Репутация плохой девочки (ЛП) - Кеннеди Эль - Страница 3

Это отвратительно, вот что это такое. И что мое тело имеет наглость реагировать на него сейчас, на похоронах моей матери, еще более тревожно.

Эван стоит со своим братом-близнецом Купером, осматривая комнату, пока не замечает меня. Парни идентичны, за исключением случайных различий в их прическах, но большинство людей отличают их друг от друга по татуировкам. У Купера два полных рукава, в то время как большая часть чернил Эвана у него на спине. Что насчет меня, я узнаю его по глазам. Светятся ли они озорством или мерцают радостью, нуждой, разочарованием … Я всегда знаю, когда Эван смотрит на меня.

Наши взгляды встречаются. Он кивает. Я киваю в ответ, мой пульс учащается. Буквально через три секунды мы с Эваном встречаемся в конце коридора, где нет свидетелей.

Странно, как хорошо мы знакомы с некоторыми людьми, независимо от того, сколько времени прошло. Воспоминания о нас двоих омывают меня, как приятный ветерок. Прогулки с ним по этому дому, как будто мы вернулись в старшую школу. Пробираться туда и обратно в любое время. Спотыкаясь, упираясь руками в стену, чтобы удержаться на ногах. Смеяться истерическим шепотом, чтобы не разбудить весь дом.

— Привет, — говорит он, протягивая руки в нерешительном предложении, которое я принимаю, потому что мне неловко не делать этого.

Он всегда приятно обнимал.

Я заставляю себя не задерживаться в его объятиях, не вдыхать его аромат. Его тело теплое, мускулистое и такое же знакомое мне, как мое собственное. Я знаю каждый дюйм этого высокого, восхитительного тела.

Я делаю поспешный шаг назад.

— Да, что ж, я слышал… Хотел отдать дань уважения. — Эван застенчив с руками в карманах и склонив голову, чтобы посмотреть на меня из-под густых ресниц. Я не могу представить, что потребовалось, чтобы он оказался здесь.

— Спасибо.

— И, ну, да. — Из одного кармана он достает синюю Blow Pop. — Я принес тебе это.

Я ни разу не плакала с тех пор, как узнала, что мама заболела. И все же, принимая этот глупый знак внимания от Эвана, мое горло сжимается, а глаза щиплет.

Я внезапно возвращаюсь к тому моменту, когда мы впервые обменялись Blow Pop[1]. Еще одни похороны. Еще один умерший родитель. Это было после того, как отец Эвана, Уолт, погиб в автомобильной аварии.

Вождение в нетрезвом виде, потому что именно таким безрассудным, саморазрушительным человеком был Уолт Хартли. К счастью, больше никто не пострадал, но жизнь Уолта оборвалась той ночью на темной дороге, когда он не справился с управлением и врезался в дерево.

В то время мне было двенадцать, и я понятия не имела, что взять с собой на поминки. Мои родители приносили цветы, но Эван был таким же ребенком, как и я. Что он собирался делать с цветами? Все, что я знала, это то, что мой лучший друг и парень, в которого я всегда была безумно влюблена, сильно страдал, и все, что у меня было, — это один жалкий доллар. Самой причудливой вещью, которую я могла позволить себе в универсальном магазине, был леденец.

Эван плакал, когда я вложила Blow Pop в его дрожащую руку и тихо села рядом с ним на заднем крыльце его дома. Он прошептал:

— Спасибо, Жен, — а потом мы сидели в тишине больше часа, глядя на волны, набегающие на берег.

— Заткнись, — бормочу я себе под нос, сжимая леденец в ладони. — Ты такой тупой. Несмотря на мои слова, мы оба знаем, что я глубоко тронута.

Эван понимающе улыбается и одной рукой трогает галстук, поправляя его. Он хорошо одет, но не слишком хорошо. Что-то в костюме на этом парне все еще кажется опасным.

— Тебе повезло, что я нашла тебя первой, — говорю я ему, как только снова могу говорить. — Не уверена, что мои братья будут так же дружелюбны.

С беззаботной ухмылкой он пожимает плечами.

— Келлан дерется как девчонка. — Типично.

— Я обязательно передам ему, что ты так сказал.

Какие-то бродячие кузены замечают нас за углом и смотрят как будто они могли найти причину прийти поговорить со мной, поэтому я хватаю Эвана за лацкан и толкаю его в сторону прачечной. Я прижимаюсь к дверному косяку, затем проверяю, чист ли коридор.

— Я не могу втянуться в очередной разговор о том, как сильно я напоминаю людям свою маму, — стону я. — Типа, чувак, в последний раз, когда ты меня видел, я все еще не ела твердую пищу.

Эван снова поправляет галстук.

— Они думают, что помогают.

— Ну, это не так.

Все хотят рассказать мне, какой замечательной женщиной была мама и как семья была для нее очень важна. Это почти жутко, слышать, как люди говорят о женщине, которая не имеет никакого сходства с человеком, которого я знала.

— Как ты держишься? — грубо спрашивает он. — Как, правда?

Я пожимаю плечами в ответ. Потому что это вопрос, не так ли? За последние пару дней я задавала этот вопрос дюжиной разных способов, и у меня до сих пор нет правильного ответа. Или, по крайней мере, не тот, который люди хотят услышать.

— Я не уверена, что я что-то чувствую. Я не знаю. Может быть, я все еще в шоке или что-то в этом роде. Ты всегда ожидаешь, что все это произойдет за долю секунды или в течение многих месяцев. Это, однако? Это было похоже на просто неправильное количество предупреждений. Я вернулась домой, а через неделю она умерла.

— Я понимаю это, — говорит он. — Едва успеваешь сориентироваться, прежде чем это заканчивается.

— Я уже несколько дней не знаю, в какую сторону идти. — Я прикусываю губу. — Я начинаю сомневаться, что со мной что-то не так?

Он смотрит на меня недоверчивым хмурым взглядом.

— Это смерть, Фред. С тобой все в порядке.

Я фыркаю от смеха над его прозвищем для меня. Я так давно его не слышала, что почти забыла, как он звучит. Было время, когда я отзывалась на него больше, чем на свое собственное имя.

— Хотя, если серьезно. Я продолжаю ждать, когда горе ударит, но этого не происходит.

— Трудно найти много эмоций для человека, который не испытывал к тебе особых чувств. Даже если это твоя мама. — Он делает паузу. — Может быть, особенно, если это мама.

— Верно.

Эван понимает. Он всегда так делал. Одна из наших общих черт — это неортодоксальные отношения с нашими матерями. В этом отношении не о чем говорить. В то время как его мама — непостоянная идея в его жизни, отсутствующая, за исключением нескольких раз в год, когда она приезжает в город, чтобы отоспаться или попросить денег, моя отсутствовала духом, если не телом. Моя была такой холодной и отстраненной, даже в моих самых ранних воспоминаниях, что, казалось, ее вообще не существовало.

Я выросла, завидуя цветочным клумбам, за которыми она ухаживала во дворе.

— Я почти рада, что она ушла. — Комок подступает к моему горлу. — Нет, больше, чем почти. Это ужасно говорить, я знаю это. Но это как… теперь я могу перестать пытаться, понимаешь? Пытаться, а потом чувствовать себя дерьмово, когда ничего не меняется.

Всю свою жизнь я прилагала усилия, чтобы соединиться с ней. Чтобы понять, почему моя мать, похоже, не очень меня любила. Я так и не получила ответа.

Может быть, теперь я могу перестать спрашивать.

— Это не ужасно, — говорит Эван. — Из некоторых людей получаются дерьмовые родители. Это не наша вина, что они не знают, как нас любить.

За исключением Крейга — мама, конечно, знала, как его любить. После пяти неудачных попыток она, наконец, правильно подобрала для него рецепт. Ее единственный идеальный сын, которому она могла бы посвятить всю свою материнскую заботу. Я люблю своего младшего брата, но с таким же успехом мы с ним могли быть воспитаны двумя разными людьми. Он единственный из нас ходит здесь с красными, опухшими глазами.

— Могу я тебе кое-что сказать? — Эван говорит с усмешкой, которая заставляет меня подозрительно смотреть на него. — Но ты должна пообещать не бить меня.

— Да, я не могу этого сделать.

Он смеется про себя и облизывает губы. Непроизвольная привычка, которая всегда сводил меня с ума, потому что я знаю, на что способен этот рот.