Игра без правил (СИ) - Гурвич Владимир Моисеевич - Страница 14

Все слова сразу стали бесполезны. Мы обнялись и так простояли долго.

Я не стану описывать все, что произошло в этот день. Для этого у меня не хватает душевных сил, дабы пережить минуты расставания еще раз. Казалось, что вот-вот сердце разорвется на части. Я смотрел на своих сыновей — красивых статных подростков — и меня не покидало предчувствие, что я вижу их в последний раз.

Бричка исчезла за поворотом, увозя самых дорогих для меня людей. Еще утром мой вестовой обещал найти несколько, как он любит выражаться «абсолютно» надежных казаков, которые будут охранять мою семью в пути. Господи, об одном прошу, отведи от них все беды. Пусть они упадут на мою голову.

Продолжу свои описания происшедших событий. Пришел Петр, очень встревоженный. Он только что наткнулся примерно в полукилометре от усадьбы на отряд подозрительных людей. Они вооружены, и он едва спасся от них. Как сказал он: если бы не знание местности, он бы уже лежал недвижно под кустом.

«Ваше сиятельство, нам надо бы вооружиться», — сказал он.

«Но кроме моего пистолета и твоей винтовки у нас ничего нет», — сказал я.

«Я знаю, где достать пулемет. Только нужны…» — он замялся.

«Нужны деньги, — закончил я за него фразу. — Хорошо, я тебе дам. И купи что-нибудь поесть, если нам придется пережить осаду, еда нам очень даже пригодиться».

Петр ушел, а я прошел в галерею. Стал смотреть на полотна. Покупка почти каждого сопровождалось какой-нибудь интересной историей. Я помнил их всех наизусть до малейших подробностей. Когда-то я хотел написать об этом книгу, даже стал делать кое-какие наброски. Но война прервало это занятие. Кого сейчас могут заинтересовать подобные рассказы?

Появился Петр. Он принес пулемет «Максим» и еду. Причем, такое количество, как будто он собирался здесь выдерживать осаду в течение целого года.

Петр единственный человек, на которого я могу положиться. Мы с ним прошли через столько испытаний, что мысль о предательстве с его стороны кажется мне просто нелепой. Мы случайно встретились с ним в начале 1915 года на фронте, и я предложил стать моим вестовым. Он отнекивался, не хотел покидать товарищей по роте. Но я все же его уговорил. И с тех пор мы вместе.

Петр сообщил мне новости, которые меня не порадовали. По окрестностям бродит отряд красных, он просочился сквозь линию фронта. Судя по всему, это какая-то не то разведывательная, не то полурегулярная часть, которая действует на свой страх и риск. Они занимаются разведкой, а заодно нападают на отбившихся от своих частей солдат, а также сжигает барские усадьбы. Они уже поджигали дом моих соседей — баронов фон Мекк. Ах, сколько с этим домом связано у меня воспоминаний! Там я впервые увидел ее…

Но сейчас не место и не время для подобных лирических отступлений. Продолжу свой рассказ о текущих событиях, ибо он содержит любопытные подробности. Они оправдывают мое решение задержаться в своем доме и попробовать спасти полотна.

Мы с Петром паковали картины в ящике, которые обнаружили в подвале. Дело могло бы идти быстрей, но внезапно мой вестовой заинтересовался живописью. Прежде чем обернуть картину в материю, аккуратно положить в ящик, он подолгу разглядывал ее.

Петр долго смотрел на картину, заходил с разных сторон, однако так и не понял в ней ничего. Да и понять было мудрено, учитывая, что мой портрет в своей манере рисовал Пикассо. Лицо есаула отразило такое отчаяние, что я не смог сдержать улыбку.

«Если это вы, ваше сиятельство, то не могу понять, где же это самое ваше лицо. Это больше похоже на моего соседа Степана, что пришел с войны без руки и ноги. Здесь их вроде тоже нет».

«Это один из известных молодых художников по фамилии Пикассо, — пояснил я. — Он ищет другую реальность. Это называется абстрактная живопись. Он смотрит на прямую линию, а она ему видится в виде множества самых разных изгибов. Каждый имеет право на свой взгляд».

Я стал рассказывать ему об абстракционизме, о новых формах мышления, об отказе видеть изображение таким, каким оно передается в мозг через глаза.

Я попросил его, показать мне картины, которые ему больше всего понравились. Удивительно, он показал лучшие из них. У этого малограмотного казака был замечательный по тонкости вкус! И мне вдруг стало спокойней; я еще раз убедился, что поступаю правильно, что подлинное искусство способно рано или поздно победить в человеке дикие начала, пробудить в нем возвышенные чувства.

«Нам вдвоем не сдержать их! — вдруг воскликнул Петр, — Пойду-ка я пока не поздно за подмогой».

«А ты уверен в тех людях, что хочешь привести? Никто, кроме нас, не должен знать, куда мы спрячем мою коллекцию».

«Не беспокойтесь, ваше сиятельство, это надежные люди. Я быстро».

Я остался один. Я смотрел на знакомые мне с детства живые картины природы. Меня всегда приводили в восторг окрестности нашего имения, я мог любоваться ими часами. В юности я исходил эти места вдоль и поперек, знал здесь каждое дерево, каждый кустик, каждый поворот. Когда стал постарше, и у меня вдруг пробудилась любовь к живописи, я без конца переносил эти пейзажи на полотно. Сперва мне это почти совсем не удавалось, однако постепенно мои творения получили некоторую популярность у местных помещиков и мещан. Даже Наташа с ее тонким, как вуаль, вкусом, приходила в восторг от некоторых из моих работ. Увы, при всех моих талантах я не творец, а лишь подражатель. Тот человек объяснил мне эту истину с доходчивостью, которая не оставляла никаких сомнений. Как же я переживал тогда, даже хотел застрелиться.

Начинало темнеть, а Петра все не было. Я стал волноваться. Впрочем, вскоре он появился. И не один, а с двумя станичниками. Я не знал их лично, но мне были знакомы их лица.

Петр познакомил меня с ними. Один из них — Степан оказался его двоюродным братом, другой Иван — другом детства. Оба прошли через войну и были демобилизованы по ранению. Иван был крепкий домовитый хозяин, мой давний арендатор, один из самых богатых людей в станице. Вот уж не предполагал, что он возьмет в руки винтовку и придет защищать мой дом.

С собой они притащили пулемет. Теперь у нас было два пулемета, а это уже кое-что, с таким вооружением можно отразить не один приступ. Во мне проснулся кадровый офицер, я стал прикидывать, как лучше организовать оборону, как разместить нашу огневую мощь.

Дом построен буквой «П», я решил расположить огневые точки по краям. Таким образом, они простреливали подходы к дворцу, образуя «мертвое пространство».

Исподволь я наблюдал за людьми, которые пришли с Петром. Они довольно хмуро разглядывали барский дом. Я не представлял, как они поведут себя, когда дело дойдет до столкновения. Пока же мы сидели в гостиной и пили чай. Петр согрел самовар, в кладовках я разыскал варение. Оно засахарилось, так как ему было не меньше семи лет.

Я решил, что раз они пришли защищать меня, мою коллекцию, то должны осмотреть ее. Не все картины были еще запакованы, я стал показывать их казакам. Те молча смотрели на творения мастеров, внимательно слушали мои пояснения, но сами вопросы не задавали. О чем они думали, что чувствовали, я не знал, но я считал, что провести эту скорей всего последнюю экскурсию по своей галерее с ее защитниками — мой священный долг.

После чая, я вместе с Петром с максимальной осторожностью вышел на улицу.

«Ваше сиятельство, Александр Сергеевич, — вдруг обратился он ко мне Петр, — я понимаю, что у вас по их поводу есть разные сомнения. Вы, поди, думаете: а зачем они пришли? Не задумали ли чего… Ну, сами понимаете. Но вы не сомневайтесь, они красных люто ненавидят. Знают, что когда те придут, все отымут. Они не за вас, за себя хотят биться».

«Тем лучше, — сказал я. — Я, в самом деле, их опасался, так как не знал, как они себя поведут в ответственный момент. Тебе ли не знать, что когда идешь в бой, самое важное — это быть уверенным в тех, кто находится рядом с тобой».

«Хочу вас спросить, дозволите?» — проговорил вдруг Петр непривычно смущенным голосом.