Месть мажора (СИ) - Фарди Кира - Страница 34

– Температура напитка – шестьдесят восемь градусов.

Быстрое движение бровями, мгновенный взгляд из-под ресниц и коронное:

– Хорошо.

Ни вопроса, ни удивления, ни уточнения.

– И бутерброд из «Старбакс» без лука, без кетчупа, без майонеза.

Теперь каждое утро у меня начиналось так: летел на фабрику быстрее самолета. Каждый раз втайне надеялся, что уголовница плюнула на все и сбежала. Но меня ждал кофе на столе и отчет:

– Температура напитка семьдесят градусов, бутерброд из «Старбакс» с ветчиной и сыром без лука, без кетчупа, без майонеза.

– Я же сказал, что хочу кофе шестьдесят восемь градусов?

– Пока вы меня отчитываете, температура как раз уменьшится.

Оставалось только зубами скрипеть от ярости.

– Я же говорил, что Арина – крепкий орешек, – улыбался уголками губ Санек.

– Какая она тебе Арина? – бесился я. – Пошли на обход!

Ежедневный круг по фабрике стал моей новой приобретенной привычкой. Я спускался на нижний этаж, где находились подсобные помещения, и издалека наблюдал за Васильевой. Ничего не мог с собой поделать: это стало жизненной потребностью. Она уже не вызывала стойкого отвращения, как раньше. Наоборот, было интересно со стороны смотреть, как Васильева общается с коллегами, как смеется, запрокидывая голову. Ее лицо сразу становилось милым и хорошеньким, глаза светились лаской и добротой.

– Санек, как там с видео? – спрашиваю через несколько дней, злясь на себя. – Получилось его обработать?

– Как раз собирался ехать за результатом.

– Отлично. Я с тобой!

«Мажор согласился!» – душа поет после скандального выяснения отношений в коридоре вип-отделения. И хотя я ненавижу его каждой клеточкой своего тела, маленькая уступка радует безмерно. Мне плевать на косые взгляды медсестер, плевать на презрение, которое льется из глаз Матвея, гордость и достоинство – непозволительная роскошь сейчас для меня. Нужно потерпеть, и все наладится. Я на свободе, почти дома, рядом со мной любимый.

Я влетаю к маме в палату и кружусь от радости. Работы не боюсь, готова сутками трудиться, лишь бы расплатиться со всеми долгами.

– Ы-ы-ы… Ари-на… – вижу, как слезы скапливаются в уголках глаз и промокаю их салфеткой.

– Я здесь, мамочка, рядом. Слушай меня внимательно. Тебе еще немного придется полежать в больнице. Хорошо? Я немножко осмотрюсь, и обязательно заберу тебя домой.

– Лю… Ари…

– Не говори ничего, пожалуйста. Не говори. У нас все будет хорошо. Вот увидишь!

Мама едва кивает, силится улыбнуться углом рта, но губы дрожат, не выдерживая чрезмерного усилия. Она устало закрывает глаза.

Откидываю одеяло, поправляю задравшуюся ночную рубашку, растираю обнаженные холодные ступни. «Надо принести теплые носки», – отмечаю про себя.

За мамой ухаживают хорошо, не вижу пролежней, потертостей и ранок. А что ее ждет дома? Холодные стены и полное отсутствие ухода, потому что я при всем огромном желании не смогу быть одновременно в двух местах. И нанять сиделку нет возможности: никто не захочет работать бесплатно.

Сердце колотится от жалости, в голове крутится куча мыслей.

«Что случилось?» «Почему мама в таком состоянии?»

Мама засыпает, я выхожу в коридор. Где-то рядом должен быть Матвей. Пришло время с ним поговорить.

– Вы что-то хотите? – спрашивает меня медсестра.

– Простите, могу я позвонить доктору Стрельникову?

– Мы номера телефонов врачей родственникам пациентов не даем.

– Матвей Юрьевич тоже родственник.

Медсестра секунду мнется, потом звонит сама.

– Матвей Юрьевич, с вами хочет поговорить дочь больной Васильевой, – звонко сообщает она.

Ее голосок, только что бывший суровым и холодно-вежливым, сейчас журчит, как весенний ручеек. Кажется, от моего жениха действительно все женщины сходят с ума. Почему я раньше не замечала? У меня словно глаза раскрываются.

– Он придет?

– Да, сейчас. И вообще, госпожа Васильева, время посещений закончилось.

– Простите, я скоро уйду.

Матвей появляется почти сразу. Он вылетает из какого-то кабинета и несется по коридору, а полы медицинского халата летят за ним, как крылья. Раньше бы я невольно залюбовалась своим парнем, а сегодня чувствую глухое раздражение. Вроде бы должна быть ему по гроб обязана за преданность и заботу о маме, но почему-то благодарность не рождается в душе.

– Ты спятила? – Матвей хватает меня за локоть и тянет в коридорчик маминой палаты. – Я на работе!

От его слов мгновенно портится настроение.

– Странно, утром ты никуда не торопился.

– Ну, – его взгляд мечется, – возникли непредвиденные проблемы.

– А это что? – показываю на его воротник.

– Что там? – дергается он, а взгляд становится совсем блуждающим.

– Чьи-то губы.

– Спятила?

Он подпрыгивает, как козлик, и несется к зеркалу, в глазах плещется паника. «Эх, ты! – хочется сказать мне. – Там глупо попался!

Но я молчу, жду новую порцию злости с его стороны.

– Ну, и шутки у тебя, Арина! Со своими уголовницами так развлекайся!

– Матвей, я не совсем понимаю. Мы вместе всего несколько часов, а ты меня постоянно тюрьмой попрекаешь.

Отворачиваюсь. Стараюсь дышать ровно, чтобы не взорваться. Что-то не слишком радостная у меня свобода. Я так ждала этого дня! Так ждала! И на тебе…

– Это ты все время в бочку лезешь, я не виноват.

– Ладно, я плохая, ты хороший, – пытаюсь превратить разговор в шутку. – Давай не будем ссориться. Мама спит, а медсестра говорит, что время посещений закончилось.

– Увы, придется тебе добираться самой, – разводит руки Матвей. – Я занят.

И опять глухое раздражение клокочет в груди. Раньше любимый никогда не вызывал такие эмоции.

– Утром ты казался свободным, как ветер.

– Что поделаешь, босс требует объяснений.

– Каких? Он не знает, что ты больше года держишь в вип-палате пациента, не способного оплатить лечение?

– Н-нет, не это.

– Тогда, что? Сестры доложили о скандале в коридоре? Но устроил его хозяин клиники, не я. И ты тут ни при чем.

– Ну, я уже понял, что моя помощь тебе не нужна! – криво усмехается Матвей. – Ты ловко состыковалась с врагом. Смотреть было противно.

– Ах, противно?

Обида захлестнула сознание. И где любовь, о которой он пел с утра? Растворилась в воздухе? Или давно прошла, даже следа не осталось?

– Ты так унижалась! Никакого достоинства.

– Да, его не осталось, ни капли. Я получаю шок за шоком, впору с мамой на соседней койке оказаться.

– Ну, не драматизируй, Ариша. Все же хорошо.

Он делает шаг ко мне, хочет обнять, но я шарахаюсь в сторону, как от паука, даже руки перед собой выставляю.

– Что хорошо? Я вышла на волю. Это хорошо? Или классно, что мама парализована и не может рассказать, что произошло? Или просто здорово, что за год вырос огромный долг?

– Черт! Хватит! Достала нытьем! Я создал Анне Николаевне идеальные условия для выздоровления, а ты еще и недовольна? Неблагодарная! Права была мама…

– Интересно, в чем же она права? – прищуриваюсь, выдавливаю слова сквозь стиснутые зубы, едва держусь, чтобы не влепить любимому пощёчину. Меня уже несет по бездорожью, как тот Мерседес. – Может, ее просветить, кто на самом деле виновник аварии?

– Попробуй только! – любимый шипит и щурит глаза, и любви в них нет ни грамма.

– А что, правда в глаза колет?

– Все! Я пас! – Матвей поднимает руки. – Поговорим: когда у тебя псих пройдет. Я вызываю тебе такси.

Он вытаскивает телефон и действительно называет мой адрес, потом разворачивается и широкими шагами торопится к выходу из отделения, словно хочет сбежать от меня как можно быстрее и дальше.

Я заглядываю к маме, забираю сумку.

– Я завтра обязательно приду, – целую ее в щеку. – Обязательно, вот увидишь.

«Нужно показать маму другому врачу», – мелькает мысль, когда спускаюсь в лифте.