НОВАЯ ЖИЗНЬ или обычный японский школьник (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 19

— Что? Да я … — Хироши аж задохнулся от неожиданности, но взял себя в руки.

— Это, дружище, так и называется — онанизм. А для секса тебе партнер нужен. Вот с едой попроще, хочешь пожрать — берешь и ешь. Бутерброд не скажет тебе «я устала, у меня голова болит и вообще не хочу». С другим человеком же придется договариваться, а у нее свои тараканы в голове, свои взгляды, свои принципы. Вот поэтому секс из разряда потребностей переносится в сферу чего-то запретного, постыдного и сложного. На самом деле все просто. Старина Фрейд в свое время говорил, что мы все делаем либо из страха смерти, либо от желания секса. Боятся смерти — вообще непродуктивно, рано или поздно все помрем… что и приводит меня к тому, что секс — штука для гордых и смелых людей. Так что я восхищаюсь твоей страстью к мамочке соседа. Что же до потребностей человека делать больно себе или другим — это уже совсем другая история, но я могу тебе рассказать, если ты настаиваешь…

— Пожалуй не надо — осторожно говорит Хироши: — я уже понял, что ты довольно много знаешь … для девственника.

— Пфф… — машу рукой я: — подобного рода выпады не могут поколебать дух настоящего девственника-теоретика. Лекцию о девственности и ее значении в истории и культуре человечества?

— Я пас — поднимает руки Хироши: — потом расскажешь, как меня рядом не будет. Вон сколько желающих. — в классе и впрямь царит тишина, а наша староста, Наоми — смотрит на меня, открыв рот и сделав такие круглые глаза, что я почти вижу в них свое отражение.

— Такахаси-кун! — наконец не выдерживает она: — минус в дисциплинарный журнал за непристойное поведение!

— У нас есть дисциплинарный журнал? — спрашиваю я у Хироши. Тот пожимает плечами и поворачивается к старосте.

— У нас есть дисциплинарный журнал, Наоми-тян? — повторяет мой вопрос он.

— Э… я его только что завела! — отвечает староста: — чтобы бороться с такими… непристойностями и грубостями!

— Да я ж ни слова непристойного не сказал. — удивляюсь я. Вот как в классный чат выкладывать фото полуголой одноклассницы и писать, что шлюха — так ничего, а стоит только о сексе поговорить громко — так сразу ужас-ужас и неприлично как. Вот это все у них из-за культуры бумажных стен — все в этих домишках слышно, потому они и делают вид, что ничего не замечают. Слышал я, что иначе было бы невозможно в таких вот домиках любовью заниматься без того, чтобы с утра все только ваши ночные упражнения не обсуждали. А так выработали японцы в себе социальную слепоту и глухоту. Потому, кстати и в метро девушек могут ощупать и поприставать — все делают вид что это их не касается, как и сама жертва. Приучены. И у нас тоже — фото в закрытом чате класса, надпись тоже, вслух никто ничего не сказал, но все осудили — и замечательно. Внешние приличия соблюдены, никто ничего не заметил.

— Все равно! — говорит староста: — нельзя о таком вслух!

— А как же тогда? Шепотом под одеялом? — снова удивляюсь я: — хотя ладно. Если вас смущает, больше об этом не буду.

— Буду благодарна! –заявляет староста. Благодарности в ее голосе совсем не слышно. Она садится на место и сердито скрещивает руки на груди, всей своей позой показывая как она негодует.

— А ведь я с ней в младшую школу ходил — говорю я задумчиво: — кто бы знал, что она такая вот вырастет.

— Ладно, бывай, Кента-кун. — хлопает меня по плечу Хироши: — пойду я, а то звонок скоро. Ты только в первом раунде не падай, падай во втором, я ставки на тебя организую, даже поделюсь. — и он уходит, довольный собой и прожитым днем. Бывают же такие люди.

После уроков я захожу в медицинский кабинет — показать руку, тут с травмами строго, если заметили бинты — будь добр медсестру посетить. Я только за посещение медицинского кабинета — уж больно хорошее впечатление у меня осталось от Минори-сан. Но медсестры в кабинете нет, в кабинете сидит, как ни странно — наша староста, Наоми.

— Кента-кун! — восклицает она, увидев меня: — т-ты что тут делаешь?

— У меня рука — показываю я бинты на запястье: — связку потянул что ли. А ты что тут делаешь, Наоми-тян?

— А я… я помогаю Минори-сан иногда. Как председатель комитета. — поясняет она и почему-то краснеет: — она скоро будет, просила подождать.

— Понятно. — я сажусь на стул, рядом со столом, на котором лежат журналы и стетоскоп. Некоторое время мы молчим.

— Кхм… Кента-кун? — говорит староста через пять минут неловкого молчания. Обычно я пытаюсь развеять такие вот неловкие молчания, но после того, что было в классе — стараюсь не создавать себе плохого имиджа без нужды. Староста и так возмущена была, чего ее драконить лишний раз. Или пугать.

— Да? — я поворачиваюсь к Наоми. Она мнется и краснеет.

— Ты только не подумай — говорит она: — мне в общем то все равно. Но я же староста, я должна знать. У меня ответственность за других.

— Да? — повторяю я, избрав путь немногословия — просто потому, что не понимал о чем речь.

— И… ты похоже хорошо разбираешься… ну то есть у тебя есть опыт и … — она мучительно пытается подобрать слова, попутно краснея.

— Не стесняйся — поощряю ее я: — говори, а я выслушаю.

— Ну… честно говоря мне стыдно — выдавливает из себя староста.

— Не переживай, обещаю, что не буду тебя осуждать и не расскажу никому об этом разговоре — применяю я обычную тактику приручения пугливых маленьких животных — не делать резких движений и присесть, уменьшая свой рост.

— Ну… вот. Там в классе ты говорил, что … а я староста и мне нужно знать все раньше остальных… — продолжает выдавливать из себя Наоми: — и потом… это не потому, что у меня есть… у меня нет, но все же…

— Если ты не готова — можешь не говорить. — отвечаю я. Мне не то, чтобы было жутко любопытно, что там на уме у нашей высокоморальной и целомудренной блюстительницы приличий в классе. Такие как она смущаются при одной мысли о пестиках, тычинках, детях, которых находят в капусте и оголенной щиколотке. Вникать во внутренние конфликты пуритан мне не с руки.

— Нет — староста выпрямляет спину и смотрит мне прямо в глаза: — я должна! Я — староста, в конце концов!

— Ну, тогда — давай, выкладывай.

— Кента-кун, пожалуйста научи меня тому, что ты знаешь о мазохизме и садизме! — наконец выпаливает староста и склоняется в глубоком поклоне, ее длинные черные волосы собраны в хвост на затылке и я вижу, как пламенеют алым цветом ее уши.

— Э… — говорю я, глядя на ее затылок: — а ты уверена, что в обморок по дороге не упадешь? И …

— Полагаюсь на вас! — не разгибаясь говорит Наоми-тян: — пожалуйста, позаботьтесь обо мне!

Нет. Конечно же нет. Нет и нет. Вот чего мне только не хватало — так это лекции о сексе несовершеннолетним японским школьницам читать. Сама идея уже казалась подозрительной, из разряда «скользкой дорожки» и «коготок увяз всей птичке пропасть». И вообще, повадился кувшин по воду ходить, тут ему и конец настал. Почему-то интуитивно я был против. Начать с того, что у меня проблемы с критическим восприятием окружающей действительности, что я лично списываю на гормональные изменения и чувство легкой эйфории после «воскрешения» и «попадания» в молодое тело, плюс бардак в голове после слияния памяти Кенты и моей. Сесть и сосредоточено подумать о своем положении, обдумать стратегию новой жизни — все было не с руки, а это верный признак того, что я избегал об этом думать, предпочитая заниматься чем угодно, но только не этим. И тут тоже — организм как-то уж слишком резко воспротивился идее.

Глядя на старосту, все еще склонившуюся в поклоне, я понимаю, что и отказать, просто сказав «нет» — тоже не вариант. Японцы вообще очень редко говорят «нет». Существует невероятное множество способов намекнуть что ты не хочешь этим заниматься… но в силу социальной неловкости самого Кенты — у него такие ситуации обычно заканчивались тем, что он попросту брал на себя очередные завышенные обязательства — стать ответственным за украшение класса на праздники, например, или там внеочередное дежурство. Он не умел отказывать. Я умею, но не будет ли это слишком большим культурным шоком? Конечно есть вариант «предоставь ка мне оленя, чтобы золотом рога»… но сперва попробуем мягко.