Арбитр (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 21

Мне давно хотелось с кем-то поделиться этим, а в её лице я обрёл внимательного слушателя. Поначалу она, конечно, не поверила мне. Но чем дольше я говорил, тем сильнее менялось её лицо. Возникший в руке Лазарь, материализовавшийся Бастион — всё это окончательно убедило её в правдивости моих слов.

А потом говорила она. Долго. Нескладно. С трудом подбирая слова, чтобы описать перенесённые ужасы. Говорила о страхе и безнадёге. О жестокости и равнодушии. Об ощущении тотального и беспросветного мрака, который поглотил её, надолго высушив эмоции.

Много раз Леся срывалась в слёзы, начинала задыхаться, обхватывала себя руками, и мне приходилось прижимать её к себе.

Слушать её рассказ было одной из самых тяжёлых вещей, которых мне пришлось перенести в своей жизни. Потому что она была моей сестрой. Последним близким человеком, оставшимся у меня в этом мире. И я подвёл её. Не защитил. Не был рядом, когда она нуждалась во мне.

Говоря о своём прошлом, Леся бросала взгляды на окно и на то, что лежало за его пределами. И это мне не понравилось ещё больше. Потому что так дайвер с разряженным баллоном смотрит на далёкую поверхность, зная, что за ней лежит спасение.

В самую тяжёлую минуту не у каждого из нас могут найтись силы, чтобы жить дальше. А я не хотел, чтобы люди Ахмеда достали её, отняли её жизнь, даже из своего наверняка проклятого посмертия.

— Я хочу забыть. Забыть… — охрипшим голосом прошептала Леська. — Не видеть их лица. Не слышать криков других девчонок.

— Я могу помочь, если ты позволишь, — ответил я.

— Как? — встрепенулась она.

Я зажёг на руке мягкий огонёк Вспышки.

— Есть заклинание, которое Арбитры используют, чтобы помочь жертвам ужасного насилия. Тем, чья психика иначе не сможет восстановиться. Оно накроет твои воспоминания, — я сбился, пытаясь подобрать слова, — завесой. Ты не забудешь всё пережитое окончательно, но сотрутся детали. События будут казаться настолько далёкими, словно прошли десятки лет. Тогда…

— ДА! — резко вскрикнула она, даже не дослушав. — Пожалуйста!

Прикосновение забвения было опасным заклинанием, потому что человеческий разум — штука тонкая. Хрупкая. Однако я видел, что ей действительно нужно избавление от страшных картин прошлого. Иначе я потеряю её вновь. Через день или через неделю, но слишком велик шанс, что она не сможет вынести это неподъёмное давление.

Прижав ладони к её вискам, я завёл мерный речитатив заклинания, ощущая, как проносятся в её голове цепочки пережитых событий. Одно тянуло за собой другое, приводя к картинам, от которых хотелось закрыться щитом.

Это была вторая причина, почему Арбитры не спешат использовать это заклинание. Чтобы избавить жертву от груза перенесённых кошмаров, вначале следует найти их всех, очертить границы и пропустить их через себя.

Я дёргал головой, сцепив зубы до хруста, а перед глазами вставали даже не злые, а безразличные… безучастные лица. Их не трогало ни то, что они видели, ни то, что они совершали. То, что делает нас людьми — эмпатия, способность примерить на себя чужую боль и чужие эмоции — сломалось в них. Исчезло навсегда.

Я ощутил кровь на языке. Мотнул головой. Усилил поток маны.

Леся вдохнула, глубоко и сонно, после чего опрокинулась на спину — на кровать. Я же отшатнулся, падая на заляпанный ковролин, упёрся одной рукой в пол и провёл ладонью по лицу, пытаясь соскрести всю эту ментальную грязь.

В груди зарождалась холодная, сфокусированная ярость. За то, что они сделали с моей сестрой, я уничтожу всё, к чему приложил руку Ахмед. Всё, что ему дорого. Всё, что для него имеет смысл. Когда я закончу, от него не останется ни доброго имени, ни памяти.

Лишь обугленные руины.

Медленно выдохнув, я поднялся и устроил сестру поудобнее. Накрыл одеялом и приглушил свет. Сам же пошёл в душ, стремясь убрать все следы сегодняшней ночи.

Кипящая вода стекала по раскрасневшейся коже тёмными ручейками. Грязь наносная уходила. Грязь, въевшуюся в душу, одноразовая мочалка не брала.

Одевшись в чистое, я лёг на соседнюю кровать, с тревогой смотря на сестру. Давно у меня так не болела душа за другого человека. Надеюсь, теперь она сможет жить дальше.

Спалось мне плохо, беспокойно, однако в какой-то момент я ощутил, как со спины меня обняли хрупкие руки. На границе яви и сна вначале принял их за прикосновение Седонии, но очень быстро осознал, что это Леся. Прижалась ко мне, спасаясь сама или спасая меня от кошмаров.

Больше в ту ночь тьма меня не тревожила.

Воспоминания лейтенантов Ахмеда помимо всевозможной мерзости содержали немало полезного. Среди прочего, имена и контакты нескольких людей, которые могли помочь решить проблему с документами. Скрупулёзную проверку такой паспорт не пройдёт, зато беглый осмотр — легко.

Позавтракав, вместе с сестрой мы отправились по нужному адресу. В теории она могла бы восстановить свой паспорт — его отобрали люди Гюрзы, но на это требовалось время. К тому же я не знал, не засветится ли она при попытке это сделать. Визитка Полковника Игнатьева не шла у меня из головы.

Магазин «Всё для живописи» встретил нас видами порядком захламлённого тесного помещения. Мольберты, краски, картины по номерам, кисточки — всё это было свалено на полу, за прилавком, на витрине и на стеллажах.

Из подсобки на звук зазвеневшего колокольчика, потягиваясь, вышел жилистый мужчина с редеющими волосами и бегающими глазками. Чем-то он напоминал крысу, а не человека. Отрывистые движения. Сгорбленная поза. Дёргающийся нос.

— Пикассо? — негромко спросил я. — Мы от Горелого.

В чужой памяти проглядывали обрывки давней истории. Этот мышастый товарищ отсидел по статье за мошенничество при попытке продать искусственно состаренную репродукцию картины знаменитого испанца, как оригинал. За что и получил кличку.

— Да? Чего надо? — не очень вежливо спросил тот.

— Работа есть по твоему профилю.

Леся жалась у меня за спиной. Сегодня она держалась гораздо лучше, чем вчера, но всё ещё выглядела, как совершенная жертва. Такие вызывают у любого преступника жгучее желание воспользоваться чужой слабостью.

— Надо что? — вновь повторил Пикассо.

— Документы на двоих, — произнеся это, я вытащил скатанный рулон купюр и постучал им по прилавку.

При виде денег его поведение резко изменилось, будто рубильник переключили.

— Сейчас сделаем, — засуетился мужик. — Чего ж хорошим людям не помочь. Тем более от Александра Григорьевича. Я его очень уважаю. Очень! Пойдёмте!

В подсобке имелась лестница, спустившись по которой мы оказались в небольшой мастерской. Что-то среднее между фотостудией и уголком чертёжника.

Дальнейшее заняло не больше часа. Нас сфотографировали, уточнили в каком городе мы хотим родиться и где прописаться. Работал Пикассо шустро и аккуратно. Чувствовалась сноровка.

— Пусть ваша деваха наверху подождёт, — под конец заметил он, держа в руках два паспорта.

Кивнув сестре, я дождался, пока она выйдет, и вновь посмотрел на собеседника.

— Передайте Александру Григорьевичу, — заглядывая мне в глаза, протянул он, — что я получил крайне ценную для него наводку. По иконам. Он поймёт.

— Хорошо.

Осмотрев документы, я расплатился и уже направился к лестнице, когда меня догнал вопрос:

— А вас клубничка не интересует? У меня есть много настоящих шедевров для ценителей.

Поморщившись, я сделал ещё шаг, но Пикассо не унимался:

— Есть модели постарше, есть совсем молоденькие.

Я замер.

— О, как чувствовал. У меня отличный архив. Всё свежее, уникальное. Такого в интернете не найдёте.

Обернувшись, я уже другими глазами изучил задрипанный диван, камеру и лысеющую гниду.

— Фото? Видео? Что нуж… — он поймал мой взгляд и осёкся. — Мужик, ты чего? Стой. Погоди, ты не понял. Стой! СТОЙ! АААА!

Поднимаясь по лестнице, я вытирал руки ветошью и морщился. Не из жалости к Пикассо, а потому что снова не сдержался. Потому что мог наследить. Подставить сестру, если уж не себя. Она встретила меня испуганным взглядом.