Сабля Цесаревича (СИ) - Ганипровский Павел - Страница 7

— Да нет, Сергей, я же сказал, нам некогда, — собственно, это было все, что Паша мог сейчас сказать. Было ясно, что, подсядут они к гопной компании или нет, дело все равно закончился грабежом и побоями. И различными унижениями.

— Некогда?! — сразу же разъярился Зомбик. Он, казалось, только и ждал повода начать блатную истерику, искусство которой уже неплохо перенял от старших товарищей.

— Их как людей зовут, а они ломаются? Падлы!

Он резко вытащил руку из кармана. Щелкнула пружина «выкидухи», в свете фонаря синим выблестнуло лезвие стилета.

Гопники за его спиной придвинулись ближе, полукругом охватывая двух мальчиков.

— Щас тебя на перо надену, чмо, — прохрипел Зомбик.

Но тут же замер.

Его руку со стилетом перехватила другая рука — Алексея.

Он словно и не прилагал никаких усилий, но Зомбик не мог вырваться, хоть и старался. Потрепыхавшись немного, он оставил попытки, изумленно уставившись на Лешу.

— Я заберу это, — с легкой извинительной интонацией сказал Алексей, осторожно извлекая из руки Зомбика стилет.

К изумлению Паши, тот позволил это сделать, по-прежнему тупо пялясь на Лешу.

— Господа, пропустите нас, пожалуйста, — вежливо попросил тот гопников, до которых дошло, что в их игре что-то идет не так, и пытавшихся сообразить, как на это реагировать.

К еще более великому Пашиному удивлению, кодла, слегка помедлив, дрогнула и расступилась.

— Пойдем, Павел, — позвал Алексей. — Доброго вам вечера, господа.

Паша без лишних слов последовал за Алексеем, все еще держащим в руке трофейную «выкидуху».

— Подожди-ка немного, — попросил Леша, когда они вошли в арку.

Подойдя к стене, он вставил лезвие в щель между кирпичами и резко надавил на него. К великому изумлению Пожарского, сталь с громким щелчком сломалась. Хотя удивление невероятной силой нового друга у него тут же сменилось сожалением начинающего «ножевого маньяка» об испорченном оружии.

— Зачем?! — вскрикнул Паша. — Это же «Ти-лайт», шестерка, он тысяч пять стоит!..

— Злой клинок. Не люблю такие, — пояснил Алексей и выбросил обломки в мусорный бак.

— Ну ты даешь! — выдохнул Пожар.

Других слов у него не было.

— Пустяки, — улыбнулся Леша. — Такие люди легко поддаются внушению. Просто надо знать, как это делать.

Но Павел понимал, что, учись он хоть всю жизнь, сам он так никогда бы не смог. То есть, он видел чудо. Первый раз в жизни.

— Да нет тут никакого чуда, — рассмеялся Алексей, словно читая его мысли. — Поверь, ты тоже научишься. Со взрослыми, правда, это гораздо труднее. Но это же дети…

— Мы, вообще-то, и сами дети, — возразил Паша.

— Да, конечно, — ответил его спутник.

— Слушай, ты что, в клинах шаришь? — задал вертевшийся у него на языке вопрос Павел, которому до этого не приходило в голову, что новый друг может разделять его увлечение.

— Немного, — коротко ответил тот, и до самой арки в Пашин двор мальчишки увлеченно говорили о холодном оружии.

Вернее, говорил в основном Леша, а Паша, открыв рот, внимал этому потоку совершенно потрясающей информации. Сам он мог поведать, разве что, о двух своих «Опинелях», норвежской и американской финках, недорогом балисонге и фолдере «Ганзо», подаренным ему мамой на прошлый день рождения — недавно она наконец пересилила в себе неприятие «опасных» игрушек сына.

Что касается Алексея, то, судя по объему его знаний в этой области, он в свое время передержал в руках чуть ли не все клинки мира.

Они проговорили еще четверть часа, стоя у арки, пока Леша не сказал:

— Ну, мне пора.

— А тебе далеко до дома? — спросил Павел.

— Нет, совсем близко, — ответил Алексей. — До встречи!

— А когда мы встретимся?

— Я тебя сам найду. Скоро. Пока.

Паша смотрел в спину уходящему Алексею, пока тот не свернул за угол. На мгновение у него возник порыв посмотреть, куда новый знакомый пойдет. Но он не сделал этого — вдруг появилось удивительное чувство, что, добежав до угла, он не увидит никого…

Вздохнув, Паша вошел в арку. Он пока не разобрался в переполнявших его ощущениях, но одно понимал прекрасно: его утренняя тоска рассосалась бесследно.

И лишь растянувшись дома на тахте, он понял, что его беспокоило все это время: «Твой однофамилец».

Князь Дмитрий Пожарский.

Паша ни разу не назвал Леше свою фамилию, но тот откуда-то ее знал.

Паша Пожарский лежал в кровати, уставившись в потолок, и пытался «переварить» только что приснившийся ему сон. Раньше он не имел такой привычки, но в последнее время ему все чаще снилось что-то очень яркое и реалистичное, какие-то события, в которых он не участвовал сам, а будто смотрел на них со стороны, оставаясь невидимым для остальных действующих лиц. Поначалу такие сны не запоминались — лишь в самые первые секунды, когда Павел, выключив пищащий будильник в сотовом телефоне, пытался прийти в себя, он еще помнил отдельные картинки из своего сновидения, но потом они развеивались, словно дым. Теперь же, в выходной день, когда ему не пришлось резко вскакивать по будильнику, сон не забылся. Пожарский попытался удержать его в памяти, и вскоре воспоминания об увиденном даже как будто бы стали еще ярче, чем в первый момент.

Он был в какой-то большой, просторной комнате… да пожалуй, что в целом зале, хотя обставлен этот зал был, как жилая комната, спальня. Паша находился в одном из ее углов и рассматривал оттуда полки с игрушками, пушистый ковер на полу и кровать, на которой спал закутанный в одеяло светловолосый мальчик лет пяти-шести. Кровать казалась слишком большой для него, он почти утонул в одеяле, огромной подушке и мягкой перине.

Поначалу в спальне стоял полумрак, но небо за окнами быстро светлело, и вскоре ковер и одеяло осветили лучи восходящего солнца. А потом бесшумно открылась дверь, и в комнату вошла молодая женщина в старинном на вид длинном светлом платье. Она наклонилась к спящему ребенку и стала что-то тихо говорить ему, он зашевелился, открыл глаза и что-то ответил, а потом отвернулся и натянул одеяло себе на голову — кажется, женщина будила его, а он хотел еще поспать.

Потом женщина вышла из комнаты, но вскоре вернулась в сопровождении мужчины в белом медицинском халате — вполне современном, не таком, как ее платье. Мальчик высунулся из-под одеяла, увидел, кто пришел, и снова спрятался. Было видно, как он пополз под одеялом в конец кровати, а потом затаился там. Врач же приблизился к его постели, приподнял одеяло и с улыбкой что-то сказал — вновь слишком тихо, Паша не разобрал слов, хотя и находился не так уж далеко от кровати.

Женщина тоже заулыбалась, но потом сказала что-то с укоризненным видом и подняла угол одеяла с другой стороны. Небольшой бугорок одеяла снова задвигался, уползая от нее. Теперь он полз в сторону подушки, но потом отклонился к краю кровати, и лица обоих взрослых мгновенно приняли испуганное выражение. Обежав вокруг кровати, они замерли возле нее, подставив руки, явно готовые в любой момент поймать ребенка, если он свалится с края. Паша удивленно смотрел на их застывшие в напряжении фигуры. И чего они так занервничали? Кровать у этого ребенка, конечно, высокая, но не настолько, чтобы с нее было больно падать. Да и сам он уже не грудной младенец, если и свалится с такой высоты, ничего страшного с ним не должно случиться… Хотя если к нему пришел врач, значит, он чем-то болен. Тогда, может, и не зря за него беспокоятся, мало ли, что с ним…

Ребенок так и не упал. Он снова пополз к подушке и выглянул из-под одеяла. Взрослые облегченно вздохнули и заговорили одновременно — Пожарский по-прежнему не разбирал слов, но слышал их интонацию — укоризненную, но в то же время очень доброжелательную. Мальчик послушно кивнул и сел, облокотившись на высокую подушку, а женщина тут же стала поправлять ее и придвинула к ней еще две подушки поменьше, чтобы ему было удобнее. После этого врач присел на стул возле кровати и некоторое время о чем-то разговаривал с ребенком, а потом помог ему снять ночную рубашку — она оказалась длинной и украшенной кружевами, как у девчонки — и долго молча его осматривал. Женщина на это время куда-то вышла, а потом вернулась, неся в руках какие-то свертки — приглядевшись, Павел понял, что это одежда мальчика.