Фарватер Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 18

Но когда отряд красноармейцев, ведомый героическим командиром Ли Цын Хеном, поднялся в башню, то никого не обнаружили! Ни единого человека, живого ли, мёртвого. Нашли шесть пулеметов «Максим» (в слове «Максим» гид сделал ударение на первый слог), горы стреляных гильз, около сотни пустых лент, ящики из-под гранат, но людей не было. Ни-ко-го! С тех пор тайна Богородицкой Башни занимает умы и местных, и московских исследователей.

— Куда же они делись, защитники? — спросила госпожа Шмидт.

— Неизвестно, — развел руками гид, человек профессорского вида лет шестидесяти. — Вероятно, ушли подземным ходом.

— Здесь есть подземный ход?

— В древних монастырях всегда есть сложная система подземных ходов, и наш Спасо-Преображенский монастырь — не исключение. Но тогда, в июле восемнадцатого года, его не нашли. Да и не до поисков было, гражданская война. Пришли к выводу, что отряд мятежников бежал к Волге, где их ждал катер. И на катере они и выбрались из города, уйдя вниз, к Костроме и дальше. Возглавлял этот последний отряд некий барон Магель, даже была назначена особая награда тому, кто возьмет его в плен. Что интересно, требовалось взять его непременно живым, даже ценой собственной жизни!

— И взяли? — спросил с интересом Мюллер из Оснабрюка.

— Об этом ничего не известно. Много их было тогда, всяких баронов, истинных и самозваных. Попадались и вот такие… авантюристы.

Шесть пулемётов меня впечатлили.

Экскурсия сегодня началась рано: в семь тридцать мы пришвартовались к речному вокзалу Ярославля, а в восемь уже рассаживались по автобусам. График! И сейчас, в половине одиннадцатого, все были немного утомлены. И голодны, не без этого. Нет, позавтракать мы успели, но ранний завтрак как ранняя пташка. Прочирикала, и нет.

Монастырь теперь — музей. Минувшее, настоящее и будущее. Давным-давно настоятель монастыря продал книгу с текстом «Слова о Полку Игореве» собирателю диковин Мусину-Пушкину. Книга была из монастырской библиотеки, рукописная, но настоятель её вычеркнул из описи за ветхостью. И продал. Деньги нужны были. Настоятели, даже бывшие, тоже нуждаются в деньгах. Ну, а потом рукопись, как водится, сгорела. При Великом Московском Пожаре восемьсот двенадцатого года. Закон жанра. Таинственные острова погружаются на дно океанов, птеродактили вылетают в окно, реликтовый Цветок Жизни съедает коза, пробегающие мышки задевают хвостиками Золотые Яйца, да так, что вдребезги. А рукописи горят, без этого никак. «Слово о Полку Игореве», «Мертвые Души», «Энума Элиш»…

Мы шли по монастырю-музею, гид рассказывал дальше, теперь про успехи области в годы пятилеток, а я представлял те летние дни. С одной стороны мятежники, с другой — революционеры. У каждого своя правда, кто есть кто, кто был кем? Мятеж без шансов, без надежды — зачем?

Treason doth never prosper, what’s the reason?

For if it prosper, none dare call it Treason

Союзники обещали поддержать. Англичане. Ага, ага. Верьте славным англичанам, джентльменам и милордам, улыбаются открыто, благородны ихни морды«. Ихни — выпадало, но так писали в восемнадцатом веке.

На полпути к экскурсионному автобусу начался дождь — без разминки. Ударил сразу, не по-осеннему яро. И не спрячешься. К счастью, до «Икаруса» метров пятьдесят, не больше. Я раскрыл свой японский зонтик, и секунду спустя меня схватили за руку:

— Вы позволите пойти с вами под зонтом?

Ага. Юная фройлян.

— Разумеется. Только быстро-быстро-быстро.

И мы пошли к автобусу быстро-быстро-быстро. Могли бы и еще быстрее, но фройлян уж больно прижималась ко мне. Оно понятно, зонт на двоих не рассчитан, легко и намокнуть. Я-то надел загодя плащ, а фройлян — нет

В автобусе она села рядом со мной.

— Нужно согреться. Непременно нужно согреться — она достала из сумочки фляжку. Чуть поменьше, чем у оснабрюкского Мюллера, граммов на пятьдесят. Дамская же. — Ром! Ямайский! — и она протянула фляжку мне.

— Аллах не велит, — отказался я.

— Вы мусульманин? — удивилась фройлян. — Вот бы не подумала!

Я сделал загадочное лицо, но промолчал. Не люблю врать, а правдой нужно дорожить, налево и направо не разбрасывать.

— А, это вы шутите. Просто не пьете спиртного днем. И я не стану, — и, объясняя:

— Это фляжка для тёти Марты. Я здесь с тётей Мартой, в круизе. Но она на экскурсию не пошла, сказала, что будет дождь. Она предсказывает погоду удивительно точно, тётя Марта. По костям. То есть своим костям, они к дождю болят. А я пошла, она сама послала. Не сахарная, не растаешь, сказала. Раз уж есть экскурсия, нужно смотреть, иначе затем мы здесь?

Все собрались, и автобус тронулся. Дождь стоял стеной, которую пришлось таранить с ощущаемой натугой: мотор надсаживался, автобус дрожал.

Ничего, мы преодолеем!

— Вы не немец? Говорите неправильно.

— Неправильно? — удивился я. Удивился потому, что с фройлян, в общем-то, я и не говорил вовсе.

— Вернее, слишком правильно. Как диктор телевидения. Или радио.

— Я и не выдаю себя за немца. И да, я часто слушаю «Немецкую волну», отсюда дикторская речь.

— Нам говорили, что это будет немецкий круиз. Еще австрийцы и швейцарцы, но вы не австриец и не швейцарец, — уверенно определила она.

— Нет, не швейцарец.

— Так кто же вы, таинственный незнакомец?

— Меня зовут Михаил, и я русский. Советский, — поправился я, вспомнив наставления инструктора перед поездкой заграницу. Здесь, в Ярославле, я не за границей, а вот же…

— Вы не похожи на русского, — критически осмотрев меня, сказала фройлян. — У вас одежда не русская. И вообще.

— Одежда — вещь непостоянная. Сегодня одна, завтра другая. А насчет вообще — вы, фройлян, много знаете русских?

— Немало. С эмигрантами. И зовите меня Катей. Катя Вильхельм, студентка, изучаю… буду изучать русскую литературу, — представилась она.

— И я студент. Михаил-студент, — но о том, что медик, умолчал. Вряд ли она станет жаловаться на недуги, но как знать, как знать…

— Что же изучаете вы? — не отставала фройлян Катя.

— Человеческую натуру.

— И кем вы будете работать в Советском Союзе?

Я было захотел похвастать, что уже работаю, редактором в литературном журнале, но спохватился — зачем мне это? Хвастать, токовать, распускать хвост? Зачем? — и ответил уклончиво:

— Куда Родина пошлёт, там и буду. Для нас, советских студентов, все дороги открыты. Можно при настойчивом желании и на острове Врангеля, и в Антарктиде оказаться. Зимовать.

— В Антарктиде? Вы хотите в Антарктиду?

— Подумываю…

Автобус медленно продирался сквозь тесные улочки. Ярославль в войне не пострадал, и это замечательно, но улицы в нём остались прежними, дореволюционными, не рассчитанными на «Икарусы». Есть, впрочем, и новые, широкие и просторные, но до них сначала нужно добраться. Историческая часть Ярославля отпускала нас нехотя. Скучно ей будет без нас.

И, предотвращая новые вопросы фройлян, я спросил на опережение:

— Вы, фройлян Катя, сказали, что круиз обещали немецким?

— Не фройлян Катя, так говорили сто лет тому назад. Просто Катя. Да, круиз — он спонсируется ветеранскими союзами. Я сопровождаю тётю Марту, поэтому и меня включили в список.

— Видно, ваша тётя — большой человек.

— Ну… да, пожалуй, — но распространяться не стала.

— Ветеранские союзы?

— Да. По обмену. Для наших ветеранов — круиз по Волге, для русских — по Дунаю. В знак примирения и сотрудничества, — последние слова Катя выделила — мол, цитирую документ.

Тут мы подъехали к речному вокзалу. Короткая перебежка — и мы внутри. Я купил сегодняшних газет на пятиалтынный. Почитаю.

Еще короткая перебежка — и мы на теплоходе.

Но перед тем, как расстаться, Катя успела спросить:

— А кто это — Мария Ульянова?

— Близкий родственник Владимира Ильича Ленина, создателя советской страны и лидера мирового пролетариата.

Ну да. Либо мать, либо сестра. Мать — Мария Александровна, сестра — Мария Ильинична.