Френдзона для бэдбоя (СИ) - Лари Яна - Страница 22

— Бар-тер… — выводит Ксения одними губами, пробуя на вкус новое слово. Похоже, детское любопытство понемногу вытесняет враждебность. — Что это?

— Вот смотри… — Он достаёт из кармана блейзера сложенный в четыре лист и под заинтригованным взглядом дочери медленно разворачивает. — У меня есть мягкий красивый мишка, но у тебя ещё нет своих денег, чтобы его купить. Правильно?

— Мне мама покупает, — бурчит Ксюша.

— Верно, но ты можешь получить его иначе. — Заметив, что малышка непонимающе хмурится, Макс показывает невесть как попавший в его руки рисунок. — У тебя есть то, что очень нужно мне. Я хочу себе портрет твоей мамы. И готов поменять его на этого мишку.

Ксения колеблется. Задумчиво смотрит на медведя, которого весь вечер старательно игнорировала, затем любовно обводит пальцами синие веснушки собственного творчества и с подозрением уточняет:

— А что ты с ним будешь делать?

— Ох, это страшный секрет, — щурится этот прожжённый аферист, пытаясь всем своим видом внушить детям страх и трепет. — Вы точно никому не расскажете?

Костя с Ксенией, приоткрыв рты, синхронно мотают головами.

— Я очень боюсь спать один. До жути. Аж кровь в жилах стынет и волосы дыбом встают! — продолжает Макс нести откровенную чушь, но с таким убеждением, что невольно закрадываются сомнения, не состоял ли он в театральном кружке. — А так, рисунок спрячу под подушку и буду больше не одинок. Ну что, по рукам? Выручай.

Детские пальцы, дрогнув, отпускают край листа, и я понимаю, что сама всё это время не дышала.

— Забирай, — соглашается Ксения.

— А в кино со мной пойдёшь? — ушло подмазывается Макс, едва почувствовав слабину. — Я обещаю вести себя хорошо. В садике расскажешь, с кем ходила — все обзавидуются.

— Бартер? — умильно выдаёт наше чудо.

— Бартер.

Я киваю на вопросительный взгляд дочери, хотя сама ещё час назад безуспешно пыталась уломать её дать Максу шанс. Но такова традиция. Формально последнее слово должно быть за мной.

— Уходите все, — властно требует Ксюша, подрываясь с дивана. — Я буду одеваться.

Костя пулей выбегает первым, наверняка сообразив, что шоколад на кухне остался без присмотра. Мы же с Максом задерживаемся в дверях, где всё это время грела уши Лина.

— Браво, сказочник, — насмешливо хлопает она его по плечу. — Теперь я знаю, почему мой бедный Вася в командировках никогда не спал один. А я его, глупая, бл… блатными словами всякими называла, для ушей неискушённых непредназначенными.

— Соколовская… — Макс скребёт пальцами воздух у её горла. — Ты с моим шефом, случайно, не родня? Бесите одинаково.

— Так может проблема в тебе? — понижает она голос. — Сходи, что ли, сначала на курсы по управлению гневом, потом детей развлекать напрашивайся.

— Сама иди со своими курсами знаешь, куда? — в тон ей елейно огрызается Мартышев.

— Куда?

— По известному адресу. А не знаешь, на заборе поищи, записан. Ахметова, я в ванную. Воды попью.

— Так на кухне можно… — растерянно заговариваю, но меня прерывает резкий хлопок двери. — Лина, ты что-то понимаешь? Что с ним?

— С ним-то ладно, сама говорила — бешеный. С тобой что? — Щёлкает она перед моим носом пальцами. — Я понимаю, что ты пять лет никого к себе не подпускала. А тут он, горячий аж штаны дымятся. Предлагала же, оставь мне Ксюшу и иди к нему хоть на всю ночь. Но… два дня. Марьям. Всего два дня! За которые он, между прочим, уже успел вынести дверь. И ты так спокойно позволяешь ему вести вас с ребёнком в кино?

— Макс её отец… — Открываю шкаф и роюсь в полотенцах, пытаясь выиграть время. Понимаю, что Лина лишь повторяет мои же недавние мысли, но… — Я когда их вместе вижу, в груди гудит и жалит как в развороченном улье.

— Напомнить, как мы вместе Костю к психологу водили? Вот это действительно жалит. Вася тоже его отец. Даже подгузники сыну менял когда-то, и где он сейчас? — Лина крепко прижимает меня к груди, гладит по волосам, как маленькую. — Только не дуйся, родная. Я как себе, хочу тебе счастья. Знаешь как обидно за тебя, за себя, за наших малюток. В общем, тебе виднее, но хотя бы знакомь его с малышкой постепенно. Убедись сперва, что он вас снова не обидит. Не пори горячку, если он ваш, то никуда не денется.

Ей-богу, проще договориться с граблями, чем с этой горячкой. Не получается у меня. В груди пожар, а в голове бедлам.

Замешкавшись, стучу в дверь собственной ванной.

«Входи» — сухое как скрип снега в февральский мороз, помогает частично прийти в себя.

— Мартышев, ты что… — хочу закончить фразу резонным: «устраиваешь?», но кто б мне дал договорить…

— Скажи, зачем ты настраиваешь против меня ребёнка? — хрипло цедит Макс сквозь зубы. — Какой я к чёрту бабай?!

— А ты у зеркала спроси!

Пытаюсь сбежать, каждой нервной клеточкой чувствуя бьющее от него напряжение. Но Макс проворнее, первым хватается за дверную ручку, я лишь успеваю одёрнуть пальцы как от кипятка.

Он поворачивает голову и демонстративно всматривается в своё отражение.

— Свет мой, зеркальце, скажи: где я монстра-то проглядел? Где безобразные зубы, уродский нос, что там ещё… Рога! Кстати, о рогах… — Он снова поворачивается ко мне, сокращает расстояние, вынуждая боязливо вжиматься в стену. Это неосознанное движение, будто удар хлыста, подстёгивает его напирать активнее. — Ахметова, это что ещё за панибратство с шефом?

Макс обжигает мне щёку дыханием, продолжая высказываться, настолько грязно и витиевато, что я приоткрываю рот, от одной попытки визуализировать хоть часть обещанного сделать с нами двумя, а потом ещё разок отдельно с Германом, если мы не немедленно не прекратим этот «Форменный, мать его налево за ногу, беспредел!».

— Всё высказал? — быстро шепчу, пока он переводит дыхание. — Значит так. Будешь продолжать устраивать вечеринки и ломать нашу квартиру, Ксения тебя не то что бабаем звать продолжит, а экзорциста вызовет. И заметь, опять без моего вмешательства. А как я обращаюсь к Герману наедине, тебя не касается. Если тебе везде мерещится флирт — это исключительно твои проблемы. И подругу мою обижать не смей. Лина одна мне все эти годы помогала. Ещё вопросы есть?

— Есть!

— Мартышев, не наглей, — возмущаюсь тихо. — Я сейчас просто выставлю тебя метлой поганой! Пойдёшь в своё кино один и будешь сидеть сразу на трёх стульях. Всё как ты привык.

— Почему ты такая красивая, а? — перебивает Макс, обхватывая моё лицо ладонями, и целует прямо в губы!

Собственно, на этом всё. Стою истуканом. Отвечаю обстоятельно и неторопливо, латая пробелы в памяти, затёртые до дыр одинокими ночами. Пощёчину влепить всегда успеется, а пока просыпаюсь…

Вот честно! Чувствую в теле каждый свой атом: покалыванием в пальцах, слабостью в ногах, тёплой волной, бьющей вверх — к самым лёгким, и превращающейся в звук.

В тихий стон, полный тоски по его низкому голосу и нахальному прищуру.

В жалкий вздох, о бесконечных диалогах с тишиной, что вела годами, получая в ответ лишь растерянное эхо — собственный вопрос «Почему?».

Почему обида сразила доверие к нему наповал, но пощадила чувства?

Амиль как-то говорил, что в споре с женщиной главное — вовремя закрыть рот и начать действовать. Есть доля правды в этих словах, Есть!

Разве после того, как Макс, наконец, перестал терзать мои губы и душу, я вспомнила о намеренье познакомить его сногсшибательный зад с моим новеньким, лишь ради красного словца обозванным «поганым», веником?

Не-а. Как пулей вышибло.

Всё на что меня хватило— заторможено выпроводить Лину с сыном, пока он мерил шагами кухню, просматривая в телефоне таблицы и графики.

Дар речи полностью восстанавливается лишь некоторое время спустя. И то потому что кинотеатр в шаговой доступности, а Ксюша хоть и держится по отношению к Максу подчёркнуто холодно, долго молчать по природе своей неспособна. Всю дорогу неустанно пристаёт то к бродячим котам, то к собакам, то ли не наигравшись с Костиком, то ли пытаясь явить нашему спутнику свою самостоятельность.