Тринадцатая Мара - Мелан Вероника - Страница 2

Я – тринадцатая. На данный момент – последняя из найденных, самая молодая. Говорят, тринадцатая или самая сильная, или самая слабая, бедовая. Теперь, после событий, пережитых в недавнем прошлом, я, увы, склонялась к последнему.

Если бы к моему горлу приставили нож, если бы загнали в кабинет психотерапевта и приказали поделиться своей историей, я постаралась бы сократить ее до синопсиса. И она прозвучала бы примерно так: «Я просто хотела быть как все. Влюбилась в красивого мужчину, который за мной ухаживал, распахнула для него сердце. Не знала тогда, что мару он во мне непостижимым образом вычислил, не знала, что он желал с моей помощью подобраться к заклятому врагу. Не знала, что для осуществления своих планов он похитит Кьяру – единственного дорогого мне человека, – и тем самым нажмет на красную кнопку». И да, я должна была контролировать свою силу, когда разозлилась, но мой бывший соврал о том, что Кьяру похитил и изувечил другой человек, сказал, что она не первая и не последняя жертва…

Я не успела даже разобраться – сдетонировала, как бомба. Собственным черным злым отчаянием я разрушила офисное здание в центре города. И в здании погибло восемнадцать человек.

Мне никогда не отмыться.

Говорят, некоторым марам выпадает шанс на искупление. Если они совершают нечто ценное, имеющее смысл, вселенная проворачивает шестерни невидимых часов вспять. Так случалось в истории трижды.

И я не верила, что стану четвертой. Я не имела понятия, что именно нужно сделать, чтобы искупление пришло.

Мне с совершенным жить.

Но некоторое время назад я подумала о том, что Кьяра, возможно, жива. И я до боли в сведенных челюстях желала это выяснить. Если бы Веда[1] отказала мне в четвертый раз, я бы нырнула глубоко. Возможно, настолько глубоко, что приняла бы темную сторону.

Но Веда вдруг согласилась.

Этим вечером, в семь. В Верховном Доме.

Просто досидеть бы в кафе, достоять за прилавком, обслужить бы клиентов, не нашептав им в кофе. И по сырому снегу, который к тому времени, судя по прогнозу, превратится в лужи, я дошлепаю до остановки, оставив за спиной униформу и ценные указания Элине.

Изнанка всегда честна. Она отражает, кем люди хотели бы стать, но запретили себе. Она отражает противоположности, смыслы, на ней выпирает все, что запрещено, отрицаемо, презираемо, некрасиво. Обратная сторона не знает уродливости, она – лишь зеркало, она вмещает в себя все. И не имеет расстояний. Перемещаться по ней можно, и это быстро, но всегда есть шанс угодить не туда, потому что в яви время линейно, на обороте все существует одномоментно. Поговаривали, там возможно осуществить прыжок в прошлое или в будущее, но пока слухи не подтвердились ничьим деянием и потому оставались лишь слухами.

Я выбрала обычный троллейбус, потому что он подошел первым.

Никогда не любила троллейбусы: запах стариков, чеснока, больных желудков и дыханий, укоризна в обернутых внутрь взглядах, обиды на несправедливую жизнь.

Я висела на границе видимого мира и невидимого просто так, от нечего делать. Из любопытства, наверное. И прямо сейчас забавлялась видом пожилого гражданина, которых в яви стоял смирно, держался за поручень, одет был в старое пальто и шляпу, держался интеллигентно. На изнанке же он ругался так, что пространство закручивалось спиралями.

– Уроды, мудаки, пидарасы…

Он крыл всех. Из него просто лилась вовне та злоба, которую он отрицал в себе наяву.

– Чтоб вы сдохли, твари, твари…

Ярость, задерживаемая внутри, – вещь чрезвычайно опасная. Она – оружие. Она дает кратковременную силу, призванную поразить цель или обстоятельство, которое вас пугает. Если злоба зацепилась за тело, за разум, она рушит хозяина.

Интеллигент мучился от боли в спине, шее, у него болели колени. Приличный такой гражданин лет пятидесяти. Если бы другие видели его «оборот»…

Печальная пожилая тетка, сидящая у окна, ненавидела соседку по дому; парочка, обнимающаяся у поручней, выглядела вполне гармонично. Любовь окружала их в обоих измерениях. Пока. Быть гармоничным в обоих мирах сложно, мне такие особи встречались крайне редко. Чтобы не слушать маты, я вынырнула в явь, как всплыла на поверхность – пространство сделалось четким, плотным, зафиксировалось.

Томас, мой бывший, умел выглядеть гармоничным и там, и там. Ему, как я узнала позже, помогал заговоренный камень, окружал его иллюзией, именно поэтому мне не удавалось перехватить истинные намерения лжеца. Камень этот всякий раз, когда я пыталась рассмотреть Тома на обороте, давал сигнал тревоги. И однажды меня ласково попросили: «Любовь – это ведь доверие, так? Давай друг другу доверять».

Тогда я согласилась с ним. С чего мне было искать подвох там, где его не должно было быть? И доверие в любви – это правильно, а Томас поводов подозревать себя в двуличности не давал. Он вообще отлично сыграл свою роль, изумительно. Жаль, все это я поняла позже.

Троллейбус разгонялся и тормозил по мокрой дороге. До Дома Мар еще три квартала; у меня было время подумать.

Досье он, скорее всего, купил. Вычислил среди нас ту, которая ему подходит. Узнал личность точно, используя аммелиты – камни, реагирующие на нашу силу. А может, по моему родимому пятну на запястье, которое я позже закрыла татушкой. О пятне мог поведать экстрасенс. Конечно, многие из них были шарлатанами, но встречались и вполне «зрячие», особенно, если хорошо поискать и много заплатить. Томас не скупился. Ему не нужна была светлая мара, потому кандидатуру Кьяры он сразу отмел в сторону – такие, как Кьяра, способны на созидание, но не разрушение. Другие жили далеко, Идру – ведающую Мать – купить невозможно. Так что жребий пал на меня – тринадцатую мару. Полгода назад страшно наивную, как оказалось.

Когда троллейбус остановился у проезда Хайден, я вышла наружу. Моросило. Октябрь – месяц, когда воздух начинает кусаться и с непривычки кажется бритвенно-холодным, хотя температура около ноля.

Завернувшись в куртку, как в кокон, я быстро зашагала по переулку туда, где высился похожий на старинную библиотеку Дом Мар.

Мы все росли в нем. Он не дарил тепло, но дарил знания, пах свечным воском, старыми книгами и силой. Вокруг него, как сегодня, всегда шелестели высокие дубы. Ветер слабый, но деревья роняли листья, как капризные красавицы, уставшие носить одно и то же. Раньше осень казалась мне умиротворенной старушкой, настроенной на всепрощение. Но именно сейчас из-за скверного настроения она виделась мне истеричной старухой с косой. Мстительной и выжидающей. Иллюзия, конечно же. Призмы, фильтры сознания. Я все понимала. Улица всегда дарила мне силу, которую скрадывали стены и потолок. Убрать бы еще асфальт, дома, все эти перегородки, заменить их лесистыми холмами и хвойной дорогой… Но что есть, то есть.

Старая высокая дверь от нажима всем телом подалась внутрь – на ней коротко блеснул знак защиты.

Кажется, когда-то этот дом с высокими лестницами и потолками являлся библиотекой. Мы здесь росли, спали, нас здесь обучали. Только основам – о предназначении не рассказывали, да никто толком и не знал, есть ли у мар предназначение. Иногда сила дается для того, чтобы ей владеть, чтобы создавать с ее помощью хороший или плохой опыт, а вовсе не для великих, как многим кажется, дел. Даже старинные свитки, обрывки легенд, утерянные фрагменты, размытые временем картинки не раскрывали тайну происхождения мар.

Многие разъехались. Никто не жил вместе, не поддерживал друг друга, не являлся, что было бы логично, общиной. Когда мара рождается, её забирают, нарекают, обучают и отпускают. Дальше каждая сама по себе. Третья давно в Норингеме, том, что на границе с южными землями, пятая, кажется, живет вполне обычной жизнью и уже пра-пра-прабабушка, хоть выглядит на пятьдесят и каждые пять лет меняет мужа и паспорт. Четвертая известна своей мрачной жестокостью – её давно и прочно загнали в леса Потании, что не мешает ей держать местные села и города в страхе. Шестая, кажется, мелкими гадостями исподтишка накопила себе лет шестьсот жизни. Девятая белее лебедя на ауре, прославленная целительница.