своим мыслям и дотронулась до мокрого цветка клематиса, что увивал выходившую в сад террасу.

— Боюсь, тебе пора, Володенька. Все собрал?

— Да, набросал немного вещей в сумку. Правда, если в Изваре такие же порядки, какие были в Академии, то все это бессмысленно.

— Меня уверяли, что там более мягкие условия. С другой стороны, так много простолюдинов, да еще и проблемных детей… Не бери с собой ценности.

Я усмехнулся. Были бы они у меня, эти ценности. Не те, что принадлежали семье — усадьбы, богато обставленные комнаты, сшитая по индивидуальным меркам одежда и прочее — а мои личные. Все, чем располагал Володя Оболенский, он получил от семьи. И получал в долг.

А я так не привык. Я с третьего класса собирал бутылки и макулатуру, чтобы иметь возможность купить кэпсы и жвачки с наклейками. Потому что не хотел клянчить на это деньги у матери. Поэтому даже сейчас мне все еще было ужасно неудобно пользоваться всеми этими благами. Мне-то самому много не надо, к роскоши не приучен.