Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег - Страница 36

— Ну, ты даешь! Ходишь, как призрак — вообще не слышно.

— Большой опыт, — хмыкнул брат. — На сегодня, наверное, все, Зиновьев вряд ли заснет.

— Духа надо было отпустить.

— А, что может случиться? — поинтересовался Никса.

— Безобразничать может. Стучать там, окна открывать, завывать. Александр Павлович, правда, воспитанный. Может и ничего. Не Петр Великий. Петра Алексеевича я бы вообще не решился вызывать.

— Ну, давай отпустим.

— С блюдцем надо, за столом, — заметил Саша.

Наверху снова что-то заскрипело.

— Спасибо, Ваше Величество! — шепнул Никса луне. — Мы вас отпускаем.

— Ну, может и сработает, — прокомментировал Саша.

— Все, до завтра, — сказал Николай. — Ты тоже давай к себе, а то хватятся.

И закрыл дверь.

Когда Саша шел к Фермерскому дворцу, в кабинете царя окна были черны. Только уличный фонарь еще горел у подъезда.

И там, недалеко от фонаря, маячила высокая фигура. Миновать ее было сложно.

Более того, фигура прогулочным шагом направилась прямо к нему.

На игре, если к тебе прут некие воины, а ты не горишь желанием принимать бой в одиночку, лучше всего упасть в траву: даст бог не заметят.

Рядом была невысокая ограда из подстриженного кустарника.

Саша перемахнул через нее и упал на клумбу.

Но за ним метнулась маленькая тень, тоже перепрыгнула ограду, зарычала, и гавкнула.

На собаку Саша не рассчитывал.

Псинка была небольшая, поджарая, гладкошерстная, с вытянутой узкой мордой. И тявкала на высоких тонах.

— Мок, к ноге! — скомандовал человек.

И Саша узнал голос папá.

— Кто здесь? — спросил царь. — Вставай!

И собака рыкнула и гавкнула снова.

Скрываться было бессмысленно, и Саша поднялся на ноги.

— Саша? — удивился государь. — Что ты здесь делаешь?

— Сказать не могу. Но криминала никакого, клянусь!

— Почему не можешь?

— Касается не меня одного.

— Девица здесь была? — поморщился папá.

— Нет.

— Пойдем поговорим!

И они неспешно пошли по аллеям парка.

— Саша, ты обязан мне все сказать. Даже не как отцу, как государю. Ты должен слушаться меня во всем.

— Когда Яков Ростовцев донес дедушке о заговоре декабристов, Николай Павлович разрешил ему не называть имена, если это «противно его благородству».

— Корфа читаешь?

— Да. Мне Никса его прислал с запиской: «Мастрид».

— И что ты думаешь?

— Я пока прочитал начало, заглянул в середину, где про Ростовцева, и в конец, где перевод письма Александра Павловича. Да, мастрид. Для меня уже много нового. Совсем другой взгляд на вещи, не тот, к которому я привык.

— Да? А к какому ты привык?

— В будущем декабристов склонны реабилитировать и даже превозносить. Так что взгляд с другой стороны для меня нов и очень интересен.

— Я тебя не заставляю называть имена, просто объясни, что ты делаешь в саду в два часа ночи.

— Будет сразу все ясно.

— Я знаю этих людей?

Саша молчал.

— Значит «да», — заключил царь. — Если бы я их не знал, чего бы тебе не сказать «нет».

— Папá, а почему вы прервали меня, когда я вечером начал говорить об уничтожении крестьянской общины?

— Потому что я запретил обсуждать эту тему.

— Условия освобождения крестьян?

— Да. Решение уже принято.

— Простите я не знал. Но мне кажется, тогда, если что-то пойдет не так, мы не узнаем.

— Узнаем. Мне доложат.

— Информация имеет свойство теряться по пути наверх, особенно негативная. За нее же орденов не дают. Никому не захочется рисковать и докладывать неприятные вещи.

— Саша! Тебе рано давать мне советы. Ты мало что в этом понимаешь.

— Я просто помню, что обнищание крестьянства — одна из причин трех первых русских революций. А одна из причин нищеты — сохранение общины.

— Саша! Угомонись.

Саша пожал плечами.

— Хорошо. Но я изучу вопрос.

Царь хмыкнул.

Тем временем они неумолимо приближались к Сосновому дому. Собственно, туда бежала собака, видимо, взявшая Сашин след. Наконец, она бросилась к террасе, замерла на том самом месте, где полчаса назад лежал в траве Саша, прячась от Зиновьева, и оглушительно залаяла.

— Давай, на этот раз ты войдешь сюда через дверь, — сказал царь.

И позвонил в колокольчик у входа.

В доме послышались шаги и скрип лестницы.

Открыл Зиновьев.

— Николай Васильевич, почему мой сын болтается по парку в два часа ночи? — поинтересовался папá.

Гувернер вытянулся по стойке смирно.

— Государь, Николай Александрович спит в своей комнате. Что касается Александра Александровича, то сейчас он на попечении Григория Федоровича.

— С Гогелем я еще поговорю, — поморщился царь.

И шагнул вперед, сделав знак Саше следовать за ним.

Зиновьев тут же попятился в сторону, открывая путь.

— Свечи зажги! — бросил ему царь.

Саше резануло слух обращение на «ты».

Но Зиновьев нимало этим не возмутился и бросился зажигать свечи.

— Посвети! — приказал папá.

И Николай Васильевич взял подсвечник, и они вошли в опочивальню Никсы.

Брат спал на такой же солдатской раскладушке, что и у Саши.

Первой туда подлетела псинка и начала стаскивать с Никсы одеяло, так что ему пришлось проснуться, и он сел на кровати.

— О, Моксик! — сказал он собаке.

Моксик радостно завилял хвостом и лизнул Никсу в лицо. Тот обнял пса, но, увидев папá, поднялся на ноги.

И с легким отвращением взглянул на брата.

— Не я! — сказал Саша. — Собака.

— Никса! Чем вы тут с Сашей занимались? — спросил царь.

Николай вопросительно посмотрел на Сашу.

— Я не вижу смысла скрывать, — сказал Саша.

— Папá… — начал Никса. — В общем, все началось с того, что я рассказал Саше о спиритическом сеансе в Большом дворце, во время которого он заболел. И мы решили устроить свой сеанс.

— Саша, все правда? — спросил папá.

— Почти, — сказал Саша. — Провести свой сеанс предложил я.

— Без медиума? — удивился царь.

— Медиум не нужен, — сказал Никса.

— Или медиумом был кто-то из нас, — уточнил Саша.

— А спиритический стол откуда взяли? — поинтересовался папá.

— Спиритический стол не нужен, — сказал Саша. — Есть другая технология.

И он рассказал про метод ватмана и блюдца.

— Показывайте! — приказал царь.

Они перешли в кабинет цесаревича, и Никса извлек из-за дивана преступный ватман и сдал его папá.

— И, кого вызывали? — спросил царь.

— Александра Первого, — ответил Никса.

— Пришел?

— Конечно, — сказал Никса.

— И о чем спрашивали? — поинтересовался папá.

— Я интересовался, почему он не подписал «Всемилостивейшую грамоту», — сказал Саша.

— «Всемилостивейшую грамоту»? — спросил царь. — Это еще что?

— Манифест 1801 года, — объяснил Саша. — Наверное в государственном архиве есть.

— А я спрашивал буду ли я править, — сказал Никса. — И блюдце ответило, что судьба не определена. И что повлиять может Саша.

— А потом?

— Потом мы услышали шорох наверху и все убрали, — объяснил Никса.

— Понятно, — сказал царь. — Завтра дома сидите. Оба!

— За что я люблю Александра Павловича, так это за фразу «Не мне их судить», — сказал Саша.

— А ты, Саша, сидишь дома три дня, — сказал царь. — За дерзость!

Всю глубину фразы «завтра дома сидите» Саша постиг только на следующий день.

Суббота началась с того, что Сашу разбудили в семь утра. Учитывая, что лег он в два, это было не то, чтобы приятно.

Но грех жаловаться. Всякая игра ва-банк несет в себе некоторые риски.

Он всю жизнь активничал, высовывался и работал затычкой во всех возможных бочках. Состоял, был, привлекался и участвовал.

И до того загадочного эпизода в поезде, которому он до сих пор не находил адекватного объяснения, эта тактика оправдывала себя. Да были, конечно в жизни приключения, зато и без куска хлеба не сидел никогда. Была бы свобода. За тридцать последних лет он успешно научился намазывать свободу на хлеб. И она частенько принимала вид красной икры, а то и черной.