Сказки нового Хельхейма - Фрай Макс - Страница 3

Я – переменная, – думает Мика, проснувшись, и сама удивляется – почему переменная? С чего я взяла? Какая из меня, к чертям, переменная, я всё время одна и та же, с детства, сколько помню себя. «Да заткнись ты уже», – говорит она телефону и наконец выключает будильник, предусмотрительно запрограммированный на повторный звонок. Сраный будильник, – думает Мика, откидывая тяжёлое одеяло. – Мне же что-то такое хорошее снилось! Самое лучшее в мире. А теперь ни хрена не помню. Когда просыпаешься по будильнику, невозможно вспомнить, что снилось, и это хуже всего.

Это хуже всего, – повторяет Мика, она чуть не плачет, торопливо натягивая колготки, рейтузы, штаны. – Слишком много одежды, меня под ней уже почти не осталось, ненавижу так паковаться, но зимой иначе нельзя.

Это хуже всего, – кривится Мика, пробуя кофе. Больше года прошло с тех пор, как она отказалась от сахара, а никак не может привыкнуть, всё стало невкусное, и настроение постоянно, в лучшем случае, на нуле. Но ради здоровья надо терпеть. Сахар – вредно. От него болезни и ожирение. Калорийный наркотик, белая смерть.

Это хуже всего, – горько вздыхает Мика на пороге комнаты сына. – Мало того, что сама в несусветную рань поднимаюсь, как проклятая, так ещё и ребёнка надо будить; его счастье, что теперь занятия в Зуме, толку от них, похоже, совсем никакого, зато на целый час дольше спит.

– Всего полчаса до начала урока осталось, – сочувственно говорит Мика сыну, который ни ей, ни новому дню откровенно не рад. – Иди на кухню, позавтракай, я там гренок нажарила, пока собиралась. И в холодильнике есть ветчина.

Это хуже всего, – обречённо резюмирует Мика, надевая новый сиреневый пуховик и доставая из кармана медицинскую маску. Дышать в ней почти невозможно, у Мики в глазах темнеет, кружится голова и подступает паника: когда не хватает воздуха, Мике кажется, что её закапывают живьём. Но если ходить без маски по улице, даже ехать в своей машине с закрытыми окнами, запросто можно нарваться на штраф. Мика, конечно, когда чувствует, что совсем задыхается, высовывает наружу нос. Но всё равно, это хуже всего на свете. Всё равно, всё равно.

Юри, семнадцатый джинн Ирали, выходит из гаража, где он ремонтировал грузовик соседа дяди Георгия; совсем немного сделать осталось, работы максимум на пару часов. Жаль, не успел закончить, – думает Юри. – А теперь только завтра, да и то ближе к вечеру, с утра-то буду лежать пластом.

Никому не нравится бросать работу на середине, но джиннов особо не спрашивают, что им нравится, а что нет. Пришло твоё время – дуй на Вечную площадь и пылай. Юри ещё повезло, что джиннов в Ирали сейчас двадцать восемь, пылать не слишком часто приходится, куча времени остаётся на работу, вечеринки и другие дела. А вот дед рассказывал, при нём джиннов одно время было всего четверо, так уж неудачно сложилось, что многие старшие в том поколении оказались с коротким призванием, ушли в отставку, когда новая смена ещё не подросла. Дед и его напарники только и успевали между воспламенениями что поесть и поспать; года полтора это безобразие продолжалось, потом сразу три девчонки с призванием наконец подросли, закончили школу и проявились в полную мощь, так что стало полегче. Жесть, конечно, – думает Юри. – Пылать каждый день! Я бы сдох. И насмешливо отвечает себе голосом деда: да ладно, подумаешь, великое дело. Джинны всё могут. Надо, так надо, Ирали позвал – идёшь и пылаешь. Нежная какая пошла молодёжь.

За три квартала до Вечной площади Юри почти поневоле переходит с быстрого шага на бег. А потому что не надо тянуть до последнего, – весело думает Юри. – Сразу, как только почувствовал внутренний жар и трепет, всё бросай и иди. Вот будет смеху, если я сейчас вспыхну, не добежав до площади, как с Нелли однажды было, заболталась в кофейне с подружками, выскочила в самый последний момент, ну и загорелась потом на углу Короткой и Радужной, а вдова Саркисян из жёлтого дома с башенкой, не разобравшись, ведро воды на священное пламя прямо с балкона вылила, чтобы пожар потушить. Не ужас-ужас, конечно, но переполох получился знатный, всем кроме вдовы и Нелли до сих пор смешно вспоминать.

Однако Юри прекрасно всё успевает, даже раздеться; для ритуала это не то чтобы обязательно, однако в его интересах: одежда на джиннах горит вместе с ними, но из пепла, к сожалению, не восстаёт. Спецовка у Юри старая, вся в масляных пятнах и залатана в трёх местах, просто ему неохота бегать с утра по лавкам в поисках новой вместо того чтобы спокойно позавтракать и пойти работать в гараж.

Светка, дежурная жрица Священного Пламени, забирает его спецовку, аккуратно складывает, смеётся:

– Ну у тебя сегодня парадный наряд!

– Прямо из гаража прибежал, чинил грузовик соседа, он же у дяди Георгия из Тьмы за Воротами, поэтому никто не берётся, типа надо новое сцепление во Тьме покупать, а это сложно, – скороговоркой объясняет ей Юри. – Из Тьмы же, ты знаешь, мало что получается пронести. Но я разобрался, в чем там проблема. И уже почти починил.

Джинны, конечно, не обязаны отчитываться жрецам Священного Пламени, как живут и чем занимаются, пока не горят, но когда ты – мастер, способный починить машину аж из самой Тьмы за Воротами, невозможно не хвастаться всем подряд.

– Да, ты знаешь толк в неистовых наслаждениях! – смеётся Светка.

Юри тоже смеётся. Он рад, что сегодня на Вечной площади дежурит не кто-нибудь, а она. Светка его бывшая одноклассница, они на физике рядом сидели, вместе клеили макет параллельной реальности, а это уже практически фронтовое братство, как во Тьме за Воротами говорят. Поэтому Светка не только сама по себе хорошая, а ещё, ну, как бы немножечко добрый знак. Хотя непонятно, зачем джинну какие-то дополнительные добрые знаки, Вечная площадь – не казино, тут не может быть неудачи, невозможно неудачно пылать. Даже Нелли, когда промазала, в смысле, не добежала до площади, отлично пылала, и Ирали был этому рад; собственно, Вечная площадь нужна не ради строгого соблюдения ритуала, без которого всё могло бы пойти не так, а просто для поддержания порядка. От остального города её отгораживает стена, сложенная из крупных розовых и зеленоватых камней, такими же камнями помельче вымощена мостовая, а вокруг ни цветов, ни деревьев, ни лавок, ни кабаков, ни жилья, поэтому можно пылать там в полную силу и не беспокоиться, что нечаянно спалишь клумбу, или чей-то сарай.

Но всё равно Юри рад, что сегодня дежурит именно Светка, которая добрый знак. Он уже четвёртый год джинн, но до сих пор каждый раз волнуется, как артист перед началом спектакля; всё-таки, – это последнее, что успевает подумать уже вспыхнувший Юри, – я немножко дурацкий и ужасно смешной. Мы смешной! – с удовольствием повторяют языки священного пламени, в которое он превратился, за исчезнувшей в нём человеческой головой. И весь мир Ирали вслед за пламенем повторяет: «Ты смешной, я смешной, мы смешной!»

Когда джинн пылает на площади, он в каком-то смысле и есть мир Ирали. Точнее, воля мира к осуществлению, как говорят учёные; короче, Юри в таких материях не разбирается, теоретик он никудышний, зато отличный мастеровой. И джинн из него получился отличный, лучший в своём поколении, – говорят о нём старики, шёпотом, за спиной, чтобы особо не зазнавался. Хотя джинны Ирали обычно не зазнаются. Им, ну, просто не до того.

– Всё, мне хватит, – говорит Стив и накрывает стакан ладонью.

– Как – «хватит»?! – изумляется Чанки, его старый друг. – Это же просто пиво. Одна бутылка! И ты её не допил.

– Да я считай завязал, – улыбается Стив. – Просто встретил тебя – мы же сколько не виделись? Года три? Ничего себе. Как это мы?.. Ну и решил на радостях, что пара глотков по такому поводу точно не повредит. Оно и не повредило. Но теперь мне хватит. Серьёзно тебе говорю. Нет, я не спятил. И не хвораю. И не стал кришнаитом, ты с таким подозрением не смотри.